Толкин и его легендариум - Ник Грум

миссия Кольценосца провалена, что хоббит — пленник Саурона. Видящий камень, предмет почти радиоактивной мощи, обманывает и Денетора, и Саурона.

Самый яркий пример беседы персонажа с самим собой — когда Гимли идет по Тропам Мертвых. Здесь, что необычно, мы попадаем в его мысли, разделяем его страхи. Как уже отмечалось, прием с самораскрытием обычно отведен для хоббитов, но в случае Гимли к нему подталкивал сам процесс написания книги. Толкин частично переделал более ранний черновик, где Гимли рассказывает о путешествии по Тропам Мертвых, — писатель увидел здесь возможность добавить неожиданную перспективу посредством внутреннего монолога.

Могущественные персонажи вроде Галадриэль, напротив, способны обращаться к разуму других героев напрямую. Когда Братство прибывает в Лотлориэн, Галадриэль читает мысли всех оказавшихся перед ней. Сэм краснеет и чувствует себя обнаженным: «Она глядела мне в самое нутро». Владычица искушала Сэма вернуться обратно в Шир, к обожаемому им саду, и это единственное, что нам известно, так как остальные члены Братства не признались, что она отыскала в глубинах их желаний. Эти секреты не были раскрыты в тексте, даже если о чем-то можно догадаться. Оказываются без ответа и другие тайны. Арагорн, например, оставляет при себе последние слова Боромира о Фродо, что довольно похоже на процитированный выше и не имеющий ответа вопрос Одина, обращенный к королю Хейдреку и великану Вафтрудниру:

Что сказал Один

Бальдру на ухо,

прежде чем на костер его подняли?

Самая влиятельная фигура в книге — Саурон. Он тоже вечно прощупывает чужие мысли, но, как утверждает Голлум, пока не может видеть всё и сразу. Даже у могучих есть изъяны, и Саурон в ходе своей кампании действительно совершает судьбоносные тактические ошибки. Тем временем Сэм проводит любопытное сравнение между Фарамиром и Гэндальфом и замечает их сходство, которое Фарамир связывает со своим нуменорским происхождением. Это крайне смущает, ведь Гэндальф появился в Средиземье примерно через тысячу лет после падения Нуменора. Более того, совсем недавно Фарамир признался: «Мы — вымирающее племя». Сэм предчувствует, что упадок коснется и Гэндальфа.

Книга полна неопределенными отношениями и незавершенными перспективами. Гвайхир, Владыка Ветров и Повелитель Орлов, сообщает Гэндальфу, что Рохан снабжает Мордор лошадьми (добавив, отметим, «или так говорят»). Арагорн и Боромир не верят в это, а когда Гэндальф предъявляет обвинение Эомеру, тот возмущенно возражает. В проверке этого слуха задействовано целых шесть действующих лиц. Эомер, в свою очередь, настороженно относится к тенетам, которые плетет хозяйка Золотого леса Галадриэль, чем приводит Гимли в такое бешенство, что дело едва не доходит до драки. Или, например, Древень и Гэндальф собираются увидеться в Изенгарде — первый «специально ждал близ ворот, чтобы встретиться с ним», но и их отношения остаются туманными, без объяснения. Мерри и Пиппин тем временем испытывают ощущение дискомфорта, опасности и ненужности, пока Гэндальф беседует с Саруманом. Медовым голосом Сарумана выражена даже социальная иерархия: хоббиты чувствуют, что их как будто выставили вон, а они, подобно детям или слугам, подслушивают у запертой двери «слова, предназначенные не им». Красноречивые увещевания Сарумана в том эпизоде — характерный пример умения Толкина показать радикально отличающиеся точки зрения на однозначные с виду встречи. Саруман все более деятелен и красноречив — в Средневековье такое мастерство слова, которое способно в буквальном смысле заворожить слушателей, называли по-английски gramarye (как уже упоминалось, со среднеанглийского языка оно переводится как «сочетание учености и магии»).

◆

Гэндальф тем временем, кажется, специально неправильно толкует чарующие его интонации. Фродо не хватает широты видения среди ненадежных камней и обрывов Эмин-Муиля. Он вторит отчаянию Арагорна: «Что бы я ни решил, вечно ошибаюсь». Снова возникает чувство, что это мог бы сказать и Толкин, пытающийся продвинуться в своем повествовании. Сэм делает неправильный выбор, когда оставляет Фродо, и того хватают орки. Это решение могло оказаться фатальным. У Роковой расселины подводит фиал Галадриэли: напрасной оказывается ее надежда, что он будет светить, «когда все иные огни погаснут». Наконец, глубочайшим образом подводит Фродо, и весь мир Средиземья оказывается в смертельной опасности.

Такие неудачи не просто неизбежны, они — самая суть англосаксонского мировоззрения. Литература англосаксов пронизана поражениями, наполняют они и «Властелина колец». Как отмечал Толкин в лекции «„Беовульф“. Чудовища и критики», языческим богам Севера суждено повести войну против чудищ хаоса. В последней битве, Рагнареке, боги проиграют, но это будет славная гибель. Они не победят, но неудача будет не поражением, а, скорее, свидетельством неукротимой, неколебимой воли. Человечество в борьбе с непреодолимыми обстоятельствами будет находиться в союзе с богами, поэтому во «Властелине колец» свободные народы Средиземья присоединяются к богоподобным фигурам — Гэндальфу и даже бессмертным эльфам, — зная, что их ждет неудача. Последний союз против Саурона не достигает цели: Кольцо не уничтожено, и Саурон вновь восстает в виде Некроманта. Да, Фродо в итоге поддается искушению Кольца и тем самым проигрывает, но это единственно возможный исход, и, может быть, в этом есть некоторое утешение, пусть и слабое.

Денетор называет «антипоиск» «надеждой глупца», Гэндальф вторит, что особой надежды никогда и не было. «Всякая надежда погасла» в разгар битвы при Черных вратах, когда назгулы устремились на воинство Запада. Союзники знают, что их ждет неудача, но все же сражаются. Даже уничтожение Кольца ведет к необратимому провалу: Шир отравлен, эльфы, волшебники и волшебство исчезнут, исчезнут даже хоббиты. «„Беовульф“, — писал Толкин, — не эпос и даже не баллада в жанре „лэ“[82]. Никакие термины из греческой и других литератур не опишут его точно, да и не должны к нему подходить. Если все же непременно надо подобрать слово, стоит остановиться, скорее, на „элегии“». «Властелин колец» тоже элегия, плач по необратимо утраченному, по прошлому, к которому уже не вернуться, по навеки умершему.

Еще это плач по красоте и чарам, которые теперь обречены. Кольцо, по иронии, является и воплощением волшебства, и его стражем, а еще — беспокоящим доказательством существования вероломных сил и бездонных глубин воображения. Хотя оно может придавать невидимость, эта способность совсем мало используется в книге. Безусловно, оно умеет искушать и разлагает таких разных персонажей, как Голлум и Боромир, причем и того и другого увлекает, даже не будучи в их обладании. Голлум не надевает его поначалу, Боромир не надевает ни разу. Сэм все же некоторое время носит его и даже пользуется им без особых причин, если не считать отчаяния, одиночества, тщетности усилий и безнадежности. После недолгих фантазий о превращении пустошей Горгорота в цветущий сад он, однако, находит в себе силы вернуть Кольцо Фродо. Отказывается от него и Бильбо, пусть и после давления со стороны Гэндальфа. Других членов Братства, кажется, присутствие и близость Кольца не трогают, а вот туманного