Колеса ужаса - Свен Хассель

На рассвете огонь прекратился, но чтобы вылезти, нужно было дождаться темноты.

Малыш уставился на убитых. Указал на человека с оторванным лицом.

— Что это у него там серое?

Штеге наклонился над ним.

— Мозг и раздробленные кости. Смотри, глаз свисает до того места, где был рот. Какими большими кажутся зубы, когда оторвана нижняя челюсть. Черт возьми, ну и зрелище. — Повернулся к Малышу. — Какого черта таращишься на это, любопытный скот?

— Тихо ты, Штеге, — вмешался Порта. — Оставь Малыша в покое. Вечно ты придираешься к нему.

Малыш расчувствовался.

— Вот-вот. Вы все постоянно обижаете Малыша. Я никому не делаю ничего дурного.

Легионер похлопал его по плечу.

— Не плачь, Малыш, а то я тоже заплачу. Мы будем добры к тебе и прогоним это привидение.

Фельдфебель из освобожденных немецких пленников раздраженно выкрикнул:

— Неужели нужно из всего устраивать потеху? Вы не в своем уме, бандиты!

Порта приподнялся.

— Сбавь слегка тон. Ты наш гость. Если тебе это не нравится, проваливай. Два шага вверх и прямо вперед. Если б не мы, ты держал бы путь на Колыму, и готов держать пари, двух лет не протянул бы в Дальстрое.

— Что ты себе позволяешь? — возмутился тот. — С каких это пор обер-ефрейтор разговаривает с фельдфебелем подобным образом?

Порта изумленно покачал головой.

— Господи, приятель, ты что, лишился рассудка? Думаешь, это все еще старое время, когда ты раскрывал пасть, а бедняги-солдаты лизали тебе сапоги?

— Я поговорю с тобой, когда вернемся! — рявкнул фельдфебель.

— Черт возьми, — сказал Бауэр, — это похоже на угрозу. Трибуналом, тюрьмой, особым нарядом из двенадцати человек. Смелый тип этот пехотинец. Настоящий герой. Как его зовут?

— Я поговорю с тобой, когда вернемся, — рявкнул фельдфебель.

Плутон подался к нему и взглянул на его погоны.

— Судя по этим белым нашивкам, ты действительно пехотинец.

— Молчать! — взъярился фельдфебель. — Я еще с тобой разберусь.

— Мы сами со всем разберемся. Приказы здесь отдаю я, — спокойно сказал Старик.

Фельдфебель повернулся и уставился на Старика. Старик лежал с закрытыми глазами на дне воронки.

— До русских сорок метров, до наших — семьдесят, и земля между ними не особенно изрыта. Смелый человек этот пехотинчик, — язвительно усмехнулся Бауэр.

Через два часа после наступления темноты Легионер бесшумно вьГлез из воронки и пополз к немецкимпозициям предупредить артиллеристов, чтобы не стреляли по нам.

Прошло три часа, потом в небо взлетели две долгожданные ракеты.

Мы поползли один за другим и наконец спрыгнули в свои траншеи. Последним появился Порта. Тот фельдфебель исчез. Что с ним сталось, никто не знал.

За обедом исполнились наши самые фантастические желания. Мы стали сами не свои от важности. Порта даже приказал Штеге начистить сапоги.

Мы высокомерно выбрасывали недокуренные сигары. Малыш утверждал, что всегда поступал так.

Старик потребовал к кофе салфетку. Мы были очень важными. Порта был важнее всех — но недолго.

Чего хотите поесть?

Позиция, красивая, спокойная, располагалась в лесу. Каждые пять минут взрывалось несколько снарядов, но в приятном отдалении. Солнце сияло по-весеннему и щедро грело нас.

Плутон сидел на стволе дерева на бруствере, штопая носки. Мундир и рубашку он снял. Время от времени наклонялся и кричал нам, играя свою роль в нашей болтовне.

Нам принесли еду — всего по двойной порции — и даже трубочного табака и сигарет «Юно».

289

Порта поднял в вытянутой руке свою пачку и радостно заорал:

— Berliner raucht Juno![69] Я прямо-таки чувствую запах Веддингена и доброй старой Фридрихштрассе с де-сятимарковыми шлюхами.

— Да, шлюхи, — взохнул Малыш. — Интересно, скоро ли мы снова примем участие в тяжелом бою?

— Вот уж чего не хотелось бы, — сказал Плутон. — Представь себе, что погибнешь, так и не сходив в бордель!

Малыш уставился на ладонь.

— Парень, ты нагнал на меня страху. Покажи свою линию жизни.

Плутон протянул руку.

— Твоя покороче моей. Это хорошо. Пока ты валяешь здесь дурака, я буду знать, что у меня еще есть время. Странная штука эти линии на ладонях.

Запыхавшийся интендант с важным видом спросил, чего мы хотим завтра на обед.

— Мы что, можем получить что захотим? — недоверчиво спросил Порта.

— Да, заказывайте, что угодно, — и получите. Я человек сговорчивый. Приготовлю то, что захотите.

— Утку, жаренную с цикорием, черносливом и всеми турецкими приправами, — заказал Порта и оглушительно испортил воздух. — Нюхайте, ублюдки! В воздухе пляшет весь набор витаминов!

Интендант добросовестно записал заказ, повторяя его себе под нос.

Мы разинули рты. Штеге вытянул шею.

— Мне жареную свинину с горчицей.

— Непременно, — спокойно сказал интендант.

— Пресвятые угодники! Ты спятил? — спросил Старик. — Или ограбил целое поместье?

Интендант скорчил обиженную гримасу.

— Будем считать, что я этого не слышал. Чем хочешь завтра набить желудок?

— Могу заказать, что пожелаю? — уточнил Старик.

— Чего хочешь завтра на обед?

— Молочного поросенка, жареного целиком со сладким картофелем, — торжествующе объявил Старик в полной уверенности, что потрясет этим интенданта.

Тот совершенно невозмутимо записал: «Молочный поросенок, зажаренный целиком со сладким картофелем».

— Готов ты поклясться, что я получу это блюдо? — выкрикнул Старик.

— Ты его хочешь, так ведь?

Старик заставил себя слегка кивнуть. Выражение его лица было идиотским.

— Значит, получишь.

Плутон свалился со своего дерева. И, лежа на земле, уставился на интенданта.

— Куропатку, нет, двух со всем, что мог бы пожелать король.

— Непременно, — ответил интендант, записывая заказ в блокнот.

— Господи, — прошептал Малыш. — А меня никто не спрашивает. Что происходит? Вас что, завтра должны расстрелять?

— Кончай ты, делай заказ на завтра, — раздраженно перебил его интендант.

— Свиную печенку с картофельным пюре и горячее молоко с запеченными яблоками. Это будет очень вкусно, и я досыта наемся. Может быть, последний раз в жизни.

— Мне poussin[70] с овощным рагу и pommes frites,[71] — заказал Легионер.

Интендант непонимающе уставился на него.

— Такого блюда я не знаю. Говори по-немецки, бестолочь.

Легионер записал заказ на листке и отдал ему.

— Найди в словаре, и да поможет тебе Бог, если напутаешь.

— Суп из бычьих хвостов и десять перьев зеленого лука со спагетти. Яичницу из пятнадцати яиц с луком, обжаренную с обеих сторон, — сияя, заказал Бауэр.

— Ладно, — ответил интендант. — Я позабочусь, чтобы с обеих сторон обжарился даже лук, тупой ты скот.

Когда заказы сделали все, интендант закрыл блокнот и сунул его под кепи.

— Все ваши желания будут выполнены, глупые животные. Фон Барринг приказал, чтобы все вы наелись чего захотите. Батальон неожиданно получил дополнительные продукты, и он решил устроить пиршество.

— А сам что будешь есть? — спросил Порта.

— Свиные ножки с квашеной капустой, рубленые овощи, приправленных гвоздикой птиц — видимо, жареных голубя и цыпленка. Если в желудке останется место, съем еще пудинг.

Он ушел, а мы остолбенело уставились друг на друга.

Плутон снова взобрался на свое дерево и продолжал штопать носки.

Старик обратился к Петерсу, который, как обычно, курил трубку в одиночестве.

— За что тебя отправили в Двадцать седьмой полк?

Петере молча взглянул на Старика, выколотил трубку и снова стал набивать ее, спокойно, задумчиво.

— Хочешь узнать, почему я здесь? — Оглядел наши выжидающие лица. — Хорошо, расскажу. В тридцать третьем году семья моей жены была видной. Мой тесть стал ортегруппенляйтером.[72] Такой зять, как я, им был не нужен. Мне предложили развестись с женой. У них были свидетели, готовые подтвердить, что я преступник. Я был так наивен, что отказался. Следующее предложение было сделано с легкой угрозой, но я, осел, послал их ко всем чертям. Года два они помалкивали. Затем последовало последнее предупреждение. Сделано оно было утром, а вечером явилась полиция. Я провел в камере два месяца. Потом меня привели к судье-коротышке, сущему дьяволу. Выглядел он в высшей степени прилично. Галстук, платочек в нагрудном кармане, сияющие ботинки. Он был тщательно выбрит, аккуратно подстрижен. Каждое мое слово записывала усмехавшаяся мне стенографистка.

Когда меня повели в подвал, я все еще понятия не имел, в чем меня обвиняют. Один из эсэсовцев, ведших меня вниз, развлекал приятеля разговорами о том, что со мной сделают.

— Его отправят на большую мясорубку в Моабит. Раз, и нет башки!