Кузнец Песен - Ким Кириллович Васин

человека счастливым, оно — сильнее бога. А ведь на уроках закона божьего отец Федор внушал нам:

— Всевышний дал нам заповедь: «Аз есмь господь бог твой; да не будет тебе бози инии разве мене». Все, что мы имеем, все, чего достигли, идет от бога. Нет в мире силы выше бога!

Все, услышанное от Степана Ивановича, было так необычно, что я даже не решился рассказать про стихотворение отцу. Улучив минуту, рассказал Ивану. Брат пришел в восторг.

— Неужели и у нас есть свой поэт?! У русских — понятно: у них и Пушкин, и Лермонтов, и Тютчев. Но у нас-то откуда взяться поэту? Даже не верится. А насчет знания — все верно! Знание — великая сила. Ты спроси у учителя, кто написал стихотворение, как его зовут.

На другой день я подошел к учителю, спросил:

— Степан Иванович, а кто написал то стихотворение? Марийское.

Куклин ответил:

— Я сам не знаю его имени? Под стихотворением стоит подпись: Ик-эрге[16]. У народа марийского много сыновей. Один из них одарен поэтическим талантом. И еще ясно, что это — хороший, умный человек.

Позднее стало известно, что автором стихотворения «Знание — сильнее бога» был Сергей Григорьевич Чавайн, выдающийся писатель, зачинатель и первый классик марийской литературы.

Слух о том, что мустаевский учитель позволил себе дерзкую выходку, каким-то образом дошел до благочинного. Тот был возмущен и поначалу хотел даже выгнать Куклина с работы. Но отец Федор уговорил его не поднимать шума:

— Если передать дело инспектору народных училищ, то нагорит и тем, кто наблюдает за Мустаевской школой.

Благочинному пришлось согласиться с этим доводом, он ограничился тем, что выругал вольнодумного учителя и затаил против него злобу.

Почти в то же время произошла неприятность у Васлия: кто-то донес уряднику, что крестьянин Василий Никифорович Аблинов, проживающий в Абленкине, неоднократно замечен в том, что читает книги. Этого оказалось достаточным, чтобы урядник нагрянул к парню с обыском. Но ничего, кроме сельскохозяйственного календаря, изданного Вятским земством, у Васлия обнаружено не было. Тогда, уж заодно, урядник решил сделать обыск и у отставного подпрапорщика Алексея Казанцева, который, как он слышал, тоже интересуется книгами. Алексей, не говоря ни слова, показал уряднику бумажку с печатью, в которой было сказано, что крестьянин Алексей Федорович Казанцев является сельским корреспондентом одной из Вятских газет, деятельность которой разрешена цензурным комитетом. Урядник все-таки порылся в шкафу, заполненном книгами и газетами, но там были только дозволенные издания, и страж порядка убрался ни с чем.

Всякого начальства у нас в деревне боялись пуще огня: и волостного старшины, и проезжего чиновника. Нередко и попы вели себя с мужиками не лучше урядника.

Одно время, вместо отца Федора, в нашем приходе был другой батюшка — отец Филипп.

Бывало пойдет он по домам собирать доброхотные даяния — все в страхе. С руганью, с угрозами он отбирает последние копейки. Иной раз случится у мужика рублевая бумажка, и она перейдет в необъятный поповский карман, сдачи и не проси.

— Чего жалеешь? Ведь богу отдаешь! — сердито проворчит отец Филипп. — Отданное богу, вернется тебе сторицею.

Помню, как однажды поп заявился к нам, лохматый, с багровым носом, и зашипел на отца, как рассерженный гусь:

— Опять, скажешь, денег нет? Бога не хочешь ублажить.

Сухонький, рано сгорбившийся от непосильного труда, отец стоял перед огромным тучным попом и оправдывался с жалкой улыбкой:

— Умереть мне на этом месте, если есть деньги… Да откуда им взяться?..

— Знаю я вас, скопидомов! — Священник погрозил пальцем и, не слушая больше оправданий отца, приказал своему работнику, который всегда сопровождал его при обходах, заглянуть в кладовку.

Работник, пьяно ухмыляясь, полез в кладовку и вскоре вернулся оттуда с крынкой масла.

Поп двинулся к двери, сурово сказав отцу:

— А за деньгами я еще приду.

Отец не любил попа и вообще к христианской религии относился как-то равнодушно. Оно и не удивительно: его деды и прадеды были картами — языческими жрецами. Прадеда Басу, старого жреца, окрестили насильно и нарекли Иваном. Старики рассказывали, как сам уржумский исправник Девлет-Кильдеев, прибыв в Сернур с солдатами, силком тащил старика к кресту. Но и окрестившись, Баса остался истовым язычником и вскоре вместе с марийцем Токметовым из соседней деревни Куприяново созвал марийцев на большое моление. В священной роще собрались не только крестьяне из окрестных деревень. Пришли марийцы с Царевококшайской и Козьмодемьянской стороны, несколько старых жрецов приехало с Урала. В роще запылало свыше сотни костров, к жертвенному огню привели десятки голов скота. Великое было моление, и слух о нем дошел даже до Петербурга. Святейший синод послал в Сернур специальную комиссию для расследования, ее возглавил протоиерей Покровский. Начались допросы, наказания. Баса был арестован и отправлен в Петербург. Старики уверяют, что непокорного жреца привели к самому царю Николаю I. Царь будто бы сначала принялся ругать и стращать старика, но, не добившись толку, стал его уговаривать отказаться от древней веры и даже подарил ему суконный кафтан.

Неизвестно, что на самом деле произошло с Басой в столице, чем сумело донять его высокое начальство, но только вернулся он домой неразговорчивым и нелюдимым, стал ходить в церковь, окрестил детей и внуков. Однако в душе от старых богов не отрекся, тайком от соседей ходил в священную рощу, сыновьям и внукам завещал оставаться тайными языческими жрецами.

Мой отец перенял от предков десятки молитв, мог руководить молением в священной роще, но жрецом не стал.

В тот день отец проводил служителя церкви хмурым взглядом, и когда темная ряса отца Филиппа скрылась за дверью, устало опустился на лавку.

— Опять надо денег, — уныло проговорил он. — Царю подать — плати, земские — отдай, а тут еще батюшка…

Отец долго сидел, печально склонив голову, потом вздохнул и проговорил:

— Надо за лапти приниматься. Не велик товар, а все подмога. Эй ты, дармоед, слезай с печи, хватит книгу листать! Скоро пятница, базар.

Отец часто называл меня дармоедом — и ругая, и даже, когда хотел приласкать тоже говорил: «Дармоед ты мой…»

Я принялся за работу. Быстро — вперед-назад — тычется кочедык, одна с другой сплетаются полоски лыка.

Отец кашляет и ворчит:

— У людей и деньги, и дом, как картинка. Вот судьба: кому богатство, а кому — шиш!

— Поменьше бы ворчал, да побольше работал, — в сердцах говорит мать.

— Я от работы и так горбат.

Краем уха слышу ворчание отца, а сам думаю о книжке с цветными картинками, которую приносил вчера в школу Степка.

Там на каждой странице были нарисованы бравые солдаты в красивых мундирах и с ружьями в руках. Чудные коляски, запряженные