Год обмана - Андрей Геласимов

Отец сказал – а зачем ты к нему ездишь? Я говорю – у него там кто-то сидит. Он говорит – ну и что? Нам-то какая разница? Я говорю – а почему он не открывает? Он говорит – слушай, ты уже сколько свои таблетки не пил? Я говорю – сам их пей вместе со своим доктором. Он говорит – Сережа, это лучший специалист. У него вся Госдума лечится. Я говорю – от чего? Он смотрит на меня и говорит – ну, знаешь, у всех бывают проблемы. Я говорю – а у тебя?

10 января 1999 года

Не стал подниматься к Воробьеву, а сидел во дворе, в детской песочнице. Смотрел на его окна. Тот, кто живет у него в квартире, значительно меньше, чем он сам. Два раза мелькал у окна на кухне. Это не Воробьев. Слишком маленький. Я догадываюсь, кто это может быть.

11 января 1999 года

Сегодня их было двое. Воробьев и этот второй человек. Я знаю, что первый был Воробьев, потому что у подъезда стояла его машина. Отец дал ему свой «Мерседес». Раньше сам на нем ездил. Воробьев теперь любимый сотрудник. Ездит на папином «Мерседесе».

12 января 1999 года

Сегодня их опять было двое. Один раз вместе подошли к окну. А я спрятался под железным грибком в песочнице. Папин «Мерседес» опять у подъезда.

13 января 1999 года

Воробьева не было дома, поэтому я поднялся наверх. Постоял у двери и послушал. Там внутри говорил телевизор. Я позвонил, и телевизор затих. Потом кто-то подошел с той стороны. Очень тихо. Мы постояли минуты две, и я сказал – открой мне, Марина. Я хочу увидеть тебя. Но никто не открыл. Тогда я сказал – почему ты не открываешь мне дверь? Что я тебе такого сделал?

14 января

Не хочу больше писать «1999 года». Противная цифра. Она меня бесит. Как три очковых змеи. Три кобры с раздутыми капюшонами.

Сегодня старый Новый год. Отец сказал – что тебе подарить, сын? Я говорю – новых таблеток.

Скачал из Интернета еще несколько фотографий Одри Хепберн и поставил одну на десктоп. Плевать на отца. Пусть догадается. Зато каждое утро будет теперь начинаться с нее. Включаешь компьютер – а там Одри. Даже мурашки бегут, как они похожи друг на друга.

Мне уже восемнадцать лет. Значит, я могу жениться. Если найду – на ком.

Может, она все-таки откроет мне дверь? Сегодня поеду еще раз.

16 января

Вчера утром к отцу заехал один из тех охранников, которым он велел присматривать за Воробьевым. После того как отец его отпустил, я позвал его к себе в комнату. Он не хотел вначале идти, но я сказал, что отец не узнает. И пообещал ему дать сто баксов. За пять минут разговора. Он сказал – но только пять минут. Я спросил, как дела у Воробьева, и он сказал, что не знает. Воробьев отказался от охраны еще неделю назад. Они ездили с ним всего один день. Один день и еще полдня после этого. Я спросил, куда они ездили, и он сказал, что особенно никуда. Так, по городу, к нему домой и на дачу. Я сказал – туда, где у него взорвали джип? Он сказал – ну да, а куда же еще? Обязательно. Я говорю – а там кто-нибудь был? Он говорит – ну, обязательно. Я говорю – кто? Он говорит – я не знаю. Какие-то люди. Я говорю – много людей? Он говорит – ну, обязательно. Я думаю – зачем он все время повторяет «ну, обязательно»? А сам спрашиваю его – девушка там была? Он снова мне говорит – ну, обязательно. Я говорю – какая? Как она выглядела? И тогда он смотрит на мой компьютер и говорит – вот так.

В машине он без конца повторял, что Павел Петрович его за это убьет. Когда мне надоело его слушать, я сказал, что дам ему пятьсот долларов. Он сказал – а они у тебя есть? Я сказал – смотри, и он начал присвистывать. А я ему сказал – смотри на дорогу. А то мы убьемся с тобой. Тогда он сказал – нет, теперь не убьемся. Доедем по-царски. И больше не повторял «ну, обязательно». Просто свистел всю дорогу. А мне было уже наплевать.

Когда я поднялся на крыльцо, Марина стояла на веранде. Она смотрела на меня через стекло и ничего не говорила. И я смотрел на нее. Мы оба стояли, и я никак не мог открыть дверь. Не мог протянуть руку. Смотрел на Марину и не мог толкнуть дверь. А она смотрела на меня с веранды. И потом охранник сказал – ну что, может, я поехал? Я ему сказал – да. Но он продолжал стоять сзади, а я не мог открыть дверь. И тогда он сказал – ты мне еще сотню обещал за разговор у вас дома. Я дал ему сто долларов, и он сказал – я пошел. А Марина стояла на веранде и смотрела на нас. Как мы разговариваем у нее на крыльце. С этим охранником.

Потом она подошла к двери и потянула за ручку. Я ей сказал – привет. Она мне сказала – здравствуй. Я говорю – вот я тебя и нашел. А она говорит – да, точно.

17 января

Не смог вчера дописать. Вообще не знаю, зачем я это пишу. Просто пишу. Как будто от этого становится легче. Или не становится? Я не знаю.

Вот. И мы так стояли у нее на веранде, а потом она мне сказала – проходи в дом. Я рада, что ты приехал. Я говорю – я тоже. Она говорит – проходи. Я говорю – спасибо. А Мишка где? И вдруг испугался. Я подумал, что она может подумать, что я про Воробьева спрашиваю. А я спрашивал не про него. Но она сказала – с ним все в порядке. Он у себя в комнате играет. И я сказал – а.

Потом мы сидели на кухне. Молча. То есть я сидел, а она готовила завтрак. Чистила картошку. Я на нее смотрел. А потом во дворе зашумела машина, и я подумал – кто это? А Марина стала чистить картошку еще быстрей. Дверь открылась, и вошел Воробьев.

Я сказал – привет. А он ничего не сказал и смотрел на Марину. Марина перестала чистить картошку. Я сказал – вот, я наконец Марину нашел. Она, оказывается, на даче живет. А Воробьев стоит у двери и молчит. Мы, наверное, минуту вот так молчали. А потом Марина говорит – надо же, Миша, а ты какими судьбами? И смотрит на него. Он говорит – да так, мимо проезжал. Она мне говорит – Михаил время от времени к нам заходит. Редко. Когда у него время есть. И потом к нему повернулась – как у тебя дела, Михаил? А Воробьев смотрит на нее и ничего не говорит. Потом достал из сумки какой-то сверток и сказал – я вот из-за чего к вам заехал. Специально пораньше встал. Она говорит – ой, как интересно. А что у тебя там? Он говорит – платье. Она говорит – а какое платье? Он говорит – черное. Помнишь, в Италии летом купили? Я хотел тебе его на Новый год привезти, но забыл. Дел много было. Теперь специально решил приехать. Бери. Оно твое. Марина говорит – я не могу его взять. Оно дорогое. А он смотрит на нее и говорит – нет, ты возьми. Я что, зря в такую рань поднимался? И тут на кухню прибежал маленький Мишка. А Марина сразу ему говорит – иди-ка сюда. Я должна тебе ногти подстричь. Он говорит – не хочу. А она говорит – иди сюда, кому я сказала? А мы с Воробьевым смотрим на них. Она взяла ножницы и стала стричь ему ногти. И мы все молчим. Маленький Мишка смотрел на нее, смотрел, а потом начал морщиться. Она говорит – ты чего? Он говорит – мне больно. Она говорит – не ври. И очень сильно его руку к себе подтянула. Даже вывернула. Ему тяжело так стоять, поэтому он начал тянуться к ней и вставать на носочки. А она режет ему ногти и молчит. У него на глазах слезы, но он боится ее, поэтому старается изо всех сил не заплакать. А она, видимо, очень глубоко стрижет. Но он терпит. Только плачет уже. Но старается, чтобы было негромко. И свободной рукой лицо вытирает. Тогда Воробьев говорит – ты что, дура, что ли? Отвяжись от него. Я же тебе сказал – я из-за платья сюда заехал. Отпусти пацана. Я больше не буду сюда приезжать.

И вышел.

Она уронила ножницы на пол и стала смотреть в окно. Тогда я сказал – мне тоже пора.

А маленький Мишка стоял рядом с ней и плакал.

Когда я вышел на крыльцо, Воробьев во дворе пинал папин «Мерседес». Скаты проверяю – сказал он мне. Но пинал не только по скатам. Везде пинал. И по дверцам тоже. И по радиатору. Ну что, говорит, хочешь, я тебя домой отвезу? А то охрана твоя тебя, видно, бросила. Я говорю – я на электричке. Где тут она? А он говорит – не понтуйся. Садись в машину.

Я сел, а он говорит – ты лучше пристегнись. Быстро поедем. Не дай бог, еще стукнешься. Я говорю – ты что, куда-то торопишься? А он говорит – не то слово.

Мы выехали на проселок, и он нажал полный газ. Я до этого так быстро никогда не ездил. Только на компьютере. Но ему, видимо, было все равно. Нагнулся чуть-чуть вперед и не отрываясь на дорогу смотрит. А сбоку деревья как бешеные летят.

Я говорю – может, потише поедем? А он говорит – что? Я говорю – разобьемся. Он смотрит на меня и еще сильнее нажимает на газ. Я думаю – не надо с ним говорить. Пусть лучше смотрит на дорогу. А то он голову ко мне повернул и обратно ее разворачивать как будто не собирается. Я говорю – чего ты на меня уставился? Он говорит – ничего. Я говорю – ты вперед смотри, а то мы убьемся. Он улыбнулся и ударил по тормозам. Машину закрутило как щепку. А он все смотрит на меня. Мы крутимся посреди дороги, а он смотрит.

Наконец остановились. Кругом тишина. Лес в снегу. И мы стоим поперек дороги.

Я говорю – ну и что? Он говорит – ничего. Остановились просто. Поговорим?

Потом вдруг смотрит куда-то вбок и говорит – все-таки твоя охрана тебя не бросила. Павел Петрович им по уму болты закрутил. Я туда посмотрел и говорю – это не наша машина. Я приехал совсем на другой. Тогда он говорит – да? Надо же, как интересно. Это кто у нас тут зимой в дачном поселке, кроме нас с тобой, ездит?