Проект "Стокгольмский синдром" (СИ) - Волкова Ольга

— Мне страшно, — признается, приподнимая голову, чтобы взглянуть мне в глаза. Да, пушинка запаниковала, но она не боится встречи, напротив, это волнение связано с тем, что она возвращается к нормальной жизни. Только вот нормальной эту жизнь пока тяжело назвать.

— Не волнуйся. Я теперь рядом. — Целую жену, передавая свое спокойствие, которого на самом деле вовсе нет.

— Она знает, что ты меня нашел? — обеспокоенно задает вопрос, прижимая к себе еще крепче.

— Да, знает, — не узнаю свой голос, который отчего стал таким холодным. Оля это чувствует, потому отстраняется.

— Что такое? — хмурит брови. Я выдерживаю паузу, подбирая подходящие слова. Что мне сказать жене? Почему моя мать вдруг велит держать пушинку вдали ото всех, и не говорить никому, что она жива и невредима.

— Кто тебя привез в клинику к Власову, ты помнишь? — использую момент и попытку хоть что-нибудь узнать. Как будто так я буду подготовленным ко встрече с матерью. Оля отрицательно качает головой, убирая локон за ухо.

— Не помню. Все было, как в тумане, — шумно сглатывает, пряча от меня свои глаза. Но я касаюсь ее лица и направляю его так, чтобы она подняла на меня свои глаза. Оля едва сдерживает слезы, но ей удается не расплакаться. Моя девочка сильная духом, и я преклоняюсь перед ней, потому что сам слаб. Я не смог устоять перед женским телом, и соблазнившись легкостью, отдался Диане. Теперь я ненавижу себя больше, чем прежде. И если раньше отголоски моего разума пытались сопоставить все возможные факты, почему я поддался на провокации, то теперь ясно одно: я просто перестал надеяться вновь увидеть Олю. Я проиграл битву самому себе. Конечно, не без помощи напарницы, иначе кто знает, что было бы, если бы Диана не воспользовалась моментом.

— Не вспоминай те дни, — умоляюще прошу ее, понимая, как тяжело ей вновь переигрывать в голове все те жуткие воспоминания. Она улыбается, нежно прикасаясь к моей груди.

— С бородой так не привычно тебя видеть, — гладит по щеке ладонью. Я тоже улыбаюсь, наслаждаясь ее касаниями.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Сам никогда не предполагал, что стану с ней ходить, — отшучиваюсь. — Если тебе не комфортно, я могу сбрить ее, — но Оля мотает головой.

— Мне ты нравишься таким даже больше, — обрушивается на губы, и время будто снова останавливается вокруг нас. Затем отстраняется, облизывая губки. — Но, если ты ее сбреешь, я буду рада. — Подмигивает. Начинаю узнавать мою пушинку, которая умело могла манипулировать мной.

— Хорошо, — широко улыбаюсь, затем подхватываю Олю на руки, и укладываю в постель. Пушинка со смехом вновь завладевает мной; мое сердце пропускает эхо ее голоса, отдаваясь глубокими ударами в груди. Мы снова предаемся любви, наверстывая упущенное.

Все хорошее, что человек пытается сохранить, легко перечеркнуть одним лишь словом. Мама стояла, будто вкопанная в землю, когда Оля метнулась в ее объятия. Обе женщины расплакались, не уступая друг другу. Впервые, я увидел, как Зоя Степановна долго не могла прийти в себя.

— Девочка моя, — она гладит Олю, ощупывает, словно не верит, что девушка стоит перед ней наяву. Голос мамы срывается, и я боюсь прервать то мгновение, которое витает вокруг них двоих. — Прости, дорогая, что я не приходила к тебе в клинику по возвращении, — мама испускает нервный всхлип, затем промачивает салфеткой глаза. — Я не могла, иначе все пошло бы не по плану. Каролина бы догадалась… — Оля кивает головой, будто поняла, о чем идет речь.

— Что за план? — все-таки вклиниваюсь в разговор, скрестив руки на груди от переизбытка напряжения.

— Давайте пройдем в зал, Лёнь, — неловко улыбается, прося о кратковременной отсрочке перед излитием души.

— Конечно, — Оля по-хозяйски провожает свою свекровь. Моя доверчивая пушинка не подозревает, как жесток этот мир, хотя на собственной шкуре ощутила предательство матери. Каролина, судя по всему, в бегах. Раз даже Авраам не знает, где его жена.

Мама присела на диван, сжимая руки в кулаки. Я видел ее внутреннюю борьбу, с которой ей так тяжело соревноваться. Моя пушинка тем временем ушла на кухню готовить завтрак, который мы пропустили, нежась в объятиях друг друга. Зоя Степановна избегала моего взгляда. Смотрела куда угодно, только не на меня.

— Как давно ты была в курсе? — прерываю вопросом гнетущую тишину пространства. Я сижу напротив матери, слежу за каждым движением, с подозрением принимаю ее эмоции и чувства. Это глупо, конечно, но отчего-то моя душа сопротивляется довериться родному человеку, которому я всегда безоговорочно верил.

— Лёня, — мама все же глядит на меня, выражая глубокое сожаление. От этого факта, ощущаю неловкость, потому меняю позу, положив ногу на ногу. Сейчас сражаются наши умы, анализируя каждый вздох, ведь это словно битва, в которой мы сопротивляемся друг другу. Мама поджимает губы, и задрожал ее подбородок от приближающегося всхлипа. Еще никогда не видел, чтобы мама так быстро сдавалась, и я почувствовал свою вину, потому что сделал поспешные выводы в ее участии. — Прошу, не закрывайся от меня, — взмолилась, все же проронив слезу. Она тут же утирает салфеткой щеку. А я остаюсь неподвижным.

— Значит, твой звонок тогда, в Америку, был не спроста, — начинаю с самого главного. — Все это время ты ждала подходящего момента? — чуть повышаю тон голоса. Она молчит. — Почему? — подаюсь немного вперёд, положив локти на коленки. — Почему ты скрывала от меня, что нашла Олю и смогла вызволить без моей помощи?

— Кто знает, как бы ты поступил тогда на горячую голову, — сокрушает с первых слов очевидной правдой. Мама ссутулилась, опустив свои глаза на руки. Она вся дрожит, и мне становится не по себе, что теперь мы будто стали чужими. — Я не могла подвергнуть опасности ни тебя, ни Олю. Могло произойти что угодно, Лёнь. Я бы не простила себе, если одному из вас причинили боль, или еще чего, — виновато поднимает взгляд на меня, донося безмолвно смысл сказанного.

— Черт! — соскакиваю с кресла, и упираю руки в бока. Я закрыл глаза, стараясь обуздать в себе злость, смешанную с отчаянием. Старался понять свою мать трезвым умом. Как бы я сам поступил, будь бы на ее месте. Мама вздрогнула, затем встала. Положив свои теплые ладони мне на плечи, она буквально встряхивает меня, приводя в чувства.

— Леонид! — воскликнула мама. — Пойми, я не могла рисковать вами двумя. Если бы мой план рухнул только потому, что я позволила бы тебе принимать участие, я бы тогда не простила ни себя, ни тебя.

— Мама, но это нечестно по отношению ко мне, — поднимаю голову, упираясь взглядом в ее синие глаза. — Я… — срываюсь.

— Нечестно, да, — соглашается со мной. — А кто сказал, что вся наша жизнь проходит в исключительной честности? — хмурится. — Думаешь, честно, когда я вижу, как ваш отец издевается надо мной? Честно ли, что я терплю его, потому что не могу отпустить своим сердцем Островского, — голос мамы надрывается. — Все заблуждаются в честности, сынок. Честно ли поступила Каролина с Олей. Она ее дочь — единственная, которая так похожа на мать, ее продолжение, ее гордость. Но так ли это?

— Нет, — одно короткое слово отрезвляет нас двоих. Оля стоит с подносом, на котором от ее дрожи дребезжит посуда. Я мигом оказываюсь возле нее, принимая из рук вещь. — Нет, нечестно, — кивает, соглашаясь с моем мамой.

— Прости, что мы начали без тебя, — извиняюсь перед женой.

— Ничего страшного. В любом случае половину правды я знаю, — искоса посматривает на меня, затем присаживается на мое место.

Комната погрузилась в тишину, но ее иногда прерывали звуки чаепития. Мы словно давали друг другу перевести дух, чтобы вновь приступить к самому сложному разговору, который когда-либо случался у меня. Оля ушла в себя. Видел ее хмурый взгляд, как она пыталась самостоятельно проанализировать сложившуюся ситуацию. Видел ее борьбу, словно она хотела что-то узнать, но никак не решалась произнести слова вслух. Вдруг бы они оказались сущей правдой, или грязной ложью. Не вытерпев жуткого напряжения, я поставил на столик свою полную чашку. Не притронулся из-за комка в горле, который застрял и теперь царапает мою глотку.