Просто дети - Патти Смит

Теперь по вечерам – а точнее, почти за полночь – он стучался в мою дверь, застенчиво и мило улыбаясь. Я хватала с вешалки плащ, и мы шли гулять. От “Челси” никогда далеко не отходили, но казалось, вокруг вместо городских домов – степной бурьян, а ветер вместо мусора разносит перекати-поле.

В октябре над Нью-Йорком прошел холодный атмосферный фронт. У меня начался надсадный хронический кашель: в лофтах были перебои с отоплением. Изначально эти дома не предназначались под жилье, за ночь выстывали. Роберт часто оставался у Дэвида, а я заворачивалась во все наши одеяла и до поздней ночи не спала – читала комиксы про Крошку Лулу, слушала Дилана. У меня воспалился зуб мудрости, я переутомилась. Врач сказал, что у меня анемия, и прописал красное мясо и черное пиво. То же самое советовали Бодлеру, когда он, больной и одинокий, бедствовал зимой в Брюсселе.

Я была немного предприимчивее горемыки Бодлера. Облачилась в старое клетчатое пальто с глубокими карманами и стащила в “Гристедз” два маленьких стейка: думала пожарить их у себя на электроплитке на чугунной сковородке моей бабушки. На улице мне неожиданно повстречался Слим, и мы впервые отправились гулять при свете дня. Я испугалась, что мясо протухнет, и поневоле созналась, что при мне пара сырых стейков. Слим вытаращился недоверчиво, залез в мой карман и посреди Седьмой авеню выудил оттуда стейк. С притворным упреком покачал головой:

– Ну хорошо, голубка, пойдем перекусим.

Мы поднялись ко мне, я включила электроплитку. Стейки мы съели прямо со сковородки. После этого случая Слим стал за меня беспокоиться – уж не голодаю ли я? Через несколько дней зашел ко мне и спросил, нравятся ли мне омары у “Макса”. Я сказала, что никогда их не пробовала. Он опешил:

– Ты там никогда не ела омаров?

– Да я там вообще никогда не ела.

– Что-о? Бери пальто. Идем жрать.

До “Макса” мы доехали на такси. Слим без колебаний, широким шагом направился в дальний зал, но уселись мы не за круглый стол. Заказ он сделал сам:

– Принесите ей самого большого омара, какой у вас есть.

Тут я заметила, что на нас все глазеют. Смекнула: я же никогда не появлялась у “Макса” с другими мужчинами, кроме Роберта, а Слим – настоящий красавец. А когда принесли моего омара-гиганта, приготовленного с растопленным маслом, интуиция подсказала мне еще кое-что: а вдруг моему красавцу-ковбою нечем расплатиться?

Я приступила к омару. Обратила внимание, что Джеки Кертис тайком манит меня рукой. “Наверно, намекает, чтобы я поделилась”, – подумала я. Завернула в салфетку мясистую клешню и последовала за Джеки в женский туалет. А Джеки немедленно взялась меня допрашивать:

– Отчего ты пришла с Сэмом Шепардом?

– С Сэмом Шепардом? Да что ты, его зовут Слим.

– Милочка, неужели ты не знаешь, кто он?

– Ударник в The Holy Modal Rounders.

Джеки лихорадочно рылась в сумочке, и вокруг разлетались облака пудры.

– Крупнейший драматург всего офф-Бродвея, вот кто! Его пьеса шла в Линкольн-центре. У него пять “Оби”[99]! – трещала она сорокой, одновременно подкрашивая себе веки.

Я ушам своим не поверила. Неожиданная весть – коллизия прямо из мюзикла с Джуди Гарленд и Мики Руни.

– Что ж, я таким вещам особого значения не придаю, – произнесла я.

– Не будь дурой. – И Джеки театрально притянула меня к себе. – Он тебя на Бродвей может вывести.

У Джеки был талант превращать любой бытовой диалог в заправскую сцену из мелодрамы.

От клешни омара Джеки отказалась:

– Нет, спасибо, милочка, я охочусь на крупную дичь. Подведи-ка его к моему столику, а? Я просто мечтаю перекинуться с ним словом.

Что ж, я не грезила о Бродвее и не собиралась таскать за собой своего спутника, точно живой охотничий трофей. По крайней мере, счет оплатить он сможет – и то хлеб, рассудила я.

Вернувшись за столик, я уставилась на своего спутника суровым взглядом:

– Тебя зовут Сэм?

– Ну да, точно так, – протянул он тоном У.-К. Филдза[100]. Но тут принесли десерт: ванильный “сандей” с шоколадным соусом.

– Сэм. Хорошее имя. Сгодится, – сказала я.

– Да ты кушай мороженое, Патти Ли, – только и сказал он.

В вихре светской жизни, захватившем Роберта, я все острее чувствовала себя чужой. Он водил меня к знакомым на чай, на ужины, иногда – на вечеринки. Мы сидели за столами, где одному гостю полагалось больше ложек и вилок, чем необходимо семье из пяти человек. Я никак не могла взять в толк: почему за столом нам с Робертом полагается сидеть в разных углах? Зачем я должна поддерживать разговор с какими-то незнакомыми людьми? Я просто сидела и молча страдала, дожидаясь следующей перемены блюд. Казалось, никто, кроме меня, не изнывает от нетерпения. Но Робертом я невольно восхищалась, наблюдая, как он общается: непринужденно, совсем другой человек стал. Если кто-то хочет закурить, тут же подносит зажигалку, смотрит собеседнику в глаза.

Мало-помалу Роберт стал вхож в высшее общество. Смириться с его социальной метаморфозой мне было в каком-то смысле труднее, чем с сексуальной. Чтобы принять двойственность его сексуальной ориентации, от меня требовалось только проявить понимание. Но чтобы не отставать от него на социальной лестнице, я должна была бы изменить своим привычкам.

Некоторые из нас рождаются бунтарями. Читая биографию Зельды Фитцджеральд, написанную Нэнси Милфорд, я узнавала себя в ее мятежной душе. Помню, как мы с мамой шли мимо витрин и я спрашивала, почему люди не бьют стекла – подумаешь, пнул, и готово! Мама разъясняла, что есть неписаные правила поведения в обществе и благодаря этим правилам мы сосуществуем друг с другом как люди, а не как животные. Услышав об этом, я моментально почувствовала себя в неволе: как это, мы, дети, приходим в мир, где все наперед расписано старшими? Я кое-как подавляла в себе страсть к разрушению, старалась взамен развивать страсть к творчеству. Однако во мне по-прежнему жила маленькая девочка, которая ненавидела правила.

Когда я рассказала Роберту, как в детстве мне хотелось бить витрины, он только посмеялся:

– О нет, Патти! Ну ты и смутьянка.

Но я не была смутьянкой.

Зато Сэм узнал в этой истории себя. Легко вообразил себе, как я стою на улице – маленькая девочка в малюсеньких коричневых туфельках – и меня так и подмывает перевернуть все вверх дном. Когда я сказала Сэму, что иногда меня так и подмывает пнуть витрину, он просто сказал:

– Разбей ее, Патти Ли. Если тебя арестуют, я внесу за тебя залог.

С Сэмом я могла быть самой собой. Он лучше всех понимал, каково воспринимать свое тело как темницу.

У Роберта Сэм не вызывал симпатии. Роберт поощрял во мне утонченность и опасался, что в компании Сэма я стану совсем бунтаркой. Оба косились друг на друга настороженно, так и не смогли преодолеть взаимное отчуждение. Случайный наблюдатель предположил бы, что они просто слеплены из разного теста, но у меня было другое объяснение: оба были мужчины с характером, оба желали мне только добра. И в Сэме и в Роберте я узнавала частичку себя (если не считать манеры поведения за столом) и не переживала оттого, что они сталкивались лбами, как бараны: смотрела на их поединки снисходительно и гордо.