Дурная мудрость - Билл Драммонд

Но устремление осталось, и с годами я потихонечку, по чуть-чуть, приближался к той скрытой сути, что заключала в себе эта песня. Это уже не зависело от меня. Даже если бы я и хотел, я бы не смог остановиться. Может быть, этим и объясняется мое достаточно беспорядочное путешествие по стране Рок-н-ролла. Я не стремился играть в рок-группе, не стремился показывать свои умения; я не хотел становиться продюсером, менеджером, певцом, издателем, автором песен, рекрутером в поисках новых талантов, магнатом от звукозаписи или даже бродягой-изгоем. Нет, я просто пытался соприкоснуться с чистейшей сущностью этой песни – слиться с ней воедино.

Когда мы работали с Джимми, я чувствовал, что оно где-то близко. Мы с ним были во многом похожи. Он, как и я, не стремился к самовыражению в рамках тех перечисленных выше ролей, которые принимают на себя люди, занятые в рок-музыке. Вернее, самовыражение не было для него самоцелью. У нас с ним были близкие музыкальные вкусы и пристрастия, и одинаковое понимание музыки, причем самой разной. Мы хорошо представляли себе, что такое шоу-бизнес. Мы оба были достаточно взрослыми, чтобы не бояться экспериментов и не ограничивать себя рамками какого-то одного музыкального жанра; и при этом достаточно несерьезными и наивными, чтобы верить всему и подпадать под влияние всего, что играло по радио и в клубах и задавало нам направление, которое могло меняться чуть ли не каждый день. Но мы все равно потихонечку приближались к той скрытой сути – день за днем, час за часом.

А потом, в 1991-м, мы приступили к работе над записью нашей последней песни «America: What Time is Love?». Предыдущая композиция «3 a.m. Eternal» вошла в десятку лучших в Америке и занимала первые места в хит-парадах по всему миру, так что уверенность била из нас ключом. На «America: What Time is Love?» мы выложились по полной программе: работали на пределе возможностей, использовали все примочки, которые знали, нарезали сэмплов мелодий, что насвистывал Бог в процессе творения новых миров, взяли все самое лучшее из того, что сыграл «Угрюмый» Тони Торп. И вот, когда мы уже приближались к концу, и Спайк, наш микс-инженер, вносил последнюю правку, это случилось: соприкосновение с потайной сущностью музыки. Это длилось всего минут десять, но на эти десять минут я стал сопричастен тому, что лежало в самой сердцевине «Гончего пса» Элвиса Пресли.

Я шел к этому долгие годы: двадцать один год. И вот – свершилось. Нагрянуло… и прошло. Ускользнуло. Исчезло. Но это не страшно. Такое не бывает надолго. Вечность проявляет себя в преходящем; преходящее придает вечности глубину. Но нужно время, чтобы свыкнуться с тем, что тебе открывается. Ты знаешь, что это прошло и что это уже не имеет значения, но подобные переживания не забываются – не исчезают, как дым. Все, что строилось и вызревало вокруг твоего существа, все, что определяло границы между тобой и миром, все твои представления о себе и о мире – они никуда не деваются. Они остаются с тобой. И ты по-прежнему делаешь то, что делал.

Я еще не рассказывал, как хотел отрубить себе руку прямо на сцене и швырнуть ее нашим выдающимся деятелям от музыки на вручении премии «Brit Awards 1992», в прямом эфире, в прайм-тайме; как я выпал из реальности и очнулся на вершине Пирамиды Солнца в Теотихуакане в Мексике, глядя на солнце, что вставало над Новым Светом; как меня едва не укусила змея, когда я уже переехал через Рио-Гранде? Но именно с тех десяти минут в конце нашей с Джимми работы над «America: What Time is Love?» реальность, в которой мы существовали, сделалась неуправляемой: исчез некий фокус, некая точка сосредоточения; мы дошли до конца. У нас с Джимми было немало других проектов, которыми, как нам казалось, хотелось заняться: монументальное мировое турне, и как результат – мультимиллионный тираж альбома «Белая комната», «White Room», каждый трек – номер первый в международном хит-параде, и все в таком духе.

Вскоре после того, как мы с Джимми по здравому размышлению официально закрыли наш совместный проект, уничтожили все документы и погасили свет, мы с Z затеяли переписку. Я давно ношусь с мыслью собрать коллекцию писем со всего света – со всех эпох. От такого собрания веет чем-то древним и благородным; и в то же время – чем-то стихийным и бесконтрольным. Где все поставлено на карту, где все открыто – хватай и присваивай. Этими письмами мы с Z рвали друг друга на части и собирали друг друга заново. Мы писали их, словно в запале – яростно и неистово. Иногда – по пять-щесть писем в день. Безудержный пьяный бред, бессвязный и напыщенный, признания в самых скверных и низких поступках, эго, раскрытые до предела, когда из открытых ран хлещет кровь. В этих письмах родилась идея про Элвиса и путешествие на Север, причем мы так и не определили, зачем нам это надо и что каждый из нас лично с этого поимеет.

Если я повторяюсь, то хрен бы с ним, потому что «лучшее в мире красное вино» все еще течет в моих жилах. Света от пламени вполне хватает, чтобы писать. Гимпо с Z давно дрыхнут, а я хочу повторить это снова. Пальцы болят. Наверное, я слишком сильно сжимаю в руке карандаш. Разумеется, у нас были причины: спасти мир от гибели, найти младенца Иисуса и еще с полдюжины недозрелых идей, каждая из которых сама по себе заслуживает того, чтобы ради нее мчаться к далекой звезде. Но, может быть, истинная причина, почему я решился на эту поездку: потому что хотел успокоить тот зуд, что не давал мне покоя все последние двадцать лет и еще один год, хотел как-то поладить с собой и определиться, как жить дальше. Может быть, стоило завершить Книгу на том, как Ларс забрал портрет Короля, под завязку загруженный символизмом; или, может быть, стоит закончить ее сейчас, когда в очаге тлеют угли, Гимпо храпит, Z ворочается во сне, а собака где-то снаружи по-прежнему лает на луну? Я подбрасываю дров в огонь и снова устраиваюсь на постели из шкур. Надеюсь поспать еще пару часов до рассвета.

Я проснулся с рассветом. Мне было страшно. Билл, к моему несказанному облегчению, тщательно упаковал свои жуткие воспоминания и убрал их подальше, и теперь кипятил воду в крошечном котелке над огнем. Гимио вышел наружу, чтобы нарезать еще оленины.

Мы плотно позавтракали горелым мясом, запивая его подогретым пивом. Потом завели наши снежные мотоциклы и направили их в сторону мира.

Глава тринадцатая

Тайна Потерянного Аккорда раскрыта

Путевой журнал Драммонда: пятница, 6 ноября 1992

Просыпаюсь с рассветом. Холодно. Снаружи доносится рев мотора. Кажется, кто-то подъехал на автомобиле. Мочевой пузырь сейчас лопнет. Гимпо с Z еще спят. У меня начинается легкая паранойя насчет рева мотора снаружи.

Выбираюсь из-под завала оленьих шкур, выхожу на улицу. Ко мне приближается человек. Мужчина средних лет. Его пикап стоит чуть поодаль, с незаглушенным двигателем. Выхлопные газы поднимаются в чистом, прозрачном воздухе – это смотрится очень красиво. Человек улыбается. Кажется, он совершенно не злится, что я противоправно нарушил его владения. Он протягивает мне руку. Жмем друг другу руки. Я еще ничего не сказал, а он обращается ко мне на английском, с явным иностранным акцентом. Интересуется, все ли у нас в порядке. Говорит, что мы могли бы заночевать в доме – они специально оставляют дома незапертыми на всю зиму, на случай, если кому-нибудь из путешественников вдруг понадобится остановиться здесь на ночь. Сам он живет на другой стороне долины. Его жена заметила дым, поднимавшийся над тем местом, где стоит типи, и они решили проверить, все ли у нас хорошо. У нас все хорошо. Я пытаюсь предложить ему деньги, но он отказывается наотрез. Кажется, наша выносливость и отвага произвели на него впечатление (или мне просто хотелось так думать). Меня поражает его доброта, но я понимаю, что лучше ее не испытывать: британцы за границей достанут кого угодно. Он уезжает.

Гимпо и Z выбираются из вигвама. Видок у них тот еще: все потрепанные и помятые. Надо думать, я тоже выгляжу не лучше. На разговоры не тянет. Настроение какое-то странное. Но мы это сделали: переночевали в вигваме при 19 градусах ниже нуля (о чем мы узнали уже потом). Так что мы, можно сказать, герои. Будет, о чем рассказать внукам. На хрен хитовые записи – мы переночевали в вигваме полярной зимой! Попробуй нас превзойти, Мартин Эмис. Возвращаемся в вигвам. По очереди поливаем мочой догорающие угли. Угли шипят. Пар поднимается вверх. Мы, как правильные бойскауты, очень стараемся не оставлять после себя беспорядок.

Обратно в Карасйок. Все кафешки закрыты – позавтракать негде. Мы прилипаем к огромным окнам закрытого на зиму туристического центра. Внутри – сувенирные лавки. В лавках – лапландские костюмы. Смешные шляпы, похожие на четырехрожковые люстры; украшенные вышивкой меховые унты с загнутыми носами – в общем, полный набор. Я уже представляю, как было бы классно обрядиться в такие костюмы и устроить обширную фотосессию для раздолбаев от литературы – литраздолбаев, для краткости.