Воспоминания. От крепостного права до большевиков - Николай Егорович Врангель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На обеде у красавицы Якунчиковой, за которой старый Горчаков приударял, не замечая, что роль селадона ему уже не к лицу, он обратился к Мейндорфу, уезжавшему в Париж (разговор, конечно, шел на французском языке), с вопросом, будет ли он там посещать дипломатические круги.
– Как же, Ваша Светлость, там у меня много знакомых.
– Ну, тогда скажите тем, которые обо мне спросят, что вы видели льва в своей берлоге и что он врагам России спуску не даст.
– Слушаю, Ваша Светлость. Я им непременно передам, какое страшное животное этот лев.
Другой раз князь желал сконфузить Мейндорфа и спросил его, сколько ему лет. Тот ответил.
– Однако. Не быструю вы делаете карьеру. Мой сын Миша[91] моложе вас, а уже посланник.
– Я сам виноват, Ваша Светлость. Я потратил много времени на образование – а он ни единого дня.
Князь был очень богат и, как многие богачи, очень скуп, а потому постоянно совещался с разными банкирами – Штиглицем[92], Френкелем и другими – о помещении своих капиталов.
Мой дядя Александр Астафьевич Врангель, приятель Горчакова, узнав о моем намерении поступить в министерство, переговорил с князем, и тот изъявил согласие. И я с прошением в кармане отправился к нему.
У Певческого моста, где жил князь, мне сказали, что Его Светлость сегодня не принимает, так как кого-то ждет, но что общий прием будет завтра. Я уже повернулся, чтобы уйти, когда меня остановили:
– А позвольте узнать вашу фамилию.
Я сказал.
– Пожалуйте. Вас Его Светлость ожидает. Велено просить.
– Меня? Нет ли тут ошибки?
– Никак нет. Именно вас приказано принять.
Молодец дядя, подумал я. Ловко устроил. О том, что я сейчас буду у князя, я ему сказал.
Не успел я взойти в залу, как из кабинета, семеня ножками, мне навстречу выбежал князь в каком-то странном сюртуке и в ермолке и как вкопанный остановился:
– Какая дерзость. Как вы посмели ворваться, когда нет приема? – И, не ожидая ответа, повернулся и убежал.
Я сконфузился и вышел.
Оказалось, кто-то «ошибку давал» и Врангеля перепутал с Френкелем, банкиром, которого Горчаков ожидал.
После этого пассажа я счел удобным более к канцлеру не соваться – и, нужно думать, хорошо сделал. Встречая меня, он всегда делал вид, что меня не узнает.
Глава 3
1870—1878
Ничегонеделание. – Древности. – Торговцы живописью. – «Ван Гойен». – Знаток живописи. – Как стать знатоком искусства. – Героический труд Александра II. – Начало реакции. – «Патриарх дикой жизни». – Бери выше. – Последняя карта. – Некоторым везет. – Несчастный Миша. – Писательская деятельность. – В маскараде. – Вера. – В ярме. – Соседи. – Жена Потифара. – Размежевание. – Государственный деятель. – Жизнь на Юге России. – Болезнь. – Мировой судья. – Кагалы. – Конокрады. – Конокрадка. – «Ты человек правильный». – Маленький Ицек. – Черта оседлости. – Что может случиться, когда человек не совсем проснулся. – На пороге Турецкой войны. – Начинается война. – В качестве поставщика армии. – Специалист по питию. – Плесень. – Конец истории
Ничегонеделание[1]
Бывая в свете, ухаживать за молодыми женщинами; приезжать вечерами в театр или, оставаясь дома, читать; прогуливаясь, размышлять о жизни или беседовать с приятными тебе людьми; ездить верхом в манеже или на природе – любое из этих занятий после рабочего дня составляет наслаждение. Но если такое времяпрепровождение является единственным способом наполнения вашей жизни, то любое из перечисленных занятий в конце концов превращается в пытку, в чем я и убедился довольно быстро. Быстрее всего приелась светская жизнь. Все в ней повторялось – однообразные на одну и ту же тему разговоры, бесконечные пересуды, изношенные шутки, бесконечное волокитство и наигранная страсть – кого-то это, может быть, и удовлетворяло, но для меня стало вдруг невыносимо скучным, и в так называемом свете я появляться перестал. Я продолжал ходить только в некоторые дома, заходить на «огонек». Молодое поколение об этом «зайти на огонек» ничего не знает, потому что в последнее десятилетие такая форма общения из нашей жизни полностью исчезла. Культура беседы забыта, вместо нее распространилась карточная игра.
Во многих семьях московской и петербургской знати тех праздничных приемов, которыми так славились отцы, больше не устраивали. Создавалось впечатление, что светская жизнь как-то внезапно стала многих тяготить. Но то, что я назвал уходом в свою жизнь, не распространялось на близких друзей и знакомых – им разрешалось приходить, когда им этого хотелось. И когда хозяева бывали дома, они заходили «на огонек». Встречали их с радостью. Гости шутили, смеялись, беседовали за чашкой чая, словом, вели себя так, как будто были у себя дома. Беседы нередко затягивались, и когда оставались только самые близкие, хозяева приносили из кухни холодное мясо, сыр и все, что подворачивалось под руку, и эти импровизированные угощения оказывались уютнее и радостнее, чем блестящие и всегда дорогие званые обеды.
Оставив военную службу, я в первое время навещал моих друзей в полку ежедневно, но интересы наши перестали совпадать и, хотя дружелюбие моих прежних товарищей оставалось тем же, их мир для меня становился все более чужим. Единственное, что нас продолжало объединять, – карточная игра, которой и в нашем полку, и среди гусар многие в то время страстно увлекались.
По утрам я обычно читал, вечерами играл в карты, и игра часто продолжалась до зари. Играли мы с каким-то неистовством, проигрывая тысячи, десятки тысяч; должен сознаться, что мне, как правило, не везло. Но и помимо этого ни сам я, ни моя жизнь мне сильно не нравились. Я часто ездил за границу, проводя там месяцы и месяцы такой же бессмысленной жизни, наполнявшей меня еще большим беспокойством. Иногда я неделями не выходил из своей комнаты, читая или беседуя с художниками или учеными, иногда, забрасывая книги в угол, пускался в различные приключения или отдавался, не в состоянии контролировать себя, игре в рулетку. Игра все сильнее затягивала меня. В какой-то момент я возвращался в Петербург, но только для того, чтобы опять уехать за границу, потом опять возвращался и опять уезжал.
Древности
От нечего делать я стал регулярно посещать антикварные лавки и незаметно для себя увлекся антиквариатом. Это увлечение длилось всю мою жизнь, от меня его унаследовал мой второй сын[2], которому исследования по истории живописи принесли известность.
Моей первой покупкой была приобретенная
