Время Полицая - Айдар Павлов

Вадим остался в одной рубашке. Тьма кромешная. Он высморкался кровью, утерся воротом рубахи, зачерпнул ладонями горсть снега и прижал к лицу. Он стоял так, пока из костра побоища его не бросило в холод.

Не чувствуя собственных пальцев, он начал неуклюже перемещаться на животе, чтобы согреться или хотя бы не закоченеть в этой преисподней без конца и края. Он не понимал, куда ползет: вперед или назад, в лес или из леса, – и сворачивал только тогда, когда его башка врезалась в дерево.

Наконец, он перевернулся на спину и начал терять сознание.

Но перед тем как закрыть глаза, он вдруг заметил, что небо над лесом стало проясняться.

Блеснула Луна. Потом исчезла. И вновь появилась.

Поморгав в отступающих тучах, полная серебряная луна выплыла на синий простор и осветила землю.

Вадим увидел деревья, кусты, снежные сугробы, следы от машины, на которой его привезли, и кровь, которую из него вышибли.

Луна показывала ему дорогу.

Он вскарабкался на ноги и, припадая на правую, пустился по следу «девятки». Левая подставка, еще куда ни шло, стояла, но правая… Неслабо ее отмолотили. Колено стало, как не свое.

Худо-бедно он дотянул до шоссе и целый час пытался тормознуть попутную машину. Желающих подвести человека в окровавленной рубашке и рваных брюках не нашлось.

Но вот, ему страшно повезло. На обочине припарковалась черная «бомба», и Вадима впустили в машину. Он увидел за рулем ухоженную даму.

– Куда тебя? – спросила она.

– Ничего, что такой? – Вадику было неловко за свой вид.

– Ничего, – сказала она. – Денег нет?

– Нет, – признался он.

– Ладно, – кивнула женщина. – Прокатимся.

11

БМВ добросила его до улицы Композиторов. Вадим хотел взять у милой дамы номер счета, чтобы потом перевести деньги, но она только улыбнулась, пожелала ему удачи и уехала.

Поскольку ключи от дома, равно как выручка с "однорукого бандита" остались в куртке с тем, кто бил справа, попасть в квартиру оказалось проблематично. Одно радовало – сигнализация была отключена. Еще с тех пор, со второго декабря…

Выручила форточка на кухне. Вадим забрался на карниз, зацепился за раму на окне подбородком и левой рукой открыл задвижку (правая рука не работала, как и правое колено, ни один палец на ней не шевелился без болезненных конвульсий). Открыв окно, Вадик спрыгнул с подоконника на кухню и заорал от боли. Он забыл, что уже не кузнечик, чертово колено едва не разорвалось.

Полежав на полу, он пополз из кухни в комнату.

Залез на диван.

– Здесь лапы у елей дрожат на ветру…

Он взглянул на правую клешню. Что с ней делать? Если ее кладешь, вой становится ровным повсюду: от кисти до затылка, – если свешиваешь – голову отпускает, а в руке чугунным метрономом отзывается каждый хлопок сердечной мышцы, из глаз выпрыгивают звезды… Едва Вадим давал себе расслабиться, начинало трясти по всем конечностям. От обиды и злости. А ему казалось – от ран и холода. Или кто-то тряс его, напоминая что-то сделать. Что-то, без чего не наступит завтра. И он вновь и вновь входил под арку на Гороховой улице, останавливался под окнами отца, смотрел на четвертый этаж…

И снова и снова поднимался по ступеням дома, где жил отец, нажимал кнопку звонка, вынимал из-за ремня "пушечку" и ждал, когда ему откроют.

Дверь открывалась.

Его встречал папа в распахнутой сорочке и брюках, которые не успел застегнуть:

– Что за дурь?! – вскрикивал батька. – Вам сказали, что…

Вадим поднимал пушку и нажимал на курок.

Поднимал и нажимал.

Отец вытягивал вперед руки, пытаясь защитить гипсовое лицо, и от этого его штаны падали до колен…

А на распахнутой белой сорочке вспыхивали алые пятна…

Патриарх отлетал к стене и потихоньку оседал, оставляя на обоях кровавые разводы. Алые разводы.

Вадим шел дальше, к розовой комнате сестры, и видел Наталью, пытавшуюся преградить путь к дочери.

Он стрелял в нее и входил к Олесе.

Над креслом-раковиной торчал белый бант.

– Я люблю вас, – говорил он и стрелял в спинку кресла.

Бант медленно опускался.

Он обходил раковину с мертвой девушкой и видел, как на ее платье растут две пунцовые розы.

Он видел, как из ее худого тела вытекает кровь, а в глазах тает младенческий восторг.

Губы девушки продолжали хранить безмятежную улыбку, словно смерть застала их в конце молитвы и подарила все, о чем ее просила Олеся.

Он возвращался в гостиную и стрелял в портрет деда.

Возвращался и стрелял.

И толстая полутораметровая рама тяжеловесно падала на дубовую тумбу.

Потом он выходил из дома, где жил отец, бегом спускался с лестницы, напевая песенку Красной Шапочки и перепрыгивал лужу возле парадной.

Напевал и перепрыгивал. Снова и снова.

И не допрыгнув, падал без чувств. Не хватало каких-то миллиметров.

И он видел самое простое и красивое лицо на свете.

И слышал ее голос. Мягкий, как дым, и знакомый, как облака Балтики.

И облака Балтики расступались перед серебряной девой по имени Луна.

Диана освещала бронзового человека на коленях.

Она показывала дорогу.

Потому что мать вечно ищет своего сына, теряет и вновь обретает, чтобы показать путь.

"Я вытащу тебя, мальчик мой, – говорит она, баюкая его на руках: – Не бойся. Мы вместе. У тебя есть я – у меня есть ты. Мы качаем на руках вселенную. Капли звезд тают на наших ладонях. Аромат травы застыл на губах. Мы легче птиц, быстрее света. Ты и я…

Открыв глаза, Вадим дотянулся до телефона, взял его на диван и позвонил в дом, где жил отец.

– Да? – недовольно проворчал батя.

– Я люблю вас.

– Вам разве не объяснили, что…

– Я люблю вас, ясно?! – перебил Вадик. – Передай своим ублюдкам, что меня надо сразу и не больно. Пусть даже останется одна голова, я все равно приползу к тебе и буду плевать кровью. И поцелуй за меня Олесю. Если она тебе даст.

Он смахнул телефон с дивана, откинулся на подушку, прохрипел в потолок:

– Живешь в заколдованном диком лесу… Уйти ни хрена не возможно… – И отрубился.

12

24 декабря, 1991.

Когда он очнулся, первое, что увидел, – яркий кусок света на стене от заходящего солнца. В квартире подмораживало, поскольку окна на кухне так и были открыты настежь.

Откинув край одеяла, он полюбовался перебитой кистью правой руки. Любая попытка пошевелить пальцами сопровождалась безразличной гримасой на его лице. Да. Если б он отнесся ко всему, что происходит, с пониманием, небезразлично, от его физиономии не осталось бы ни шиша. Так что, как бы не возражал писатель Горький, безразличное отношение к действительности было и остается самым доступным опиумом для народа. Вадим сбросил ноги на пол, накинул одеяло на плечи.

Что бросалось в глаза?

Бардак. Всюду валялись вещи, вещи, вещи. А на ногах висели серые клочья с красными и черными подтеками – его брюки, сшитые в Доме мод под заказ. Классные были штаны. В своем роде шикарные.

Он задрал штанину – о, ля-ля! – и поскорее опустил ее на место: правая подставка выглядела ужасно – напоминала кусок мяса на вертеле. На ней лучше было не акцентироваться – безразличие, прежде всего.

Закутавшись в одеяло, он поковылял на кухню, закрыл окна и позавтракал: водой из чайника с колбасой из морозильника, строго, безвкусно, сердито.

Заморив червячка, он покопался в ворохе хлама на полу, нашел себе новые джинсы, старую кожаную куртку и кусок тряпки, из которой сделал лямку для руки. Он подобрал револьвер и воткнул его за пояс. Принарядившись, он вышел из дома и поехал к игровым автоматам за деньгами. У него не осталось за душой ни копейки.

Знакомый кассир игровых автоматов приветствовал его широкой улыбкой:

– А! Это вы, везунчик? Потратились?

– Привет, – поздоровался Вадик и осмотрелся.

Кроме них в зале никого не было.

– Что с вами?! – ужаснулся дядька. – Попали в передрягу?

– Мне страшно везет, – кивнул Вадим. – Три жетона в долг, пожалуйста, – попросил он и пообещал: – Через три минуты отдам три жетона и сверху накину тридцатник, идет?

– Нет, так не пойдет, – возразил дядька.

– Почему? – Он расстегнул куртку, показывая кассиру волыну под брючным ремнем.

Однако тот твердо смотрел на клавиши кассового аппарата, совершенно не замечая револьвера, которым его пытались напугать, и жестко стоял на своем:

– Потому что деньги вперед.

– Три жетона, – повторил Вадим, приставив к виску невнимательного кассира дуло "Кобры". Щелкнул затвор. – Пожалуйста!

– Попапожалуйста… – наконец, среагировал мужик. – Пожалуйста… – и выдал три жетона.

Вадим убрал пушку и направился к автомату. Не успел он забросить медяшку в "однорукого бандита", как сзади раздался ядовитый смешок. Он обернулся.