Год некроманта. Ворон и ветвь - Дана Арнаутова

— Мессир Лонгуа, — повторил, словно смакуя имя на языке, Альбан. — Я знал его. Достойный рыцарь Церкви и прекрасный человек. Истинный воин Света во всем: и в жизни и, уверен, в смерти. Мне жаль, светлый отец.

— Да пребудет он в Свете, — повторил, окрепнув голосом Домициан. — Все мы жатва для косы Смерти, но души наши да станут частью Света ради усиления благодати его.

— Да станут, — негромко согласился Альбан. — Однако мертвые — пусть хранит их в себе Свет Истинный — выполнили свой долг с честью, живым же теперь держать ответ и за себя, и за них. Мессир Гватескаро, посол Престола Пастыря, требует от меня расследования обстоятельств нападения на отряд. И — слегка изменил герцог тон, подчеркивая — утери реликвии.

— Расследования? — вопросил, выпрямляясь на стуле, пораженный Домициан. — В обход епископата? Как может вестись расследование светскими властями в делах Церкви?

— Полагаю, может, — тяжело уронил Альбан, отнимая ладони от кубка и опираясь локтями о стол, чтоб сплести пальцы перед лицом и положить на них подбородок. — Может, если преступление было совершено на коронных или родовых землях. Может и должно, если затронута честь всего королевства, о которой не соизволил побеспокоиться глава Церкви.

— Вы меня обвиняете?

Домициан, еще сильнее выпрямившись, сжал все еще горячее стекло кубка в ладонях. Глянул в лицо герцога, тщательно отмеряя гнев и удивление в голосе. — Меня? После того, как сами же приносили соболезнования? Или вы считаете, что я способен на умысел против дела Церкви и собственной крови?

— О, нет, — неприятно усмехнулся Альбан. — Умысел? Ни в коем случае. Однако, не хотите ли сами разъяснить мессиру Гватескаро, почему реликвия перевозилась под явно недостаточной охраной? И почему к ее сопровождению не были допущены люди инквизиции — опытные стражи, предложенные вам магистром Кортолой? Умысел? Разумеется, нет. Преступное небрежение? Кто знает…

— Не вам спрашивать у меня отчета, ваша блистательность, — проговорил Домициан, чувствуя, как разум застилает уже настоящий гнев. — Лишь Престол Пастыря может требовать отчета от одного из пастухов своего стада. Не забывайте об этом. Я отвечу послу Престола, если он спросит, но не вам. Вам же, напротив, советую поразмыслить, почему это дело раздувается магистром Кортолой, который рад ткнуть в свежие раны Церкви и дворянства. Я послал за реликвией отряд в восемь человек: шесть рыцарей и два паладина. Лучших своих людей! Где мне было взять больше, хотел бы я знать, если из церковной десятины на нужды собственно Церкви идет всего треть? На какие деньги обучать рыцарей и воспитывать паладинов, которых всегда — видит Свет Истинный — не хватает!

— Разве на знаменах Церкви не осеняют солнце два крыла? — негромко спросил Альбан, не сводя с Домициана странно удовлетворенного взгляда. — Разве не держится Церковь, как птица в полете, на двух крыльях — власти местного епископата и Инквизиториума? Или вы хотите сказать, что выполняете работу псов господних? Паладины — их войско, не ваше. И вашим долгом было затребовать столько паладинов, сколько было нужно, чтоб довезти реликвию в целости. Престол Пастыря и так до сих пор считает нас дикарями, недалеко ушедшими от язычников Аугдольва. Восемь воинов для бесценного светоча Истины? Вам следовало потребовать восемью восемь дюжин. Окружить реликвию кольцом стали и веры, показывая, как мы ценим частицу Света Истинного. Собрать отряд своих людей, инквизиторов, моих рыцарей, в конце концов. Да, они не искушены в силе благодати. Но сумели бы умереть, не подпустив проклятых фейри к частице Света.

— Вы так уверены, что это были фейри? — неожиданно успокаиваясь тем более, чем сильнее раскалялся герцог, спросил Домициан. — Почему?

— Стрелы Баора.

Герцог брезгливо скривился, словно произнесенное имело мерзкий вкус, и продолжил:

— Их нашел Инквизиториум и представил мессиру Гватескаро и мне. Я сам видел… Нечистое колдовство, противное Свету.

— Стрелы Баора?

Домициан словно со стороны услышал свой дрогнувший голос:

— Невозможно… Ваша блистательность, это попросту невозможно! Стрел Баора нет ни у кого, кроме фейри, это верно. Но они поклялись никогда не использовать их против людей, лишь на этом условии мы не трогаем их холмы.

— Значит, настало время тронуть, — бросил герцог, подаваясь вперед. — Ибо они первыми нарушили договор.

Домициан в отчаянии покачал головой.

— Это война, ваша блистательность. Подумайте еще, прошу. И не однажды, а много раз подумайте. Вы помните, чем кончилась прошлая война с фейри? Засухой, голодом, чумными хворями…

— Сменой династии, — тихо подсказал Альбан, в упор глядя на епископа. — О да, я помню. Но тому минуло больше трехсот лет. Фейри ослаблены, они потеряли былое могущество и стали тенью себя прежних. У них не рождаются дети, и все чаще они воруют наших. Зачем? Разве не для того, чтобы освежить кровь?

— Это не доказано, — облизнул пересохшие губы Домициан. — Детей могут приносить в жертву или воспитывать из них слуг…

— Пусть так. Но это значит, что им нужны жертвы и слуги? И то, и другое — тревожно, светлый отец. Кто поручится, что в глубине холмов, где они почти узники, фейри не готовят нам возмездие? Мы должны ударить первыми. Обязаны! Ради торжества Света и наших детей, которые унаследуют эту землю всю, целиком, без запретных областей и старых ужасов.

Альбан вскочил со стула, принявшись расхаживать по кабинету, как зверь, запертый в клетке, разговаривая сам с собой и словно вовсе не глядя на епископа.

— Веками люди были для них дичью. Тупые животные… О, нет, даже к животным они проявляли больше милости и почтения! Мы же были грязью под их ногами, добычей, развлечением… Они тешились с нами и убивали нас совершенно с одинаковой веселостью! Не бывает двух королей на троне, так и у земли не может быть двух хозяев. Наши дети должны без опаски рвать на лугу колокольчики и первоцветы, не боясь, что будут наказаны за это. Наши женщины должны рожать детей, не думая, что могут оказаться матерями гнусного подменыша. Фейри — зло, светлый отец.

Он круто развернулся к епископу, будто только что вспомнив о его существовании, и повторил убежденно:

— Чистое, незамутненное зло — вот что они такое. Живое колдовство, путь во Тьму, который всегда виден слабому, глупому или злому. Пока в мире есть фейри, Истинный Свет не воссияет на этих землях безраздельно, не наполнит умы и души, не пропитает их целиком, изгнав Тьму. И почему, почему вы против этого, светлый отец?

Словно в изнеможении, он рухнул в кресло, снова опираясь подбородком на сплетенные пальцы, но уже не глядя на епископа.