Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 - Нелли Шульман

– Ходит вправо, ходит влево Божий маятник… – музыка стихла, Эйтингон шагнул к дивану:

– Спасибо за кофе, Лада Михайловна, мне… – рядом повеяло прохладными цветами:

– Не уходите, Леонид Александрович… – приподнявшись на цыпочки, Лада обняла его, – я прошу вас… – гитара скользнула в угол дивана. Мягкие волосы упали на его плечо, Лада шепнула: «Останьтесь со мной, пожалуйста».

Белая «Волга» Ционы появилась у ворот сухановской тюрьмы к обеду.

Звонок Шелепина застал ее в ванной. В Москве Циона вставала не раньше одиннадцати утра. Подняв ногу из пышной, пахнущей лавандой пены, Циона рассматривала аккуратно накрашенные ногти:

– Давид считает, что шести часов сна достаточно, – женщина зевнула, – но я предпочитаю десять, а лучше двенадцать… – с учениками она занималась во второй половине дня. Уроки с Ладой, как она называла девушку, Циона тоже назначала на послеобеденное время. У девушки оказалось на удивление неплохое произношение:

– От учительницы в детдоме, – вспомнила Циона, – наверняка, ей преподавала какая-нибудь ссыльная… – Лада сразу согласилась взять письмо:

– Для моей подруги, – объяснила Циона, – она член французской компартии, мы познакомились на фестивале молодежи и студентов. Она сейчас живет в Цюрихе, заканчивает диссертацию в университете… – Циона объяснила нежелание пользоваться почтой срочностью послания:

– Я отправляю ей материалы для работы, из нашей университетской библиотеки, – женщина улыбнулась, – хочется, чтобы весточка дошла в Швейцарию не летом, а раньше… – Лада обещала в Париже сходить на почту:

– Правда, я не знаю, где там почтовое отделение, – смущенно сказала девушка, – но язык, как говорится, до Киева доведет. В крайнем случае, я попрошу товарища де Лу мне помочь… – выяснилось, что организацией фестиваля советского кино занимается нынешний директор музея Оранжери и заместитель министра культуры Франции. В тамошних газетах кузена Мишеля звали «красным бароном». Циона часто наталкивалась на его статьи, готовя материалы для занятий с учениками на курсах Комитета:

– Он поддерживает Хрущева, пишет о важности переоценки прошлого, осуждает преступления сталинского режима, – хмыкнула Циона, – кузен Мишель остался идеалистом. Хрущев свалил Берия, а теперь полощет его имя на каждом углу. Можно не сомневаться, что его самого тоже свалят. В СССР память не в чести, как и в Германии, где бывшие нацисты сидят на государственной службе… – Циона говорила себе, что к ней и Максу это не имеет никакого отношения:

– Мы помним только о нашей любви, остальное неважно. Любовь побеждает все, войны и политика бессильны перед чувствами…

Она, впрочем, признавала, что кузен Мишель последователен:

– Он никогда не хвалил Сталина. До пятьдесят шестого года он вообще сидел в опале, французские коммунисты считали его уклонистом… – Циона не боялась, что Лада опишет ее кузену:

– Ей это ни к чему. Мишель не дурак, он не поедет в Советский Союз. Можно не опасаться, что мы увидимся… – она передала товарищу Котову сведения о послевоенных занятиях кузена:

– Очень обрывочные, – нахмурилась Циона, паркуя машину в служебном дворе, – то, что мне удалось услышать в замке. Мишель знает о судьбе Янтарной Комнаты, русские постараются залучить его в Союз. Или нет, учитывая внешность тети Лауры, – женщина усмехнулась, – они, скорее, подошлют к нему агента, медовую ловушку. Например, кого-то вроде Лады… – она замерла, с ключом в руке:

– Нет, она не играет, она искренна. Но будет безопасней привезти письмо в аэропорт… – Циона прищурилась от яркого солнца, – хотя это может стать моим шансом. Арестуй русские Джона, из него бы выбили признание о случившемся с Янтарной Комнатой, но откуда им взять Джона… – обведя глазами унылые фасады, выходящие на служебный двор Суханова, Циона даже развеселилась.

По телефону Шелепин велел ей приехать в тюрьму к двум часам дня:

– Товарищ Котов занят оперативными обязанностями, – объяснил начальник, – надо провести срочный допрос на английском языке… – Циона предполагала, что речь идет о перебежчике из Британии или Америки. Кинув ключи в стеганую сумочку от Шанель, она поднялась в буфет:

– Очередной неудачник. Потеряв работу, оказавшись на грани нищеты, американский борец с капитализмом попросил о советском гражданстве… – Циона ни в грош не ставила западных коллег, с курсов Комитета. Взяв кофе и апельсин, она устроилась под ярко раскрашенной, сухановской стенгазетой. Желтую мимозу на картинке обвили красной лентой:

– Поздравляем советскую женщину, труженицу и мать… – на восьмое марта Циона получила с Лубянки роскошную корзину с шоколадом и фруктами:

– В СССР едут только никчемные люди, – она щелкнула золотой зажигалкой, – все нормальные отсюда бегут, куда глаза глядят. То есть бежали бы, позволь им государство. Я тоже скоро окажусь на вилле Макса… – она покачала носком итальянской лодочки, – на берегу горного озера. Мы привезем из Израиля Фредерику, найдем нашего мальчика. Нас ждет только счастье… – за кофе и сигаретой Циона начертила в блокноте схему:

– Шелепину понравится, – решила она, – все очень изящно. Я продолжу играть роль преподавательницы, Саломеи Александровны. Лада станет перебежчицей, то есть так называемой перебежчицей. К ней будет больше доверия. Актриса, творческий человек, она выбрала свободу. Кузен Мишель не устоит, она молодая, красивая девушка. Если она перебежчица, то она пересечет границу в Берлине. Саломея Александровна, – Циона хищно улыбнулась, – тоже приедет в город, например, на конференцию в университете. Я буду сопровождать переход Лады на западную сторону, надзирать за ней… – Циона ожидала, что ее саму на запад не отпустят:

– Но я и не собираюсь спрашивать разрешения, – она допила кофе, – Максу со мной здесь никак не связаться, дело надо брать в свои руки. Я исчезну из Берлина с документами Лады, а ее саму пусть ищут. Шпрее все скроет, и ее тело тоже… – в письме Циона просила Макса не ехать в СССР:

– Не рискуй собой, – шепнула она, спускаясь по лестнице в подвалы, – я сама обо всем позабочусь. Я люблю тебя, мы скоро встретимся…

Гремели железные, выкрашенные в серый цвет двери, Циона стучала каблуками по каменным плитам. Дежурный на последнем посту охраны, завидев ее, поднялся:

– Меня предупредили, товарищ капитан… – Циона была в штатском, но парень все равно отдал ей честь, – вот папка 880… – она приняла невидный картон:

– Вы без оружия, – поинтересовался лейтенант, – может быть, позвонить наверх… – Циона открыла обложку. С черно-белой фотографии на нее смотрел все еще настоящий муж.

От нагретой подушки пахло ландышем. Капли воды на кухне едва слышно стучали об эмаль старой раковины:

– Или это сосульки… – Эйтингон не открывал глаз, – лед начал таять. Середина марта, пришла весна… – ладонью он чувствовал тепло ее худенького плеча. Лада устроилась у него под боком, спокойно дыша. За полуоткрытой форточкой вились птицы. Наум Исаакович приподнял веки:

– Часов девять, а то и десять утра. Она актриса, она привыкла поздно вставать… – он погладил растрепанную, светловолосую голову. Поворочавшись, Лада что-то пробормотала:

– Не сейчас, – Эйтингон подвинул ее поближе, – сейчас я не могу думать ни о Саломее, ни обо всем остальном. Не могу и не хочу. Я хочу быть рядом с Ладой, хотя бы недолго… – вокруг царила блаженная тишина выходного дня:

– Воскресенье, – вспомнил Эйтингон, – как давно я не отдыхал, словно обычные люди. Только в детстве, в шабат… – Наум Исаакович рос в просвещенной семье, но его родители соблюдали субботние предписания. Он не двигался:

– Тишина и покой. На зоне такого не дождешься… – до его коттеджа доносился собачий лай, лязгали стальные ворота колонии, ревели автомобильные моторы. Эйтингона будили в шесть утра, согласно общему расписанию зоны:

– В шесть подъем, в девять отбой, – ему хотелось курить, но не хотелось отрываться от Лады, – пайка три раза в день, и шмон каждую неделю. Мне приносят не баланду в ведре, а судки с офицерской кухни, но это ничего не меняет. И что они хотят найти у меня под матрацем… – Наум Исаакович усмехнулся, – заточку, как у 880? Они понимают, что я никогда не сбегу из СССР, не брошу детей, но все равно держат меня взаперти, и будут держать. То есть выпустят, – Наум Исаакович рассчитывал на амнистию, в случае успешного исхода дела с 880, – но оставят