Филарет – Патриарх Московский - Михаил Васильевич Шелест

— Пошли все вон, — сказал царь истопникам спокойным голосом. — Сами управимся, а не управимся, так позовём.

Все лишние вышли.

В мыльне ещё на входе имелось много помещений для прислуги и хранения банной рухляди, как то: полотенец разных размеров, вехоток, веников, жидкого мыла и другого имущества. Там же имелась и своя кухня со складом разных вкусностей и полезностей, от кваса до медовухи и бражки.

— Пусть погреется немного, — сказал я, намереваясь остаться снаружи баньки.

— Пошли-пошли, Федюня. Не робей. Не в том ты возрасте, чтобы мне жёнку от тебя прятать. А правильно погреть тело только ты сможешь… Я так думаю, — сказал он с кавказским акцентом и поднял вверх указательный палец.

Вообще-то мне иногда казалось, что в Ивана Васильевича тоже вселился попаданец, потому что он иногда позволял себе такие выражения, что даже «демон» внутри меня терялся и на долго задумывался.

— А я посмотрю, как ты делаешь, поучусь.

— Ну, пошли, — вздохнул я сомневаюсь, что выдержу испытание голым женским телом и не осрамлюсь. Откровенно говоря, в свои восемь на симпатичных и сисястых женщин я уже засматривался.

Грудь у Анастасии Юрьевной не выделялась размерами, но была по девичьи аккуратной.

— Видимо кормила детей не она, а кормилицы, — подумал я и возмутился. — Вот ведь хрень какая! Придумали себе аристократки проблему. Ведь вскармливание не только младенцу даёт иммунитет, но и матери. Да и мозг не получает команды: «У тебя ребёнок, сохраняй здоровье!» Даже мозг понимает, что сохранять эту бабу смысла нет.

Царица легла животом на постеленное царём полотенце и я вроде как расслабился, но взглянул на её упругий зад и снова напрягся. Иван Васильевич, удивлённо покрутил головой.

— Силён, брат. Тебе точно пора идти ворогов бить, коли на баб уд встаёт. Значит — мужик уже.

— Да, не-е-е, — вздохнул я. — Встаёт-то встаёт, да бестолку.

— Что, малафьи ещё нет? Ну тогда конечно. Рано на войну.

Царь рассмеялся.

— Хватит о скабрезном думать. Бери веники.

— О чём вы там? — спросила царица таким игривым тоном, что я вздрогнул всем телом, а царь заржал, как конь и наподдал меня веником ниже спины.

— О своём, душа моя, о мужеском.

— О бабах, поди? Мал Фёдюня, ещё.

— Мал-мал, да удал, — снова хохотнул Иван Васильевич и хотел продолжить надо мной издеваться, но наткнулся на мой просящий взгляд и замолк.

— Молчу-молчу, — тихо прошептал он, улыбаясь и протягивая мне веники.

Я, скривив недовольно морду, веники взял, но сосредоточившись на них, вскоре увлёкся работой с телом царицы и про свой уд забыл. Сначала просто огладив и охлопав спину, крестец, ноги с подошвами, руки с ладонями, я облил царицу конопляным маслом пополам с нутряным овечьим жиром, начал растирать её тело берёзовыми вениками. Пара много не поддавали, но и холодно в парилке отнюдь не было.

— Тут в хребтине сосуды кровяные идут. Одни направляют кровь в голову, другие обратно. Кровь в голову несёт воздух, которым мы дышим. Без воздуха мозг умирает.

— Видел я те сосуды, — ухмыльнулся государь. — Когда голова с плеч слетает, кровь так и хлещет поначалу. Пока сердце не остановится.

— Ну тебя, Ванечка! Не здесь о казнях! Не люблю кровь.

— Молчу-молчу, душа моя, — проговорил государь, прижав палец к губам.

Хорошо попарившись, помывшись и напившись квасу, который теперь ставили только на кипячёной воде, как и все остальные напитки, мы оделись и попрощались на выходе из мыльни.

— Спаси тебя Бог, Федюня, — поблагодарила царица.

Царь… Правильно… Царь-государь потрепал меня по голове.

— Завтра после утренней службы будем гимнастику делать, — сказал я и устало побрёл домой в сопровождении двух охранников.

Так прошло два дня, когда из Москвы прискакали гонцы с известием о пожаре. Царь во время вечерней бани высказал желание ехать и в ожидании посмотрел на меня. Я вообще не имея привычки, что-то говорить, если меня не спрашивают, молчал, как «рыба об лёд».

— Говори своё мнений, — разрешил Иван Васильевич.

— По мне, так нечего тебе там делать, государь. Там одна голова больше другой. Они же всё время спорят, кто из них «круче». Вот пусть и докажут, что и без тебя управятся.

— А коли управятся? — усмехнулся царь.

Я отрицательно покрутил головой.

— Чую, ещё один пожар будет.

Царь с облегчением вздохнул и потёр друг о друга ладони.

— Ну, наконец-то, проявил ты себя, Федюня.

— В чём это?

— В ясновидении…

— Отнюдь, — не согласился я и, усмехнувшись, спросил. — Какой из меня ясновидец?

— Как какой? Клад нашёл? Нашёл? Трубку сделал? Сделал? Пожар предсказал? Предсказал.

— Когда это пожар предсказал? — удивился я. — Этот ещё не загорелся. Может и не будет его?

— Ха-ха! Это второго будет-не будет, а первый пожар ты предсказал ещё месяц назад.

— Когда это?

— А когда у меня был и мы про предсказание э-э-э…

Царь покосился на плавающую в бассейне царицу.

— Ну, ты понимаешь, про какое говорили. А ты сказал: «ехать бы вам с царицей в Слободу, там спокойнее».

— Та-ак, э-э-э… Про пожар-то я ничего не говорил…

— Да, ладно тебе, Фёдюня. То, что ты отрок особенный, видно издали. Не бывает таких отроков. Вон, хоть нашего Ивашку возьми. Да и иных… Совсем не ровня тебе. Говори ему не говори, он делает своё. А когда спросишь… Забыл. И все так отроки. Думают о своём и забывают о чужом. А ты нет. Думаешь обо всём, а своего-то у тебя и нет. Ивашке побегать попрыгать, а ты вечно занят. И держишь себя, как старец. Вон, даже уд свой укротил.

Царь усмехнулся. А я покраснел.

— Знал бы он, сколько нервов мне стоит это «укрощение строптивого»? — подумал я.

— Нет, государь, — вздохнул я. — Я не предсказатель. Просто не хочу, чтобы ты в Москву ехал до августа. Любая твоя отлучка скажется на царице. Она же переживать будет, думать о тебе. А это плохо. Надо как-то август пережить.

— Ты точно уверен в августе?

Я понял, что попался и напрягся.

— Волхвы напророчили, куда мне-то против них? Висит предсказание над нами, аки дамоклов меч… Пережить его надо.

— Ничего! Даст Бог, переживём. Не поеду я в Москву. И впрямь. Пусть сами справляются! У меня и здесь дел по горло. Да и немощен я. Вон, с посохом хожу, аки старец седой.

Царь-государь согнулся в «три погибели» и изобразил из себя согбенного болезнями и старостью человека. Иван Васильевич, действительно, после нашего с ним разговора достал где-то отцовский посох и стал изображать из себя болезного.

— Похоже? — спросил он.

— Похоже, государь! Только ты сильно в образ не входи. Хворобу к себе не притягивай.