Ритуалы плавания - Уильям Голдинг

На том его и отпустили. Я высказал мнение, что единственный, кто может пролить какой-то свет, это тот матрос, который вывел или, вернее, выволок Колли на наше обозрение, когда тот уже напился до бесчувствия. Возможно, предположил я, этот молодчик знает, как много Колли выпил, и кто его напоил, и еще пил ли он по своей воле или его напоили насильно. Капитан Андерсон согласился с моим предложением и сообщил, что уже приказал матросу явиться.

— Мой осведомитель считает, — добавил он почти шепотом, — что на этого свидетеля стоит поднажать.

И тут уж я взял слово.

— Откровенно говоря, — начал я, призвав на помощь все свое мужество, — мы, на мой взгляд, занимаемся сейчас тем, что у вас, джентльмены, называется «раскачивать лодку»! Покойного напоили. Ни для кого не секрет, что встречается порода людей, которых злое слово ранит едва ли не до смерти, а терзаясь муками больной совести, они натурально могут умереть, хотя другой, скажем мистер Брокльбанк, на такие вещи и внимания обращать не станет. Право, джентльмены! Не пора ли нам признать, что хотя Колли и погубила его же собственная невоздержанность, виною тому было наше общее небрежение к его участи!

Смелая речь, Вы не находите? Я, глядя в глаза деспоту, обвинил его в том, что мы с ним сообща… Но во взгляде его, обращенном на меня, читалось неподдельное изумление.

— Небрежение, сэр?

— Невоздержанность, сэр, — поспешил уточнить Саммерс, — давайте на этом и порешим.

— Минуту, Саммерс. Мистер Тальбот, я не хочу покуда разбираться, что значит ваша загадочная фраза «наше общее небрежение». Но вы, кажется, и впрямь не понимаете? Вы всерьез допускаете, что одна-единственная пьяная выходка…

— Но вы же сами призывали, сэр, все списать на пресловутую нервическую горячку!

— То было вчера! Послушайте, сэр. Нельзя исключать, что в отношении мертвецки пьяного и неспособного к сопротивлению Колли кем-то из матросов — одним, двумя, десятью, Бог весть! — было совершено оскорбительное деяние, и этот несмываемый позор и доконал его!

— Боже правый!

У меня ум за разум зашел. Кажется, на несколько минут я вовсе потерял способность мыслить и понимать. И вновь, так сказать, придя в себя, я услышал голос капитана:

— Нет, мистер Саммерс. Покрывательством я заниматься не намерен. И я не потерплю безответственных обвинений, которые ставят под сомнение мою компетентность в управлении вверенным мне судном и мое радение о пассажирах.

Лицо у Саммерса полыхало.

— Я только позволил себе высказать предположение, сэр. Если я преступил границы моих полномочий, прошу покорно меня простить.

— Хорошо, мистер Саммерс. Продолжим.

— Но, капитан, — сказал я, — в этом сроду никто не сознается!

— Молоды вы еще, мистер Тальбот. Вы и не подозреваете, какие источники питают осведомленность капитана такого судна, как наше, и неважно, что экипаж был набран только перед рейсом и прошли мы еще совсем немного.

— Источники?.. То есть ваш осведомитель?

— Давайте же заниматься делом, — с нажимом произнес капитан. — Зовите этого малого.

Саммерс самолично вышел за дверь и вернулся с Роджерсом. Это и был тот матрос, который вывел к нам Колли. Не часто увидишь такого молодца! Голый по пояс, крепкого телосложения, он с годами, возможно, сделается излишне грузен. Но сейчас он мог бы позировать Микеланджело! Его могучая грудь, шея-колонна были бронзовыми от загара, и такого же оттенка было его бесспорно красивое лицо, только на нем светлело несколько параллельных царапин.

— Саммерс говорит, у вас будто бы есть опыт по части ведения перекрестных допросов, — сказал, повернувшись ко мне, капитан.

— Саммерс? У меня?

Ваша светлость не могли не заметить, что в продолжение всего этого несчастного эпизода я выставлял себя далеко не в лучшем свете. Капитан Андерсон улыбался мне улыбкой прямо-таки лучезарной.

— Ваши вопросы свидетелю, сэр!

Чего-чего, а этого я никак не ждал! Однако отступать было некуда.

— Ну, так, любезный, назови нам свое имя.

— Билли Роджерс, ваша светлость. Фор-марсовый.

Я не стал его поправлять, «светлость» так «светлость». Его бы устами!..

— Мы хотим знать правду, Роджерс. Мы хотим во всех подробностях знать, что случилось, когда к вам давеча пришел побеседовать тот джентльмен.

— Какой джентльмен, ваша светлость?

— Пастор. Преподобный мистер Колли, теперь уже покойный.

Свет из огромного окна у нас за спиной падал прямо на Роджерса. Я невольно подумал, что никогда и ни у кого не встречал такого простодушного выражения лица и такого открытого взгляда.

— Он, видать, лишку выпил, ваша светлость, ну и захмелел, понятно.

Пора было срочно менять курс, как говорят у нас на флоте.

— Откуда у тебя царапины на лице?

— Да девка одна рожу раскровенила.

— Прямо тигрица, а?

— Вроде того, ваша светлость.

— А ты свое всегда возьмешь, не так, так эдак?

— Виноват, ваша светлость?

— С несговорчивыми у тебя, видно, разговор короткий, мол, сами потом спасибо скажут?

— Не могу знать, ваша светлость. Только в другой руке у ней все мои денежки были, все, что от жалованья осталось, и ежели б я ее не схватил, так и шмыгнула бы с ними за дверь, как пить дать!

Капитан Андерсон, искоса глянув на меня, снова расплылся в улыбке:

— Позвольте мне, ваша светлость…

Черт побери, он же смеялся надо мной!

— Ладно, Роджерс. Бог с ними, с женщинами. Давай-ка лучше о мужчинах. Ну?

— Виноват, сэр?

— Над мистером Колли подло надругались у вас на баке. Кто виновник? Отвечай!

Лицо матроса не выражало ничего, решительно ничего. Капитан поднажал:

— Ну же, Роджерс. Как тебе понравится, если я скажу, что тебя-то и подозревают в сем гнусном непотребстве?

В мгновение ока вся поза матроса переменилась. Теперь он стоял, слегка подавшись вперед, набычившись, одна нога на несколько дюймов позади другой. Кулаки его сами собой сжались. Он быстро переводил взгляд с одного из нас на другого, словно хотел прочесть в каждом лице, какая угроза таится тут для него. Я понял, что он видит в нас своих врагов!

— Не могу знать, капитан, сэр, ничего такого не ведаю!

— Да может, сам ты и ни при чем, братец, но ты ведь знаешь кто — назови!

— Назвать? Кого, сэр?

— Того, кто в одиночку или в сговоре с другими учинил злодейское надругательство над джентльменом, который в результате этого преступления умер!

— Ничего такого не знаю, сэр, хоть убейте!

Ко мне наконец вернулась ясность мысли.

— Полно, Роджерс, все видели тебя с ним. За отсутствием каких-либо иных сведений ты в списке подозреваемых идешь первым номером. Так что же все-таки ваш брат матрос там учинил?

Я в жизни не видывал, чтобы лицо так убедительно выражало неподдельное изумление.

— Учинили? Мы учинили, ваша светлость?

— У тебя, несомненно, имеются на примете свидетели, готовые подтвердить твою невиновность. И ежели ты и впрямь невиновен, помоги нам призвать к ответу истинных преступников.

Он ничего не ответил мне, но стоял, как прежде, словно загнанный в угол зверь. Я снова взял допрос в свои руки.

— Я хочу сказать, братец, что у тебя два пути: либо ты прямо назовешь нам виновных, либо перечислишь всех, кого, как ты знаешь или предполагаешь, можно заподозрить в такого рода намерениях, вернее, посягательствах.

Капитан Андерсон вздернул подбородок.

— Содомский грех, Роджерс, вот о чем тебе толкуют, понял? Содомия.

Капитан опустил глаза, переложил с места на место какие-то бумаги на столе и обмакнул перо в чернила. В наступившей тишине мы ждали ответа. Наконец капитан не выдержал и, теряя терпение, сердито прикрикнул:

— Не тяни волынку. Мы тут с тобой целый день возиться не собираемся!

Опять молчание. Роджерс не столько головой, сколько всем телом повернулся к нам, к каждому по очереди. Затем взглянул прямо в лицо капитану.

— Слушаюсь, сэр.

Только теперь, впервые за все время, в лице матроса что-то переменилось. Он оттянул вниз верхнюю губу, потом, будто пробуя на твердость, осторожно прикусил нижнюю своими ослепительно белыми зубами.

— Велите начать с офицеров, сэр?

Главное для меня в тот момент было замереть и не шелохнуться. Любой непроизвольный, мимолетнейший взгляд в сторону капитана или Саммерса, любое ничтожнейшее мускульное сокращение в такой ситуации могло быть воспринято ими как обвинение. Я ни секунды не сомневался в них обоих, то есть в том, что обвинение в непристойном деянии не может иметь отношения ни к одному из них. Что до самих присутствующих офицеров, то каждый, безусловно, полностью доверял другому и не имел на его счет никаких сомнений, и все же оба они, как и я, не смели шелохнуться. На время мы трое превратились в восковые фигуры. Четвертым изваянием был Роджерс.