Державы Российской посол - Владимир Николаевич Дружинин

Минхер Гоутман усадил Бориса на лавку, обитую бархатом, спросил:

— Кваску али водочки?

Если не глядеть, а только слушать бойкий окающий говорок, вообразишь себе купчину из обжорного или суконного ряда, бородатого, старозаветного, из тех, что крестятся двумя перстами.

— Накось! — молвил минхер Гоутман, зачерпнув ковшом из бочонка. — Милости прошу!

Воистину квас забористый, с имбирем — не придерешься! Откуда? Сварен здесь, в доме на Принсенграхт, сиречь канале Принцев, домоправительницей Аграфеной. Русская женка, служившая голландцу в Архангельске, в Москве. Водятся у минхера Гоутмана и пироги, и хлеб ржаной.

— Мой прадед, царство ему небесное, проложил путь в Ост-Индию, а я море Баренца перепахал. Спытай у царя Петра Алексеича, помнит ли голландянина Гутку? Это я — Гутка.

Костистое лицо минхера Гоутмана лучится, брови — две рыжие щеточки — прыгают. А позади него — иконы, сплошь во всю стену русского кабинета, оклады серебряные и золотые, венцы жемчужные, яхонтовые, изумрудные. Древние лики, потемневшие, эфиопской черноты, смотрят из отдушин осуждающе, ведь ради утехи, форсу ради распластано церковное сияние, не для молитвы же…

— Моему прадеду, — сказал Борис, — море разве что во сне снилось. Излишне объяснять, сколь великую имеем нужду в корабельщиках.

— Так, — отозвался минхер Гоутман и откинул голову, смерил собеседника, сощурившись. Почуял купец, что гость переходит к делу.

— Тут при мне слуга, парень смышленый… Желательно сделать из него матроса. Сам-то я под парусом бывал, практиковал навигацию.

— Так, — сказал минхер Гоутман и откачнулся еще, тронул затылком ризу Чудотворца Николая.

— Имею намерение, — продолжал Борис, — учредить в моем поместье судоходство.

— Так, — раздалось щелчком из тонких уст минхера Гоутмана, и голова его вжалась в ризу, в сонм угодников.

— Цену за учение капитан пускай назначит, — закончил Борис и вздрогнул оттого, что минхер Гоутман быстро, пружинисто подался вперед.

— Бог с тобой, кавалер, бог с тобой! Какая цена!

— Нет уж, позволь…

— Не возьмет, ни за что не возьмет мой капитан. С русского? Нет, нет…

Однако парень ничего не умеет — не кормить же даром. Борис настаивал, минхер уступил наконец — не деньги, так подарок капитан примет.

— Вчера пришел Тайсен из Лиссабона…

Будто глобус закружился перед Борисом. Половина названий ему внове. Пондишери какой-то… Некая Баия отгрузила кофий, следовательно, место полуденное.

— До океана мы не доросли, — посетовал московит. — Поближе бы мне…

В Амстердаме стоит «Мария Гоутман», с балтийского рейса, да вот незадача — наткнулась на скалу, застрянет в доке. В будущем месяце придет «Тритон» из Швеции, капитан на нем умелый. Но взять русского побоится. Случись проверка… Борис сказал, что ученика можно зачислить на сей случай итальянцем.

— Итальянцем? Ах, так?

Любопытство мелькнуло в полуприкрытых глазах и погасло. Ты даже не спрашиваешь, минхер, откуда у мужика итальянский язык? Что ж, знак недурной…

— Некоторые моряки, господин Панофф, говорят по-гишпански.

Мол, имей в виду, народ на корабле бывалый, не вышло бы конфузии.

— Тем лучше, — кивнул Борис. — Немому ведь тошно.

Глаза минхера закрылись совсем, — похоже, внезапно задремал, привалившись к иконостасу.

— Капитан Корк может и по-русски, — слышит Борис. — И штурман кое-что может.

— Этого не нужно.

— Я тоже думаю, не нужно этого… Я рад сделать полезное, господин Панофф.

Растянул последний звук со свистом, усердно. Все понял купец.

Спустились на кухню. Четыре повара возились с тушей быка. Надели на железный брус, повесили в камине. Нигде не встречал Борис художеств на кухне, а тут, на изразцах, синим по белому — морская баталия, летящие ядра, фрегаты, корма, торчащая из пучины.

Минхер подвел гостя к туше. Коли нравится мясо, пусть выберет кусок на обед. Таков обычай.

Расстались поздно, минхер Гоутман облобызал гостя троекратно, по-русски. С потолка сеней свисал трехмачтовик — копия «Альбатроса», совершившего первый коммерческий вояж в Ост-Индию. Хозяин оказал московиту почет — приказал зажечь на корабле огни.

От прикосновения человеческого судно ожило и раскачивалось, мигая, сигналя, пока не иссякли взаимные политесы.

10

Капитан Корк, маленький, щуплый, трусил по причалу вприпрыжку, по-воробьиному, ведя за собой Федора. Из простуженного горла, обкрученного толстым красным платом, вылетали непонятные слова. Плат размотался, азовец едва не наступил. Нагнулся, поднял конец, побежал с капитаном вровень. Вскоре весь плат оказался у Федора, — Корк и кафтанишко, подбитый мехом, расстегнул.

С моря навалился туман, в серой мгле копошилось многорукое людское множество, дышало, таская поклажу, звонко топало по склизкому настилу, надрывалось — хэй-ох, хэй-ох! Бодая туман, выпятилось чудище заморское, подобное свинье, с рогом на носу. Федька отпрянул от чучела, Корк тоненько хохотнул, произнес что-то, нимало не заботясь, разумеет ли новичок его сиплое воркованье:

— То ли еще будет! — слышится азовцу. — То ли еще будет, чурбан неотесанный!

Если и ругался капитан Корк, мужичок с локоток, то не зло. Привычно находил тропу среди ящиков, тюков, мешков, пинал голубей, обсевших просыпанное зерно. Шлепал по заду зазевавшегося грузчика, окликал приятеля, вскинув вынутую изо рта трубку.

Из тумана выступали жгуты спущенных, подвязанных парусов, мачты, исчезавшие в непроглядной мути, валились на Федора. Жутко ему и весело.

Говорят, земля — мать родная, море — лютая мачеха. Однажды он хлебнул соленой воды. Студеное море не выпустит — камнем ухнешь на дно. Э, была не была! Доколе корпеть над париками в цирюльне у Клейста, чесать сто раз одну прядь, завивать горячими щипцами да трепетать перед старым брюзгой — вдруг пожухнут волосья или подгорят.

Видится азовцу — совещается в Польше генералитет. Война длится невыносимо, давно пора положить ей конец. Изволит ли царь дать решительное сражение? Петр Алексеич сомневается — вдруг король Карл припас большое войско в резерве. И в эту минуту дверь настежь, входит скорым шагом курьер, кладет на стол пакет с пятью печатями сургучными, секретнейший. Пленный шляхтич Манкевич из Вестероса сказывает: нет у Карла резервной армии, выбрал подчистую и людей и хлеб, воевать ему, супостату, дальше нечем. Стало быть, сомнения прочь — всем изготовиться к баталии! А молодца, который известие раздобыл, наградить. Кто такой? И тут назовут царю его, Федьку, крестьянского сына, холопа князя Куракина. Этакий удалец и в подлом звании? На волю его, на волю, в градусе офицерском!

А нужен ли курьер? Нет — помчится к царю сам, чтобы передать величайший секрет из уст в уста. И царь посадит его рядом с собой, спросит, как он сумел обмануть шведов, проскользнуть через ихние заставы. И он, Федька Губастов, скажет, как было.

Капитану Корку хоть бы что — в голову не взбредет ему, кого взял на судно. Тараторит, обращаясь к кораблям, к толпе,