Роковое дерево Книга пятая - Стивен Рэй Лоухед

— Этцель говорит, что Берли сидел в тюрьме…

— И поделом! — кровожадно усмехнулся Кит.

— И что против него все еще есть обвинения, еще будет мировой суд…

— Так ему и надо. А что еще?

— Кит, лучше бы ты заткнулся и дал мне договорить…

— Ладно, ладно, — фыркнул Кит, глядя на врага. — Говори. Что там?

— Этцель говорит, что до тех пор, пока граф не предстанет перед судом, он живет здесь и помогает на кухне.

— Он что?! — Кит наконец освободился от хватки Энгелберта и повернулся к нему. — Вы что, с ума посходили? — Спохватился и сказал Мине: — Спроси Этцеля, он что, с ума сошел, чтобы брать на работу этого убийцу!

— Нет, Кит. — Мина взяла его за рукав. — Ты не понял. Для начала успокойся.

— Ага, успокойся! Этот подонок убил Козимо и сэра Генри, стрелял в Джайлза и пытался меня убить, — Кит опять сорвался на крик. — А ты говоришь: «успокойся»!

Касс, наблюдавшая за происходящим из дверного проема, подошла к Киту.

— Иди сюда, Кит. Пойдем со мной. — Взяв его за руку, она с силой оттащила его в сторону. — Они пытаются сказать тебе что-то важное, а ты ничего слушать не желаешь. — Она посмотрела ему в глаза. — Нет, не смотри на него. Посмотри на меня. Ты слышал, что я сказала?

Кит наконец дал себя уговорить. Касс попросила одну из служанок принести ему чашку сладкого кофе, заставила сесть и выпить немного. По мере того, как его чашка пустела, ярость тоже оставляла его, и под конец он кивнул Касс, показывая, что постарается себя контролировать.

— Отлично, — сказала она, — а теперь давай просто сядем и выясним, в чем дело. Ты в состоянии?

Кит снова кивнул и грозно посмотрел на Берли, который как раз в этот момент приподнялся на локте. Энгелберт навис над ним с мокрой тряпкой, пытаясь стереть кровь с разбитой губы и ссадины над глазом.

Оставив Кита за столом, Касс вытащила стул из угла комнаты и усадила Мину.

— Sie braucht einen Arzt {Ей нужен врач (нем.)}, — сказала она Энгелберту на немецком. — Вы можете вызвать для нее врача?

— Sind Sie krank? {Ты больна? (нем.)} — спросил он, наклонившись к Мине.

Вильгельмина покачала головой.

— Nein, ich bin verletzt {Нет, мне просто больно (нем.)}. — Она указала на импровизированную перевязь. — Моя рука…

Энгелберт бросился в зал и позвал одну из официанток. Он произнес короткую команду, девушка выскочила из кофейни.

— Danke, mein Schatz {Спасибо, мой милый (нем.)}, — сказала ему Мина, а затем попросила рассказать, как Берли оказался в «Гранд Империал».

Этцель кивнул и ответил:

— Понимаешь, ему больше некуда было идти, он плохо знает язык. Наш христианский долг — помогать нуждающимся.

— Язык? При чем здесь язык? Я, кажется, немного не въехала, — сказала она по-немецки. — Начни с начала. — Она потрепала Этцеля по руке. — Только медленно. А я переведу остальным.

Кит и Касс молча наблюдали за происходящим. Энгелберт поведал, как Берли оказался под его опекой. Мина переводила по ходу дела, и история получилась весьма примечательной. Берли, все еще прижимая к лицу влажную тряпицу, так и сидел на полу, бесстрастно слушая рассказ о своих злоключениях. Он не возражал и не поправлял Энгелберта. А вот Кит несколько раз прерывал его, задавая какие-то вопросы, но Вильгельмина отмахивалась от него.

— Спасибо, Этцель, — Берли заговорил впервые с начала сцены. Остальным он сказал: — Постарайтесь понять. Я несколько месяцев провел в тюрьме без надежды на освобождение. Я копил в себе гнев. Я хотел отомстить за боль и несправедливость тем, по чьей воле меня заставили страдать. Кто-то же должен был за это заплатить! — Берли уселся поудобнее, но встать даже не попытался. — Прежде всего я хотел разделаться с Этцелем, но постепенно понял, что платить должен прежде всего я сам.

— И что было дальше? — спросила Вильгельмина, изо всех сил стараясь сохранить самообладание в присутствии человека, которому никто здесь не доверял, и не без оснований.

— Дальше? — повторил граф. — Дальше со мной что-то произошло. Я помню, как зашел в комнату Энгелберта. Он спал. Я хотел его гибели. Во мне клокотала ненависть. Я стоял возле постели моего доброго и верного друга, и в свете его добродетели увидел себя тем, кем я был, — гнусным скопищем пороков, достойным только уничтожения. — Он оглядел слушателей, стремясь донести до них свою боль, затем посмотрел на Энгелберта, стоявшего рядом. — Я увидел его лицо в лунном свете и понял, что нет такой силы, которая может заставить меня причинить ему вред, а я — просто раб мирского зла. У меня созрело решение пойти и немедленно утопиться, — заключил Берли. — Я должен был покончить с тем злом, которое жило во мне, избавить мир от своего мерзкого присутствия. Я принял решение и хотел действовать немедленно, пока не передумал.

— Правда, что ли? — ошеломленно спросил Кит. Он не мог поверить в то, что слышал. Человек, который причинил стольким людям столько зла, сознавался в своих преступлениях — сознавался добровольно, причем голосом, полным неподдельного раскаяния. — Ну и что? Вы собирались покончить с собой?

Берли утвердительно кивнул и продолжил:

— Я не помню, как вышел из кофейни, как пересекал площадь, вообще ничего не помню. Мной владела одна-единственная мысль — я должен умереть. Только это двигало мной. Я словно стал безмозглым автоматом — ничего не видел, ничего не слышал, ничего не чувствовал. Я хотел только одного — прекратить свое существование.

— Я вижу, вам удалось справиться с этим желанием, — насмешливо фыркнул Кит — и заслужил укоризненный взгляд Энгелберта.

Берли только кивнул.

— Я пришел в себя у городских ворот. Они были закрыты. Стоял самый темный час ночи. Ночной стражи нигде не было видно. Должно быть, я простоял там некоторое время, глядя на засов и тяжелую балку, запиравшую дверь. Как открыть ворота? Между мной и рекой оставались только они, и я не мог понять, что мне делать. — Берли поднял глаза на слушателей. Слеза скатилась по его седой щетине. — И тут меня настигло последнее откровение.