Записки следователя - Лев Романович Шейнин

следовало продавать, не проводя, однако, по книгам универмага. За это, разумеется, работники универмага тоже получали свою долю, также являясь, таким образом, «акционерами» создаваемого «анонимного акционерного общества»…

Выслушав подробный доклад своего председателя, «акционеры» дружно одобрили предложенную схему товарооборота. Даже осторожный представитель Куйбышевского комбината успокоился и произнёс:

– Сергей Владимирович, ваша схема бодрит и освежает…

Сказав это, он всё-таки вздохнул. И он и все остальные «акционеры» были типичными представителями мира тёмных дельцов и комбинаторов, осевших во всевозможных артелях, промкомбинатах, скупочных пунктах и некоторых торговых учреждениях. Дурацкая вера, что всё можно купить и от всего можно откупиться, объединяла этих людей, таких разных по своему возрасту, национальности, профессиям и биографиям. Их сплачивали общие преступления, но при этом они не верили друг другу. Их объединяла погоня за «лёгкой жизнью», но рано или поздно за неё приходилось тяжело расплачиваться. Всё, что они делали, к чему стремились, чего добивались, находилось в конфликте не только с законом, но и со всем укладом жизни, окружавшей их и потому в конце концов неизменно выталкивавшей их из общества, против которого они пошли и врагами которого являлись. Этот неизбежный и роковой конец в большей или меньшей степени предчувствовал каждый из них, и потому деньги, которые они добывали своими махинациями, никогда не приносили им радости. Приходилось жить странной, двойной жизнью – скромно, в соответствии со своим официальным заработком, на виду у соседей и знакомых; широко и богато там, где их никто не знал и не мог узнать.

Однажды один из таких дельцов, полностью разоблачённый, сказал мне на допросе:

– Знаете, как это ни странно, я не жалею, что сел в тюрьму. Я очень устал от всего – и от бессонницы, вызванной постоянным беспокойством и ожиданием давно заслуженного ареста, и от необходимости готовить два обеда: один – на виду у соседей, на коммунальной кухне, и другой – на электрической плитке, при запертых дверях, от необходимости заставлять жену ходить в обычной, недорогой шубе, в то время как норковое и каракулевое манто тухли в сундуках… Я уже не справлялся со своими нервами и завёл себе янтарные чётки, как многие из моих знакомых… Но и чётки не спасают, поверьте мне!.. Да, не спасают ни чётки, ни взятки, ни самые хитроумные комбинации, ни самая крайняя осторожность, ни самые большие деньги!.. Все мы по-разному воруем и комбинируем, по-разному заметаем следы, по-разному ведём себя на следствии, но все кончаем одинаково… Капля жира никогда не растворится в сосуде с чистой водой, её не спрячешь, она всплывает на поверхность, и её нельзя не заметить… Так и мы в наше время – рано или поздно нас обнаруживают и выбрасывают в помойку… И в этом, надо признать, своя логика.

* * *

Вернувшись в Москву, Вельдман, в полном соответствии с приведённой выше характеристикой руководителей Главогнеупора, обнаружил «подлинное знание дела, исключительную оперативность, а главное – понимание поставленных перед ним задач».

«Акционеры» были в восторге. Наряды на электромоторы Вельдман получил. Деньги дал. Опять получил. Опять дал. Электромоторы потоком хлынули в Ленинград. Встречный поток денег хлынул в Москву. Легко, бесшумно и просто завертелась сложная воровская машина.

И главным её конструктором и механиком был незаурядный и подлинный специалист своего «дела» Гельд-Вельд-Вельдман.

Верховный Суд приговорил его к расстрелу.

«Судебная ошибка»

Представьте себя в положении человека, которому по долгу службы надо разрешить запутанное уголовное дело. По делу привлечено трое, им предъявлено серьезное обвинение в вооруженном грабеже с убийством. Один из них полностью признает свою вину, подробно рассказывает о том, как именно он совершил это преступление, и уличает в соучастии двух других, своих товарищей по скамье подсудимых. Признание его не голословно – оно подкреплено самим фактом вооруженного грабежа с убийством, а также вещами, взятыми при ограблении и обнаруженными затем у него.

И, тем не менее, остальные подсудимые всё отрицают. Правда, они не могут привести в свое оправдание ничего существенного, они не могут ничего противопоставить беспощадным разоблачениям своего соучастника. Правда, они бесконечно путаются в отдельных деталях и обстоятельствах этого дела, они отрицают сегодня то, что признавали вчера. Они ежечасно входят в противоречие друг с другом и со свидетелями, они беспомощно барахтаются в опутавшей их сети косвенных улик.

И несмотря на все это, со всей силой предсмертного человеческого отчаяния, угрюмо, с упорством, которое может показаться душевной тупостью, они твердят свое наивное «нет». Они повторяют отрицание своей вины и в последнем слове.

И вот вы уже в совещательной комнате, где вместе с народными заседателями должны решить судьбу этого дела, судьбу, честь и жизнь этих людей. Да – жизнь, потому что, если вы признаете их виновными в этом тяжком преступлении, вам останется произнести только одно слово: расстрел.

Все говорит против них – убийственные показания их соучастника, обстоятельства дела, множество косвенных улик, их собственное прошлое, далеко не безупречное, подозрительность их поведения, угрюмость их облика, сбивчивость их показаний.

И самое главное: они не только ничем не могут опорочить показания третьего, который их изобличил, но даже не пытаются сослаться на то, что этот человек из мести или из неприязни оговаривает их.

Напротив, на ваш вопрос об их взаимоотношениях с этим третьим они оба вынуждены признать:

– Никаких личных счетов у нас с ним нет. Были знакомы, вражды нет. Вражды нет, логика вещей и фактов неумолима, – и вам остается подписать приговор.

Они выслушивают приговор стоя, с серыми лицами и потухшими глазами. По мере его оглашения их щеки все более заливает бледной, покойницкой синевой, и когда, наконец, приговор вами прочитан до конца, то они и в самом деле уже почти покойники.

Потом вы возвращаетесь домой, но вам не по себе. Вы не можете сосредоточиться, успокоиться, уснуть, работать. Жуткая мысль, которую вы не в силах отогнать, неустанно вас гложет. Она неумолима и прилипчива, как тяжелая, неизлечимая болезнь, она мучительна и ужасна, как самое большое страдание, она тревожна и цепка, как ночной кошмар. Она беспощадна и неотвратима, как… приговор, который подписали вы.

И эта мысль, вопреки логике, уликам, здравому смыслу, обстоятельствам дела, вопреки всему подсказывает вам, спрашивает вас, кричит вам: а вдруг они не виновны, а вдруг это – судебная ошибка?..

Судебная ошибка. Какое это чугунное и страшное слово! Вдумайтесь в него, и вы увидите человека, который пострадал ни за что, беспомощность его отчаяния, бессилие его правоты, всю горечь его унижения и трагическую обреченность его судьбы.

За этим словом вы.