Ночной извозчик - Пьер Сувестр

Два часа спустя Раймонда и Бузий продолжали начатую беседу в его лавке — Бузий по-свойски расположился прямо на полу, а «Раймонда уселась на ветхий сундук. За это недолгое время они стали закадычными друзьями, Бузий рассказал девушке, рассеянно слушавшей его, о своих планах на будущее.

— Меня-то, — заявил он после очередного стаканчика, — меня торговля не устраивает. По сути говоря, я душой исследователь… а на улице Лагарп исследовать вроде бы нечего, так что я с этим всем расстанусь.

— Но что же вы будете делать?

— Гм… гм… путешествовать.

— Путешествовать?

— Да, путешествовать… Выхожу в отставку…

— Вы, значит, много денег заработали, господин Бузий?

— То-то и есть, что нет! И вообще, все, что язаработал, пошло виноторговцу, так что…

— Но как же будет?

— А очень просто, надоела мне вся эта возня, торговля одеждой и прочим хламом; теперь я намерен стать богатым нищим.

— Богатым нищим?

— Ясное дело, отменное ремесло. Послушайте, мадам, мадемуазель, кучерица моя дорогая, вот как я возьмусь за это дело: значит, распродаю имущество — это нетрудно, товара у меня почти что не осталось — а затем потихоньку-полегоньку подамся в Монако; вот в Монако-то я и устроюсь нищим. Найду себе местечко возле дома, где богачи деньги в кошелек гонят, и мимоходом с каждого возьму по грошику. Ловко задумано?

— Задумано-то очень ловко… но чтобы туда добраться…

— А на что мой ослик?

— Такой путь!

— Ну, ну, не так уж это трудно. В свое время у меня даже автомобили водились, но я вернулся к ослику; знаете, тише едешь — дальше будешь. Да, вот еще что мне пришло в голову, мадемуазель, мадам, дорогая моя кучерица…

— Что, господин Бузий?

— В случае, если вдруг надоест вам извозчиком ездить, не продадите ли мне лошадку?

На этот раз Раймонда навострила уши. А вдруг Бузий и впрямь готов избавить ее от кареты, ставшей теперь только помехой? Дочь Фантомаса предложила:

— Вот что, Бузий, послушайте: вы дадите мне двадцать франков…

— Ого!

— Да, двадцать франков и что-нибудь приличное из одежды.

— Мужской или женской?

— Женской.

— Тогда, черт возьми, это обойдется подороже.

— Да нет, Бузий! А я зато отдам вам и экипаж, и лошадь.

Бузий покачивал головой, раздумывал, соображал; наконец решился:

— Гм! Гм! Все-таки надо мне рассмотреть ваш экипаж.

И, припадая на ногу (торгуя одеждой, Бузий, чтобы придать себе интересу, начинал ни с того ни с сего хромать), он отправился на улицу Лагарп, где стояла карета.

Опытным глазом старого лошадника он осмотрел упряжку, потом сделал презрительную гримасу:

— Ну, рыдван-то только на дрова пустить, и все дела… А вот лошадь… Она что у вас, живая?

— То есть, как так живая? — возмутилась Раймонда. — Она же нас сюда привезла.

— Это еще ни о чем не говорит.

Бузий подошел к тощей кляче, похлопал ее по спине.

— Коняга ты, коняга, — ласково сказал он. — Ну, здравствуй, коняшка… гм… гм… не чистокровный бегун, конечно… Ну, ладно… Послушайте, а вы ручаетесь, что у вашего коня есть хвост?

— Хвост?

— Да, и грива.

— Как так — грива?

— Да, для меня это чрезвычайно важно. — К Бузию внезапно вернулось красноречие, и он объяснил. — Стало быть, еду я в Монако, чтоб стать богатым нищим, но в дороге есть-то надо. Так вот, если я заберу вашу лошадь, я создам небольшое предприятие.

— Господи, какое еще предприятие?

— А мне пригодится волос из гривы и хвоста на кольца и часовые цепочки, меня в свое время научил их делать один мой кореш по имени Фонарь, их здорово раскупают.

Прошло четверть часа с тех пор, как Бузий с Раймондой вернулись в жалкую лавчонку старого бродяги. Они уже почти что договорились, и Бузий подыскал для Раймонды черную юбочку и полосатую ситцевую кофточку, которые она тотчас же надела, да еще впридачу дал большую корзинку, в которых продавщицы цветов носят букеты. Но после таких щедрот он заупрямился и не очень-то спешил отдать ей обещанный луи. А Раймонда тоже заупрямилась и требовала с него эти деньги. Уходить она пока что не собиралась — и деньги нужны ей были позарез, и узнать хотелось кое-что от Бузия, который назвал заинтересовавшее ее имя. Ведь он признал в ней парнишку Луи, юнгу с баржи «Жанна-Мари», но она сразу не решалась расспросить его, понимая, что он держится настороженно и лишнего болтать не станет. А ей было о чем расспросить Бузия.

— Слушайте! — сказал наконец бродяга. — Слушайте, красавица, двадцать франков это чересчур, а вот десять я вам дам, если, конечно, фонари в порядке…

— Пойдем, взглянем!

Они опять вышли из грязного сарая. Бузий захватил бидон с горючим и стал заполнять пустые фонари кареты.

— Вот увидите, как сейчас вспыхнут! — приговаривал Бузий. — Я ведь еще и фонарщик…

Бузий не преувеличивал, когда сказал «вспыхнут». То ли он был неосторожен, то ли неумело взялся за дело — только Раймонда вскрикнула вдруг:

— Ах, Боже мой!

Стряслась беда…

Бузий опрокинул бидон на сиденье, а одной искры от его сигареты было достаточно, чтобы карета заполыхала.

— Э! э! — закричал Бузий. — Без дураков, тушить надо!

Но как тушить горящий экипаж? Мрачная, древняя повозка, сколоченная из старого дерева, пылала, как факел. Через минуту стало ясно, что потушить пожар невозможно. И как на беду лошадь, испугавшись огня и уже опалившись, внезапно очнулась и галопом поскакала по улице Лагарп.

— Провались она! — выругался Бузий.

— Черт побери! — воскликнула Раймонда.

Оба дружно припустились бегом, пытаясь догнать убегавшую от них карету. Та же, подобно гигантскому костру, неслась по улице Лагарп к мосту Пти-Пон. лошадь совсем обезумела.

Чувствуя, что огонь подбирается к ней все ближе, несчастное животное взбежало на тротуар и повернуло было в сторону моста Пти-Пон, к площади Нотр-Дам. К несчастью, карета ударилась о край тротуара, налетела на фонарь, опрокинулась на парапет и рухнула вниз! Подбежав туда, Бузий и Раймонда увидели это поразительное зрелище: пылающая карета свисает с моста, а лошадь, упираясь в мостовую копытами, сопротивляется тяжелому экипажу, тащившему ее в реку.

Оба, Бузий и Раймонда, смотрели, не зная, что делать.

— Черт возьми! — сказал Бузий.

И тут же у него вырвалось:

— Ах, тысяча чертей!

Догоравшая карета внезапно развалилась пополам. Сиденье и задние колеса упали в воду и пошли ко дну, а лошадь рванулась вперед, таща за собой разломанный передок.

Бузий, однако, не был слишком испуган. Он быстро помог лошади стать на ноги и осмотрел передние колеса с оглоблями.

— Отлично! — сказал он. — Вот потеха-то! Выходит, я теперь владелец беговой колясочки, «паучком» их называют те, кто ходит на бега. Я же вам говорю, мадемуазель, мадам, кучерица моя дорогая, что я всегда хотел шикарно жить!

И, посмеиваясь, добавил то, что было чрезвычайно интересным для Раймонды:

— Вырву-ка я нынче пару волосков из хвоста моего Пегаса, а завтра, пожалуй, загляну в «Трехгрошовую кружку» и спрошу Фонаря, не поможет ли он мне сплести часовые цепочки…

Что же касается Раймонды, то она ничуть не огорчилась, что роковая карета навсегда прекратила свое существование!

Глава 21

ХИТРОУМНАЯ ЦВЕТОЧНИЦА

В «Трехгрошовой кружке», кабаке, где собиралось общество отнюдь не смешанное, ибо состояло целиком из зловещих апашей и отпетых мошенников, в этот вечер царили необычайное оживление, суета, возбуждение, что говорило о нешуточном происшествии.

— Толково предложил! И толково выиграл!

— За яйца платишь ты…

— Знаешь, парень, тебе разве что верблюд нос утрет…

— Черт дери, шикарно сработано!

— Схряпал дюжину крутых яиц, да по-быстрому, да не запивая… Ну, сила! Какое здоровье надо иметь…

Завсегдатаи этого заведения, начиная с Заставы-Монпарно и кончая Грозой-Легашей, Титаном по кличке Жаба, Толстяком и самим хозяином «Кружки», пребывали в почтительном восхищении.

Все они дружно осыпали восторженными хвалами одного из своей же братии — ненасытную утробу по имени Фонарь.

Долговязый Фонарь только что побился об заклад, что отколет небывалый номер, и вышел победителем. Он умял подряд, не передохнув, ничем не запивая, дюжину крутых яиц.

— Ну, брат, нет слов, — заявил Толстяк, огромный мужчина с непомерно раздутым брюхом, выпиравшим из-под широкого красного пояса, который он то и дело подтягивал, чтобы удержать спадающие штаны. — Если когда-нибудь судьи надумают оттяпать тебе голову, ты попроси у них таксе же угощение, перед тем как полезть по ступенькам церкви святого Подневолия. Сам Дейблер рот бы разинул!

— И дал бы ему драпануть! — заключил Жаба.

Фонарь принимал все это с равнодушием, достоинством и гордостью, откинувшись на стойку и опираясь на нее локтями, но лицо его расплылось от блаженства.