Флот и крепость. Синопский бой - Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

в Англии и Франции говорили и писали, что они взывают к крестовому походу культурной парламентарной Западной Европы против восточного деспота, но при этом не добавляли, что этот «крестовый поход» готовятся совершить, защищая другого восточного деспота, турецкого султана, под игом которого стонало более десяти миллионов христиан — славян и греков.

Синопская победа черноморцев обрисовывалась как предумышленное побоище, причем силы Нахимова увеличивались вдвое и втрое. Злонамеренным называлось и сожжение Синопа, хотя, разумеется, если бы даже и не сгорело ни одного дома в Синопе, западные державы начали бы против России войну.

Страсти разгорелись необычайно, и, наконец, сильная английская эскадра, соединенная с французской, вошла в Черное море, чтобы блокировать Севастополь; другая подобная эскадра под командой адмирала Непира появилась в Балтийском море, третья — в Белом, перед Соловецкими островами, четвертая — даже у берегов Камчатки.

Началась длительная и очень кровопролитная Крымская, или Севастопольская, кампания 1854-1855 годов.

Синопский бой показал, что несокрушимы среди черноморцев боевые традиции, создававшиеся еще при адмиралах Ушакове и Сенявине, но вместе с тем он дал понять врагам России, с кем им придется иметь дело, когда они вздумают осуществить свой замысел нападения на Севастополь.

Огромному англо-франко-турецкому флоту, вошедшему в Черное море, не могли, как вполне правильно полагал Меншиков, с надеждой на успех сопротивляться немногочисленные русские суда, поэтому флот остался в бухтах под прикрытием береговых батарей, а матросы вышли на сушу встречать большую по тому времени — почти семидесятитысячную — десантную армию противника, и недавние герои Синопа — Нахимов, Новосильский, Истомин, Корнилов — стали во главе не только моряков, но и сухопутных частей, бывших в Севастопольском гарнизоне.

Севастопольские матросы и офицеры сражались на суше так, как учили их сражаться на море. Они установили и для сухопутных частей, с которыми бок о бок бились, свой стиль обороны, выразившийся в неодолимой стойкости, меткой артиллерийской стрельбе, частых вылазках, выдержке, строгой дисциплине, быстроте и ловкости действий.

В августе 1855 года, когда Южная сторона Севастополя, после почти годовой обороны, была оставлена русскими войсками по приказу главнокомандующего Горчакова, сменившего Меншикова, города уже не было, — были одни развалины.

Сорокатысячный гарнизон Севастополя перешел через Большую бухту на Северную сторону, заранее сильно укрепленную, по мосту, который тут же и развели. Но атаковать Северную сторону Севастополя враги уже не решились. Они понесли слишком большие потери людьми, они затратили непредвиденно много средств для того только, чтобы захватить ничтожный по величине клочок русской земли на берегу Черного моря. Отрываться от своей базы — флота — и идти внутрь Крыма было им совершенно не по силам, и французы первыми предложили новому русскому императору Александру II начать переговоры о мире.

Так блистательно сражавшийся под Синопом Черноморский парусный флот был затоплен руками своих же команд. Но время его все равно прошло, и смена его — флотилия паровых военных судов, снабженных бронею, — не заставила себя долго ждать.

Изменились орудия борьбы и ее приемы, но незабвенными остаются боевые предания.

Память народа крепка, и на вечные времена вошли о нее герои Синопского боя, ставшие всего лишь через год после этого боя героями знаменитой Севастопольской обороны середины девятнадцатого столетия.

Не самодержавный строй Николая I, смерть которого прошла незамеченной в осажденном Севастополе, защищали эти герои, а то, что является непререкаемой святыней для каждого, если он не чужак, если он не отщепенец, если он не предатель, — Родину.

1940-1941 гг.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В 1925 году Максим Горький писал В. В. Вересаеву: «…А Сергеева-Ценского я никогда, ни разу не видел, но преисполнен уважения и даже восхищения перед ним. Вот тоже человек, который одиноко и мужественно играет на своей великолепной дудочке. Его «Преображение» кажется мне настоящей русской и большой книгой».

Старое поколение читателей, то, которому некогда довелось читать «Движения» и «Печаль полей», «Бабаева» и «Валю» и ряд других великолепных повестей, рассказов и стихотворений в прозе, вместе с М. Горьким восторгалось самобытным талантищем Ценского. Но отряд этих читателей с годами таял. И книги Сергеева-Ценского, изданные когда-то небольшими тиражами, становились библиографической редкостью. Где, например, вы найдете сегодня романы о Пушкине и Лермонтове, повесть «В грозу», рассказ «Старый полоз»? Их нет даже у букинистов.

Словом, старые издания исчезали, переизданий не было. И не автор повинен в этом. Повинны были люди, имевшие власть в издательствах. М. Горький возмущался: «Необходимо обратить внимание на глубокую несправедливость, допускаемую кем-то по отношению к прекрасному писателю Сергееву-Ценскому… Он превосходный техник, и литературная молодежь должна учиться по его книгам».

Новые его произведения некоторые круги литературной критики встречали организованно… в штыки. Исподволь, постепенно туман лжи и клеветы обволакивал имя писателя. Говорили, что он отшельник и нелюдим, ни к кому в гости не ходит и к себе никого не пускает, даже корреспондентов. Он действительно не принимал тех, кто усердно поливал его грязью; не пожимал с милой улыбкой руки тем, кто наводнял нашу литературу мутным потоком серятины, кто уродовал, засорял, обеднял великий русский язык. Он был гордым, неподкупным и чистым.

Между ним и читателем 20-х и 30-х годов стояла возведенная рапповцами стена. И вот однажды она рухнула под могучими залпами огненной «Севастопольской страды». Читатель был изумлен, познакомившись с этой героической эпопеей.

Это было в канун Отечественной войны. Люди учились у героев Ценского любить свою Родину. Они читали «Севастопольскую страду» под грохот фашистских бомб. А писатель в суровые военные годы вручал своим читателям новые рассказы и романы.

Нет, он не был отшельником. Его таким хотели сделать. Он разговаривал с читателем посредством своих книг. Он принимал у себя дома, в Алуште, моряков и танкистов, комсомольцев, писателей, тех, кто шел к нему с открытой душой. Простые люди понимали его, тянулись к нему, как растения к солнцу, чувствуя, что в этом человеке бьется сердце гения, большое русское сердце. Писатель слишком дорожил временем. Он работал над эпопеей «Преображение России»; замысел был гигантский, а художнику было уже много лет. Да если бы он только и принимал желающих с ним познакомиться, он все равно бы не успел со всеми поговорить. Слишком много людей хотело его видеть, особенно в послевоенные годы.

Если уж он встречался с человеком, то тот уходил от него обрадованный и взволнованный. Встречи с ним сохранялись в памяти и сердце на всю жизнь.

Великие замечали его сразу. Лев Толстой обратил внимание на его первую повесть «Сад» и рассказ «Батенька». Куприн сам приехал к нему в Алушту познакомиться и