Счастливая Россия - Борис Акунин

Раз шевелить губами и произносить слова было необязательно, Карл решил этого больше не делать. Дальше общались беззвучно – просто глядели друг другу в глаза.

– Иные очень обеспокоены проектом «Ангел». Степан Ножик готовил его в лаборатории много лет. Он чрезвычайно талантливый ученый. Его разработки встревожили наблюдателей еще тринадцать лет назад, когда оформилась концептуально-теоретическая стадия этой затеи. А сейчас, когда уже создана технология, ждать больше нельзя. Если не вмешаться, Совет Старейшин утвердит «новую национальную идею», и «Ангел» станет реальностью. Тогда-то и произойдет девиация. В истории Вселенной уже бывали подобные случаи, не раз. Всякая цивилизация, дойдя до определенного уровня технического развития, оказывается перед искушением взять каждого крссста под полную опеку – гарантировать ему стопроцентную безопасность и комфорт, избавить его от необходимости самому решать какие бы то ни было проблемы, даже самые мелкие. Это нововведение всегда диктуется наилучшими намерениями и всегда плохо заканчивается. У чрезмерно опекаемого индивида атрофируется главное видовое качество: способность делать выбор. Она превращается в атавизм и через некоторое время за ненадобностью отмирает. Потому что внутри тебя есть мудрый голос, который лучше знает и никогда не ошибается. Зачем же что-то решать самому? Цивилизация постепенно впадает в детское, а затем и в животное состояние. Пасется на зеленом лугу, щиплет сочную траву, и всем этим сытым безвольным стадом управляет машина. Рано или поздно в машине происходит какой-то сбой, она начинает давать некорректные команды, и население планеты так же бездумно само себя уничтожает. Вот что такое девиация…

Старицкий на секунду прикрыл глаза, и в пустом помещении стало до гулкости тихо.

– …Понимаешь, Карл, самая главная, самая трудная задача в жизни индивида и общества – найти правильное сочетание свободы и несвободы. Слово «свобода» красиво звучит, но у этой розы острые и ядовитые шипы. Свобода – это риск ошибки, несчастья, преждевременной смерти и даже глобальной катастрофы. Чем у индивида выше степень свободы выбора, тем он незащищенней. А несвобода – если она разумно и гуманно устроена – гарантирует уверенность и безопасность, оберегает от лишений и ударов, от лишних забот. Младенец в утробе имеет нулевую степень свободы и стопроцентную степень беззаботности. Утроба его кормит, греет, укрывает. Вся история человеческого общества – это поиск правильной пропорции между свободой и несвободой. Здесь одна крайность – анархия, другая – тоталитаризм. Искушение свободой велико, но велика и ностальгия по несвободе, когда нечто большое, утробообразное, знающее лучше спасет тебя от всех бед, удовлетворит все твои потребности и решит за тебя все проблемы. Исторические диктатуры Земли выглядят непривлекательно, потому что они были варварскими и эксплуататорскими. Но еще опаснее тоталитаризм добрый и благонамеренный, ибо он не вызывает протеста. А именно такое общество в перспективе создаст «Ангел», разработанный добрым и благонамеренным Ножиком…

– Он не благонамеренный! – воскликнул Ветер, вновь переходя на голос. – Ты не всё знаешь! И твои Иные тоже! Они ошибаются! Система не выберет меня регулятором! Она снова выберет Ножика! Он научился ею манипулировать! Он составил целый заго…

– Не трать зря порох, – перебил Максим Львович. – Тут всё известно. Я… мы наблюдали за всем, что с тобой происходило. Ты неправильно представляешь себе ситуацию. Отчасти потому, что тебя специально так вели… Ты уже знаешь, что ни Томберга, ни меня никто не убивал. Узурпировать власть Ножик тоже не собирается. Ножик не заговорщик и не махинатор. Он увлеченный энтузиаст, который хочет сделать как лучше.

– Да как же?! Он окружил меня шпионами, он…

– Не было никаких шпионов. За тобой следили – а вернее, изображали слежку – биомашины. Иные давно ими пользуются на Земле, много веков. Это такие ненастоящие, искусственно сконструированные люди, управляемые со станции. Иногда они выполняют какие-то задания, но главным образом просто ведут наблюдение за жизнью.

– Так, значит, китаец Ван Мынь…

– Не только он. Каролина тоже. Эта биомашина сконструирована специально под тебя. Иные взяли данные из нашей «Соски» и создали тебе идеального партнера, который всегда действовал и говорил оптимальным для твоих внутренних потребностей образом. У «Каролины» было задание аккуратно изъять тебя из привычной среды и доставить туда, где ты сейчас находишься. Это одна из баз, которые устроены Иными в разных потаенных уголках Земли для технических целей.

Карл опустил голову. Ему было трудно дышать.

Каролина – биомашина? А все события последних суток – инсценировка?

– А почему нельзя было со мной просто… поговорить? Зачем было «изымать» меня таким сложным и… душераздирающим образом?

Ответа он дождался не сразу.

– …Потому что они хотели быть уверены в твоем согласии. Без этой встряски ты бы мог не согласиться. И вообще наш с тобой разговор возможен только на базе. Не только по техническим соображениям.

Ветер оглянулся на металлическую коробку, внутри которой находился.

– Другими словами… Если я не соглашусь, обратно мне не вернуться?

– Не вернуться. – Вгляд Максима Львовича стал печален. – Риск слишком велик. Людям рано знать об Иных. Это помешает естественной эволюции. Знать может только один человек. Посредник. И учти, что обмануть их невозможно. Согласие должно быть искренним.

– Они что же, меня убьют, если я не соглашусь?

– Нет, конечно. В их мире убийство невообразимо – заповедь номер семь. Но ты останешься здесь до тех пор, пока не передумаешь.

– То есть, меня посадят в одиночку?

– С тобой буду я. Мы будем разговаривать. И в конце концов ты поймешь, что это твой долг. Как понял это я. Обязательно поймешь. И вдвоем мы спасем Землю от девиации. Ты спасешь, а я тебе помогу. Они помогут. Ты даже не представляешь, какие у них возможности.

Ветер повернулся к экрану спиной. Он не хотел, чтобы Максим Львович – и кто там еще слушал разговор кроме Старицкого? – видели его глаза и читали по ним, как по открытой книге. Врать он не собирался. Просто не хотел, чтобы кто-то подглядывал за ходом его мыслей.

– …Нет, – сказал он. – Я не согласен. Ты… они хотят, чтобы я стал их агентом. Чтобы я манипулировал теми, кто мне доверился, ничего им не объясняя. А Иные – через тебя – будут манипулировать мной. Если понадобится – опять подсунут какую-нибудь фальшивку или подошлют очередную… Каролину.

Обернулся, заговорил вслух и громко – хотел, чтобы звучала ярость.

– Они будут манипулировать моими чувствами, мыслями, моим сердцем. И что я тогда такое буду? Марионетка на ниточках? Чем это отличается от проекта «Ангел»? Что останется от свободы выбора? У меня. У человечества. Ты сам говорил: свобода – вещь рискованная, но без нее нет жизни. Да, земная цивилизация может свернуть не туда и погибнуть. Но на то она и свобода! Даже если мы повернем в тупик, это будет наша, а не навязанная кем-то судьба! Скажи им, что они могут запереть меня здесь хоть навсегда. Я не стану орудием ни в чьих руках!

Брови на экране нахмурились.

– Я объяснял им, что с тобой будет трудно. И пытался отговорить их от операции «Каролина». Но, как ты знаешь, эта операция началась раньше, чем меня эвакуировали, и менять что-либо было поздно. Ты уже влюбился… – Веки дрогнули, сомкнулись. Но речь лилась дальше. – …Значит, они обойдутся без тебя. Иные попробуют найти общий язык с тем, кого Система выберет регулятором вместо тебя. Это уже просчитано: если ты исчезнешь, главой государства станет директор одного новосибирского лицея, очень достойный сеньор. А мы с тобой будем следить за развитием событий со стороны. Я из своего бокса, ты с базы. У тебя там есть всё необходимое для жизни, включая доступ к аппаратуре наблюдения. Потом, когда проблема «Ангела» разрешится, тебя выпустят… Ты дорожишь свободой выбора – вот она. Выбирай. Действие или наблюдение? Неучастие и спокойная совесть – или общее благо и личный раздрай? Выбирай, Карл: как будет жить Земля – с Ветром или без Ветра?

– Есть и другой путь, – медленно сказал Карл.

Автор повести оказался тощим, кадыкастым, с вжатой в плечи лопоухой головой. А раньше был пижон. В деле лежала открытка из набора «Советские писатели» с подписью на обороте «Писатель-орденоносец Артур Свободин читает газету с только что напечатанным рассказом о героях-полярниках» – так с фотографии он глядел вальяжно, сам с папироской во рту, в шляпе, в заграничном макинтоше.

Писатель он, конечно, был не из первых, не Всеволод Вишневский и не Александр Фадеев, но и не из последних. Филипп книжками не увлекался, а имя знал – потому что на слуху. Член Союза советских писателей, на льдину к полярникам летал, орден вон у него, «Знак почета». Деньжищ, поди, греб немерено. Какого, спрашивается, хрена человеку не жилось?