Лягушка на стене - Владимир Бабенко

К любителям последних птиц и принадлежит известный орнитолог, профессор, работающий в Московском педагогическом институте, а по совместительству и в ЮНЕСКО, по линии которой он объездил весь мир. Именно он однажды в апреле подбил меня провести весенний учет птиц, а также посмотреть, как чувствуют себя вороны, вороны и сороки и сели ли они на свои яйца. Я согласился и взял для компании своего приятеля-кинолюбителя.

Была весна Эпохи Глубокого Застоя. Мы благополучно вылезли из электрички на станции N. Я умышленно не сообщаю ее названия — может быть, былая обстановка повышенной секретности сохранилась там и поныне.

Мы шли по весеннему лесу, прислушиваясь к птичьим голосам. Профессор Михайлов, перегруженный весенней сессией и цветущими студентками, наслаждался хорошей мужской компанией. Мой приятель Юра постоянно отставал, снимая любительской камерой то первую бабочку-лимонницу, порхающую у розовых цветов волчьего лыка, то грязноватый весенний ручей, то изнеможенного Михайлова. Тот вел нас к гнезду ворона — птицы, почитаемой коряками, североамериканскими индейцами, а также любимой и самим преподавателем.

Прозрачный весенний лес мы прошли без приключений. Без происшествий мы миновали и безликое селение — то ли деревушку, то ли дачный поселок. Он насторожил меня своим безлюдьем. Лишь на его окраине, как мне показалось, маясь от долгого безделья (и я оказался прав, но об этом мы узнали уже позже), слонялся одинокий прапорщик. Мы с Михайловым пошли вперед, Юрик отстал. Присев, он поменял пленку в кинокамере и поплелся вслед за нами. Выйдя за поселок на Большое поле, Михайлов махнул рукой в сторону Далекого леса, и мы пошли туда, где жил ворон.

Был какой-то не то чтобы облачный день и не то чтобы слишком солнечный — просто невзрачный теплый весенний денек. Резиновые сапоги постепенно обрастали слоями мокрой глины. Так, шлепая по полю, мы прошли около километра. До леса оставалось столько же. Над нами пролетела стайка чибисов. Где-то сбоку с земли как-то вяло и нехотя от такой невдохновляющей погоды начал было петь жаворонок, но вскоре замолк в ожидании ведра. Пейзаж сзади был более жизнерадостным. От деревни, которую мы миновали, вслед за нами двигалась шеренга людей в составе взвода. Расстояние между солдатами было точно выдержано: нас преследовали по всем правилам военного искусства. Не хватало только, чтобы их командир вышагивал в эполетах впереди пехотной боевой единицы. Я поднес бинокль к глазам — нет, дурак прапорщик, как простой ефрейтор, тоже резво шагал в цепи.

Как выяснилось позже, он, ничего не сказав Юре о стратегической заповедности Вороньего леса, специально пропустил нас туда. Потом хитрый прапорщик вызвал подмогу, чтобы пленить вооруженных кинокамерой шпионов, а потом, купаясь в славе и ласках начальства, пришпилил бы куда-нибудь себе внеочередную звезду.

Было жалко солдатиков, которых их командир погнал в штыковую по такой грязи. Бойцы шли хорошо, размашисто, полы шинелей развевались, брови были насуплены (каждый мечтал о награде — двухнедельном отпуске), ладони стискивали автоматы.

До нас оставалось совсем немного, когда из-под ног пехотной цепи выскочил затаившийся под кочкой пегий, в белых пятнах невылинявшей шерсти русак и на широких махах бросился сначала к нам, а потом, сообразив, — к Далекому лесу. Вскоре после зайца подоспели и солдаты, все красные после такого полезного для здоровья и аппетита марш-броска.

— Куда идете? Ваши документы. Туда нельзя, пройдемте со мной, — одним духом выпалил прапорщик.

Мы покорно сменили маршрут, с тоской взглянув на недоступный лес, что не ускользнуло от бдительного прапорщика. Солдаты справа, слева и сзади конвоировали нас. Я заговорил с одним на личные темы.

— Зайца видел? — спросил я.

Но прапорщик, услышав мой голос, обернулся. Солдат сжал губы и только крепче схватился за автомат.

Сначала мы месили глину на поле, потом шли по дороге к какому-то поселку, и все встречные пешеходы и водители автомашин с любопытством рассматривали мирных натуралистов, ведомых, вероятно, в соседний овраг на расстрел. Мы доплелись до деревни. Прапорщик, оставив нас с конвоем на улице, зашел в какую-то избу (очевидно, явочную квартиру), быстро вернулся и приказал нам всем чего-то ждать. Ждать пришлось недолго: подъехал крытый армейский грузовик, и мы в сопровождении конвоя залезли туда. Машина ехала минут десять и остановилась. Нам приказали вылезти. Вокруг был густой лес. Громадная бетонная стена проходила сквозь него. В стене были огромные железные ворота, покрашенные в зеленый цвет и декорированные красными звездами. Ворота открылись, и оттуда вышли пять человек в черной форме. Наступил ответственный момент: армейская контрразведка передавала нас флотской. Михайлов, я и оба конвоя прониклись торжественностью минуты. Но глубоко гражданский человек Юрик не чувствовал ее. Поэтому, пока прапорщик и мичман сдержанно обсуждали детали нашего пленения и, видимо, делили будущие чины и награды, он снял рюкзак, до этого висевший у него на заднице, достал оттуда кисет, трубку, спички и закурил. Солдаты с завистью вдыхали аромат «Трубки мира». Наконец-то и Юрик понял, куда его ведут, и, предчувствуя ссылку, поражение в политических правах и долгий информационный голод, вытащил из того же рюкзака портативный приемник «Селга» и включил его. Транзистор заговорил на английском языке. Шла передача «Радио Москоу». Но прапорщик и мичман, видимо, не подозревали о ее существовании и, решив, что это идут последние инструкции от резидента, замахали руками. Юрик выключил приемник, и нас отдали в лапы флотского гестапо. Двери в бетонной стене захлопнулись за нами. За воротами была березовая роща, в которой стоял городок. Среди пятиэтажек ходили люди, большинство из которых тоже были в форме военных моряков, так что на улицах было черным-черно.

Нас отвели в местное отделение милиции. Лейтенант бегло взглянул на мое удостоверение младшего научного сотрудника. Все ясно — это безликий интеллигент. Потом я довольно быстро убедил его, что записи на иностранном языке в моем блокноте — это не зашифрованные марки ракет, а латинские названия встреченных нами птиц. У Юры не было никаких документов, и после некоторых его ответов представители правоохранительных органов насторожились. Так, на вопрос о профессии Юра ответил: инвалид второй группы по причине проломленного черепа. Бутылкой. В винном отделе магазина. На вопрос о месте рождения он неохотно сообщил: «Потсдам». После этого милиционеры стали куда-то названивать. Но все оказалось правдой. Наконец очередь дошла до профессора. У него единственного из нас был паспорт. Милиционер изучил все Данные первой страницы и пролистал документ в надежде найти отметки о неоднократных судимостях. Вместо этого обнаружилась вложенная в паспорт фотография. Группа чернокожих людей под пальмами теснилась вокруг белого человека. И этому белому жал руки и приветливо улыбался другой белый человек — Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев. Милиционер внимательно изучил лицо человека, окруженного нефами и приветствуемого Брежневым, вгляделся в Михайлова и наконец понял, что это была одна и та же персона.