Писатель: Назад в СССР (СИ) - Дамиров Рафаэль

Царю противостоит митрополит Макарий, который обладает собственной гвардией — митрополичьими стрельцами. Митрополиту этому не нравится, что царские стрельцы обласканы Иваном Васильевичем, и есть у него на то идейное обоснование. Глава церкви считает, что молодые дворяне, вкусившие вольности в военных походах и не слушающие людей почтенных, а также — святых отцов, могут сбить молодого царя с пути истинного, толкнув его в объятия еретиков. Поэтому он всячески мешает царским стрельцам, пытаясь их опорочить перед самодержцем.

Однако Макарий хитёр и не только кляузничает Ивану Васильевичу на его молодцов, но и натравливает на молодых дворян свою гвардию — митрополичьих стрельцов. Они ходят по кабакам и баням, где гуляют царские стрельцы, требуют от них прекратить блуд и разные непотребства, и идти в церковь, отмаливать грехи. Царские стрельцы подчиняться митрополичьим не желают и чуть что — хватаются за шпаги, которыми прекрасно владеют.

Повторять сюжет романа Дюма я, разумеется, не собирался. Да это было бы и невозможно. Правда, и совпадений с реальной историей у меня должно быть не меньше, чем у французского классика. Роман, под условным названием «Мушкетеры Ивана Грозного», мог бы получиться легким и увлекательным, и быть написан современным языком с минимумом архаических слов. Читатель не должен каждые полстраницы заглядывать в словарь или в сноску. Конечно, чтобы такое написать, мне придется прошерстить груду научной литературы, но ведь оно того стоит. Ого-го какая идея!

Я так увлекся разработкой сюжета, что не услышал, когда вернулись с работы Марианна Максимовна и Наденька. Вот в чем преимущество жизни в отдельной, а не в смежной комнате. Шаги, голоса в прихожей и коридоре работать мне теперь не мешали. Куда хуже было, когда за моей спиной все время сновала родственница.

Однако рано я радовался покою. Через некоторое время в дверь осторожненько постучали, а так как внутренние двери в нашей квартире отродясь не имели запоров, я крикнул: «Войдите!».

— Я не помешала? — спросила Надя, проскальзывая в комнату.

— Нет, — буркнул я.

Она уселась на диван в скромной позе пай-девочки.

— Я хочу спросить…

— Спрашивай!

— Когда мы сможем пойти на киностудию?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Когда меня снова вызовут на съемки…

— Значит — завтра?

— Почему — завтра?

— А вот — почему! — торжественно объявила она, протягивая бумажку, которую держала в руках.

Это оказалась телеграмма: «А. Т. КРАСНОВУ. ВАМ НАДЛЕЖИТ ПРИБЫТЬ ВТОРНИК 12.30. В ТОТ ЖЕ ПАВИЛЬОН».

— Та-ак, понятно… — пробормотал я. — А ты завтра не работаешь, что ли?..

Вот ведь лиса, подловила меня с этой телеграммой.

— Не-а, у меня завтра нет спектакля!

— В каком смысле — нет спектакля?

— Ну-у каждый костюмер обслуживает какой-то конкретный спектакль, и как раз завтра моих нет, — пояснила та.

— Я тебя понял… А в чем ты пойдешь на киностудию?

— Ну-у… подберу что-нибудь… — смутилась Надя.

— Нет, что-нибудь не годится! — решительно произнес я. — Завтра с утра пойдем в магазин и купим то, что тебе понравится.

— Правда? — обрадовалась она.

— Было бы неправдой, зачем я стал бы тебе говорить, — хмыкнул я. — Таким разве шутят.

— Ой, здорово! — совсем по-детски воскликнула она и бросилась меня целовать.

Еле выставил. Когда за родственницей закрылась дверь, я подумал, что надо бы отпроситься на работе. И решил, что позвоню с утра главреду домой. Все равно ведь бессмысленно тащиться в редакцию, если в полдень уже надо быть на съемочной площадке. Я еще около часа посидел над разработкой плана будущего романа, а после начал готовиться ко сну. Готовился со значением, с расстановкой. Есть у моей психики такое свойство — мне часто снится то, о чем я интенсивно размышляю накануне. И как только я уснул, то тут же увидел улочки средневековой русской столицы и шагающая по ним троица русских же мушкетеров. И такие они были живые и лихие, что просто руки чесались прямо во сне начать всё записывать.

Утром Надя накормила меня завтраком, приготовленным из тех вкусностей, которые я закупил накануне. Мы собрались и двинулись в поход по магазинам. В ближайшем телефоне-автомате я набрал номер Мизина и сказал ему, что у меня сегодня съемки. Станислав Мелентьевич немного побурчал, что надо о таких вещах сообщать заранее, но разрешил. Отпросившись у начальства, я поймал такси и повез родственницу в Государственный Универсальный Магазин.

Чувствуя себя миллионером, я оставил Наденьку в отделе женской одежды, велев ей подобрать себе все, что требуется современной модной девушке, а сам отправился в мужской отдел. Там я приобрел костюм-тройку, дюжину сорочек, носки, майки, трусы и прочее. С кучей свертков вернулся в отдел, где одевалась родственница, и когда она предстала передо мною в одной из обновок, я ее даже не узнал. Ну-у, теперь она точно не останется без мужского внимания. Так и мне будет легче — пусть уже заведёт себе жениха и с ним гуляет.

Еще мы ей купили нейлоновую шубку, туфли и зимние сапожки. Себе я тоже приобрел новые ботинки и пальто. Все это обновление гардероба обошлось мне в семьсот с лишним тугриков, но я не жалел о потраченных деньгах. Пришлось снова ловить такси, чтобы отвезти весь этот ворох домой, потому что ехать с таким добром в автобусе — только щипачей смущать. Когда мы подъехали к дому, я попросил водилу подождать, потому что времени у нас было в обрез — пора было ехать на съемки. Хорошо, что Надя переоделась еще в магазине, так что я лишь едва ли не бегом отнес покупки себе в комнату, и мы помчались на киностудию.

Однако там нас ждали непредвиденные затруднения. У меня пропуск на главную кинофабрику страны был, а вот родственницу мою вахтер пускать не хотел. Время тикало, я начинал злиться. Потребовал, чтобы этот вредный старикан, который еще, наверное, врагов народа разоблачал, позвонил директору фильма «Умирает последней» Фальцману. Вахтер начал искать в имеющемся у него списке телефонов названную фамилию. И длилось это мучительно долго. Наконец, он удовлетворенно кивнул и принялся набирать найденный номер.

— Товарищ Фальцман? — спросил он в трубку. — Тут актер Краснов привел гражданку без пропуска… Пропустить?.. Ага… Ну, под вашу ответственность, — положив трубку, он недовольно буркнул: — Проходите…

С Фальцманом он явно был не согласен.

Я протолкнул Наденьку через вертушку. Хорошо, что киносъемки — это не конвейер на заводе, который запускают в строго определенное время. В той части павильона, где шли съемки революционной драмы, царила обычная суматоха, и потому на мою спутницу просто-напросто никто не обратил внимания. Мало ли народу вертится на студии? Мне надо было идти гримироваться и переодеваться, так что я велел Наде постоять в уголке, поглазеть и никому не мешать.

Гримировали меня не слишком тщательно. Видать, Григорий Фомич и в самом деле решил запечатлеть на пленке мой естественный цвет лица. Да и перед этим мне не пришлось долго переодеваться. Клеши, тельняшка и бушлат, вот и вся моя артистическая экипировка, не считая оружия — маузера, портупеи и пулеметных лент. Так что гримерку я покинул спустя час, не больше. И не обнаружил родственницу в том месте, где я ее оставил.

Ну что это такое! Говорил же — ни с места! Бегать по павильону в ее поисках мне было уже недосуг.

Помощник режиссера привел меня в очередную декорацию. Теперь это был сеновал. Съемки фильма обычно не проходят в той же последовательности, в которой развивается сюжет фильма. Все зависит от места и времени событий. Пока на дворе была ранняя весна, выезду на натурные съемки препятствовала погода. Поэтому все, что нужно снять в интерьере, будет снято до наступления тепла. Насколько я помнил по сценарию — на сеновале должно было произойти объяснение в любви. В смысле, матрос Желтов должен признаться невесте золотопромышленника, что втрескался в нее по самые уши.

Сцена сложная. Особенно — для меня. Ведь я не профессиональный актер. Мне нелегко будет сыграть любовь. Нет, к Насте-то я отношусь не просто хорошо, а очень хорошо. Как женщина она меня влечет, но ведь это не одно и то же. Любовь революционного матроса — это не тривиальное желание обладать женским телом, это отзвук его огромной любви к Революции. Пыл борьбы. Страсть к свободе!