Дикие лошади - Дик Френсис

— Предчувствие. Слишком много ножей одновременно. И… ну… вы помните Валентина Кларка? Он умер от рака неделю назад.

Взгляд Дерри стал еще более цепким. Не дождавшись ответа, я пояснил:

— Женщина, которую ранили в прошлую субботу, — это сестра Валентина, Доротея Паннир, жившая в одном доме с ним. Дом был разгромлен. Сегодня ее сын Пол, племянник Валентина, пришел в этот дом и был убит там. Так что в округе действительно бродит кто-то опасный, и если полиция найдет его — или ее — быстро… это будет хорошо.

Несколько долгих минут профессор размышлял о чем-то своем. Наконец он сказал:

— Я начал интересоваться ножами, когда был мальчишкой. Кто-то подарил мне швейцарский армейский нож со множеством лезвий. Я дорожил этим ножом. — Он коротко улыбнулся, губы его слегка дрожали. — Я был одиноким ребенком. Нож позволял мне почувствовать себя в этом мире более уверенно. И, понимаете, я думаю, именно так многие люди начинают коллекционировать оружие, тогда как кто-то мог бы пользоваться им, если бы был… смелее или, быть может, порочнее. Оружие — это поддержка, это тайная мощь.

— Понимаю, — сказал я, когда он сделал паузу.

— Ножи пленили меня, — продолжал Дерри. — Они были моими товарищами. Я носил их повсюду. Я прикреплял их к лодыжке, к предплечью под рукавом. Я носил нож на поясе. Я чувствовал тепло и доверие к ним. Конечно, это было ребячество… но когда я стал старше, я собрал еще большую коллекцию. Я рационализировал свои чувства. Я был ученым, проводящим серьезные исследования, или, по крайней мере, я так считал. Это продолжалось многие годы, это было в некотором роде самоутверждение. Я стал признанным экспертом. Я, как вы знаете, давал консультации.

— Да.

— Медленно, несколько лет назад, мой интерес к ножам угас. Можно сказать, что к шестидесяти пяти годам я наконец повзрослел. Но я все равно постоянно пополнял свои познания в этой области, поскольку гонорары за консультации, хотя и нечастые, бывают весьма полезны.

— Хм-м…

— Я по-прежнему владею коллекцией, как вы догадались, но я редко смотрю на нее. Я завещал ее музею. Если бы эти молодые полицейские узнали о ее существовании, они имели бы право конфисковать ее.

— Не могу в это поверить!

С терпеливой улыбкой наставника, обучающего невежественного студента, он выдвинул один из ящиков своего стола, покопался в нем и извлек оттуда отчетливую фотокопию какого-то документа, которую протянул мне.

Я прочел заголовок: «ПОСТАНОВЛЕНИЕ О ПРОФИЛАКТИКЕ ПРЕСТУПЛЕНИЙ. 1953 год. ОРУДИЯ НАПАДЕНИЯ».

— Возьмите и прочтите попозже, — посоветовал профессор. — Я даю ознакомиться с этим всякому, кто спрашивает о ножах. А теперь, молодой человек, расскажите мне, где вы видели «Армадилло».

Я честно платил долги. Я сказал:

— Кто-то воткнул в меня этот нож. Я видел его после того, как его извлекли.

Дерри открыл рот. Я действительно удивил его. Он немного опомнился и спросил:

— Это была игра?

— Я думаю, меня хотели убить. Нож попал в ребро, только поэтому я здесь.

— Господи Боже! — Он подумал. — Так теперь у полиции в руках и «Армадилло»?

— Нет, — ответил я. — У меня есть причины не сообщать в полицию. Так что я доверяю вам, профессор.

— Объясните мне эти причины.

Я поведал ему о боссах и их ужасе перед несчастными случаями. Я сказал, что хочу закончить фильм, но не смогу этого сделать, если вмешается полиция.

— Вы так же одержимы, как и любой другой, — рассудил Дерри.

— Похоже.

Он хотел знать все, что непосредственно касалось упомянутого ножа, и я поведал ему об этом. Я рассказал ему о защитных жилетах и об услугах Робби Джилла — все, кроме имени доктора.

Когда я умолк, я еще целую минуту ожидал его реакции. Старые глаза пристально изучали меня.

Он встал.

— Пойдемте со мной, — сказал он и провел меня во внутреннюю комнату. Это, по всей видимости, была его спальня, похожая на монашескую келью, с полом из полированного дерева и высокой старомодной железной кроватью, покрытой белым стеганым покрывалом. Помимо этого, в комнате был гардероб темного дерева, пузатый комод и единственный стул у гладкой белой стены. Истинное обиталище специалиста по средневековью, подумал я.

Он тяжело опустился на колени возле кровати, словно собираясь помолиться, ко вместо этого наклонился и с трудом стал вытаскивать что-то из-под кровати.

Наружу выкатился большой деревянный короб на колесиках, его пыльная крышка была закрыта на висячий замок. Был он приблизительно четыре фута в длину, три фута в ширину и как минимум фут в высоту и казался чрезвычайно тяжелым.

Профессор нашарил в кармане кольцо, на котором висели четыре ключа, отпер замок и откинул крышку, прислонив ее к кровати. Под крышкой оказался слой зеленого сукна, а когда мы сняли его, то под ним открылись уложенные рядами маленькие картонные коробки, на каждую из которых была наклеена белая бумажная этикетка с отпечатанной на машинке аннотацией содержимого. Дерри окинул взглядом все коробки, пробормотал, что он не заглядывал в короб уже много месяцев, и наконец взял одну коробку, явно выбрав ее не случайно.

— Это, — сказал он, открывая узкую коричневую коробку, — настоящий нож коммандос, не копия.

Профессор хранил этот нож упакованным в пузырчатый полиэтилен, но когда он снял упаковку, оказалось, что этот нож на вид полностью идентичен тому, что был прислан мне в предупреждение, если не считать того, что этот был в ножнах.

— Я больше не храню свои ножи на виду, — сказал профессор, хотя в этом пояснении не было необходимости. — Я запаковал их все, когда умерла моя жена, перед тем, как я переехал сюда. Понимаете, она разделяла мой интерес. Она была «единым целым» с этим интересом. Я тоскую по ней.

— Я вас понимаю.

Он снова упаковал нож коммандос и стал открывать другие коробки.

— Эти два ножа из Персии, у них изогнутые клинки, а ножны и рукояти из чеканного серебра со вставками из ляпис-лазури. Эти из Японии… Эти из Америки, с резными костяными рукоятями в виде голов животных. Все ручной работы, конечно. Все бесценные экземпляры.

Все смертоносные, подумал я.

— Этот чудесный нож из России, девятнадцатый век, — продолжал рассказывать он. — Вот в таком виде, закрытый, он представляет собой, как вы видите, пасхальное яйцо работы Фаберже, но фактически из него выдвигаются пять отдельных лезвий. — Он открыл лезвия, так, что они образовали розетку из острых листьев на торце яйцевидной рукояти, покрытой голубой эмалью с золотыми узорами.

— Э… — сказал я, — ваша коллекция может стоить очень дорого. Почему бы вам не продать ее?

— Молодой человек, прочтите тот документ, который я дал вам. Продажа таких вещей противопоказана. Их можно только подарить музею, даже не другим людям, и к тому же только тем музеям, которые не будут экспонировать их ради получения доходов.

— Поразительно!

— Все это препятствует проведению расследований, зато преступникам совершенно не мешает. Мир ничуть не изменился со времен средневековья. Вы этого не знали?

— Я подозревал это.

Он скрипуче рассмеялся.

— Помогите мне поднять верхний поддон на кровать. Я покажу вам несколько любопытных вещичек.

Верхний поддон был снабжен веревочными петлями на каждом конце. Профессор взялся за один конец, я за другой, и по его команде мы дружно подняли поддон, оказавшийся крайне тяжелым. С моей точки зрения, ничего хорошего это не принесло.

— Что случилось? — спросил Дерри. — Вы что-то себе повредили?

— Это память об «Армадилло», — извинился я.

— Хотите присесть?

— Нет, я хочу взглянуть на ваши ножи.

Он снова встал на колени и открыл новые коробки, снял пузырчатый полиэтилен и дал мне подержать каждый трофей и «проверить баланс».

Его «любопытные вещички» оказались еще более устрашающими. Здесь было несколько видов американских армейских ножей (оригинал, 1918 год) и целое семейство двоюродных родственников «Армадилло», ножи с рукоятью длиной с предплечье, с полукруглым лезвием и множеством зубцов, предназначенные для того, чтобы кромсать противника на куски.

Подержав каждый нож в руках, я возвращал его профессору, который вновь упаковывал его и укладывал в коробку, методически переходя от одного экземпляра к другому.

Он показал мне большое распятие из темно-красного дерева, чудной работы, с золотой цепью, чтобы носить его на груди, но внутри распятия скрывался кинжал. Он показал мне обычный на вид ремень, который вполне мог бы поддерживать чьи-нибудь брюки, если бы не пряжка, легко отделившаяся от ремня и оказавшаяся рукоятью острого треугольного клинка, вполне пригодного для убийства.

Профессор Дерри мрачно предостерег меня:

— Томас (по сравнению с «молодым человеком» это был прогресс)… Томас, если мужчина — или женщина — действительно понимает в ножах, вы должны ожидать, что любой предмет, который у него или у нее есть при себе, может оказаться ножом. Брелок для ключей, клипсы с подвесками, заколка для волос — все может скрывать лезвие. Нож можно скрыть даже под лацканом пиджака в специальных прозрачных ножнах. Опасный фанатик упивается этой скрытой силой. Вы понимаете?