Один шаг - Георгий Васильевич Метельский

деталях, но все равно забавный номер с пустой консервной банкой из-под сгущенного молока.

Ванька очень любил сладкое и пытался вылизать остатки. Сначала — и это повторялось каждый раз — он полагал, что все крайне просто, и, обхватив банку обеими лапами, засовывал внутрь свой черный нос. Нос, однако, не лез, так как банка была открыта лишь наполовину, и Ваньке никак не удавалось поместить там обе челюсти — влезала только одна. Это начинало раздражать Ваньку. Сначала он тихо и жалобно ворчал, потом разозлившись, переходил на грозный рык, отскакивал задом от лакомой жестянки и мгновенно возвращался к ней снова.

Особенно шумное веселье вызывало положение, когда Ванька, кое-как засунув в банку обе челюсти, начинал быстро кружиться.

— Глянь! Язык-то он, шельма, высунуть не может! — кричал Саня.

Он в изнеможении бросался на землю и хохотал до тех пор, пока, сжалившись над Ванькой, не отнимал у него банку и не выскребал оттуда для пса сладкие остатки. Все это проделывалось каждый раз, когда тетя Катя выкладывала в чай сгущенное молоко, и каждый раз это доставляло нам немало веселых минут.

Оставался серьезным только Николай Николаевич. Пока мы забавлялись с Ванькой, он сидел на берегу, перечитывал газету месячной давности или смотрел вдаль на вольных птиц. Иногда он пел песню, всегда одну и ту же, пел тихо, как-то страдальчески, весь уходя в грустный смысл слов.

Не песня, а жалобный, крик

Порой из груди вырывался.

Прощай навсегда, материк!

Ревел пароход, надрывался.

Над морем спускался туман,

Ревела стихия морская.

Лежал впереди Магадан,

Столица Колымского края.

Как-то раз я подошел к нему и, раскрыв тетрадь, стал записывать.

— Ты что делаешь? — вдруг накинулся на меня Лесков. — Эту песню кровью сердца надо писать, а ты чернилами, самопиской!

Я отошел, а Лесков сразу же забыл обо мне, и снова зазвучала над тундрой грустная мелодия.

Лишь один раз за все время нашего знакомства Ванька рассмешил Николая Николаевича. Случилось это в середине сентября, когда, проснувшись, мы увидели, что тундра побелела, а у берегов озера заблестел первый ледок.

Ванька никогда в жизни не видел ни льда, ни снега и сразу же заинтересовался, что это такое. Снег показался ему неприятным, и он, фыркнув и помотав головой, возвратился в палатку. Потом высветило солнце и снег растаял, но лед у берега еще держался. Ванька спустился к озеру и начал царапать когтями странную скользкую корку. В конце концов он пробил тонкий ледок и поранил лапу.

В тот вечер игру с собакой начал Ирек. Он впихнул Ваньку в мешок и бросил на брезент, разостланный у палатки. Мешок смешно перекатывался и визжал. Его намеренно завязали кое-как, и Ванька, приобретя за лето солидный опыт, довольно быстро освободился из плена. Отряхнувшись, он немедленно бросился на разлегшихся туг же людей и начал деликатно кусать кого попало и хватать за волосы.

Обычно Ванька получал в награду кусочек сахара, но теперь мы сами сидели на диете — допивали последние банки сгущенного молока — и сладкое заменил сухарь, намазанный остатками говяжей тушонки.

Ванька не обиделся, когда усатый Николай Иванович, смущаясь, что поступает, как мальчишка, показал кусочек мела, и пес, приняв его за сахар, добросовестно служил и прыгал на задних лапах, как кошка.

— Ну и акробат! Ну и дает! — выкрикнул Саня, в экстазе хлопая себя по худым ляжкам.

Затем Ванька выдал свой коронный номер, с которым не могло сравниться ни «служение» на задних лапах, ни заготовка дров, ни возня с полуоткрытой консервной банкой. Он уселся на брезент, как садятся все собаки на свете, а затем приподнялся на передних лапах и, не меняя позы, как бы выжимая свое висящее тело, сделал несколько мелких шажков. После этого Саня долго стонал и катался по земле.

И вот тогда из палатки вышел Николай Николаевич и объявил, что все мы, оказывается, не умеем веселиться. Он достал из кармана горсть сахару и, бросив кусок Ваньке, спустился к озеру. Ванька не очень благоволил к Лескову, но приятная перспектива полакомиться сделала свое дело, и пес, не задумываясь, прыгнул вслед за ним в резиновую, напоминавшую калошу, лодку, всегда болтавшуюся у берега. Николай Николаевич налег на весла, и легкое суденышко быстро поплыло по мелкой волне.

Чуть растерянно, но с интересом мы следили за лодкой, за тем, как Николай Николаевич извлек из-под полы полушубка гнилушку, как, не торопясь, привязал к ней грудку рафинада и, дав Ваньке понюхать, бросил в воду.

И только теперь стало понятно, чем решил нас развеселить Лесков. Глупый пес немедленно прыгнул за борт. Ледяная вода обожгла его, и он, взвыв, поплыл назад, но Лесков налег на весла. Пес лихорадочно работал лапами, визжал, пытаясь догнать лодку. Но стоило ему ткнуться в нее носом, как помощник мастера рывком отплывал дальше.

— Ванька, сюда! — крикнул Боровиков.

— К берегу плыви, Иван, — надрывался Саня. — К берегу, дурень!

И тогда мы услышали, как на всю тундру, раскатисто, безудержно расхохотался Николай Николаевич.

— Ах ты выдроглаз, ах ты бирюк густобровый, — только сказал Николай Иванович. Он удивленно, непонимающе смотрел на Лескова: как такое могло прийти в голову!

Выбежала из палатки тетя Катя и тоже стала манить Ваньку, загребая руками воздух. Мы не успели опомниться, как Ирек остался в одних трусах и, сломав ногами молодой ледок, поплыл к Ваньке. Заметив человека в воде, Лесков вдруг резко оборвал смех и повернул к берегу. За ним приплыли Ирек и Ванька. Пес исступленно отряхивался, зевал, дрожал всем телом и жалобно выл от холода и испуга.

— Быстро одевайся… Спирту глотнешь, осталась самая малость, — сказал мастер.

— Ничего со мной не станет, — Ирек схватил одежду и помчался в палатку.

— Не смешно вовсе, — Николай Григорьевич со злостью поглядел на Лескова.

— Не смешно, говоришь?! — Николай Николаевич вдруг сделался серьезным, и если бы я сам только что не видел его извивающимся от смеха, не поверил бы, что так резко и внезапно может изменяться человеческое лицо. — Не смешно?! А мне смешно! — Он перешел на крик. — Мне смеяться хочется, поняли!

— Ай-ай, какой нехороший человек, — укоризненно развела руками тетя Катя. — Однако лечить Ваньку надо.

Она долго ходила по тундре, собирая какие-то травки и корешки, сварила их на костре в закрытой кастрюльке и, несмотря на решительный протест пса, влила немного варева ему в глотку.

Я не знаю, то ли помогло зелье, то ли сам молодой организм справился с простудой, только