Непобедимый (иллюстрации А.Андреева - 320x240) - Станислав Лем

 Казалось, какой-то гигантский скульптор с необыкновенной быстротой формировал их невидимыми движениями. Несколько коротких разрядов пронзили воздух между ближайшими точками туч, казалось, рвавшихся друг к другу, но каждая осталась на своей стороне, вибрируя центральными клубами во все убыстряющемся темпе. Блеск этих молний был удивительно темным, он на мгновение освещал обе тучи — застывшие в полете миллиарды серебристо-черных кристалликов. Потом, когда скалы повторили несколько раз эхо ударов, слабое и приглушенное, словно их покрыл поглощающий звук материал, обе черные тучи, дрожа, напрягаясь до предела, соединились и перемешались. Сразу потемнело, как будто зашло солнце, и одновременно в воздухе появились неясные изгибающиеся линии, и Рохан только через некоторое время понял, что это гротескно изуродованное отражение дна ущелья.

Воздушные зеркала волновались и таяли под покровом тучи; вдруг он увидел гигантскую, уходящую головой во тьму человеческую фигуру, которая неподвижно смотрела на него, хотя само изображение непрерывно дрожало и колебалось, гаснущее и вновь вспыхивающее в таинственном ритме. И снова ушли секунды, прежде чем он узнал собственное отражение, висящее в пустоте между боковыми полотнищами тучи. Он был так удивлен, до такой степени поражен непонятными действиями тучи, что забыл обо всем. У него блеснула мысль, что, возможно, туча знает о нем, о микроскопическом присутствии последнего живого человека среди камней ущелья.

Но и этой мысли он не испугался. Не потому, что она была слишком неправдоподобна — он уже ничто не считал невозможным, — просто он жаждал участвовать в этой мрачной мистерии, значение которой — в этом он был уверен — не поймет никогда. Его гигантское отражение, сквозь которое слабо просвечивали далекие склоны верхней части ущелья, куда не достигала тень тучи, таяло. Одновременно из тучи высунулись бесконечные щупальца, если какое-нибудь втягивалось обратно, его место занимали другие. Из них пошел черный дождь, становившийся все более густым. Мелкие кристаллики падали и на Рохана, легко ударяли его в голову, осыпались по комбинезону, собирались в складках. Черный дождь все еще шел, а голос тучи, это всеобъемлющее, охватившее не только долину, но, казалось, всю атмосферу планеты гудение, усиливался.

В туче образовывались локальные вихри, окна, сквозь которые просвечивало небо; черный покров разорвался посредине и двумя валами, тяжело, как бы неохотно, попятился к зарослям, заполз в неподвижную чащу и растворился в ней. Рохан по-прежнему сидел без движения. Он не знал, можно ли стряхнуть кристаллики, которыми был обсыпан. Множество их лежало на камнях, все, до сих пор белевшее как кость, ложе ручья было словно забрызгано черной краской. Он осторожно взял один из треугольных кристалликов, и тот будто ожил, деликатно дунул на руки теплой струей и, когда Рохан инстинктивно разжал руку, взлетел в воздух.

Тогда, будто по сигналу, все вокруг зароилось. Это движение только в первый момент представлялось хаотичным. Черные точки образовали над самой землей слой дыма, сконцентрировались, объединились и столбами пошли наверх. Казалось, скалы задымились какими-то жертвенными факелами несветящегося пламени. Потом произошло что-то еще более непонятное. Когда взлетающий рой повис, как огромный пушистый черный шар, над серединой ущелья, на фоне медленно темнеющего неба, тучи снова вынырнули из зарослей и стремительно бросились на него. Рохану показалось, что он слышит скрежещущий звук воздушного удара, но это была иллюзия. Он уже решил, что наблюдает схватку, что тучи извергли из себя и сбросили на дно ущелья этих мертвых «насекомых», от которых хотели избавиться, но понял, что ошибается. Тучи разошлись, и от пушистого шара не осталось и следа. Они поглотили его. Мгновение, и снова только вершины скал кровоточили под последними лучами солнца, а раскинувшаяся долина снова стала пустынной.

Рохан поднялся на ослабевшие ноги. Он вдруг показался себе смешным с этим поспешно взятым у мертвеца излучателем; больше того — он чувствовал себя ненужным в этой стране абсолютной смерти, где могли победить только мертвые формы, победить для того, чтобы совершать таинственные действия, которых недолжны были видеть ничьи чужие глаза. Не с ужасом, но с полным ошеломления удивлением участвовал он мгновение назад в том, что произошло. Он знал, что никто из ученых не в состоянии разделить его чувств, но хотел вернуться теперь уже не только как вестник гибели товарищей, но и как человек, который будет добиваться, чтобы планету оставили нетронутой. «Не все и не везде существует для нас», — подумал он, медленно спускаясь вниз. Светлые сумерки позволили ему быстро дойти до поля битвы. Там ему пришлось ускорить шаги, так как излучение остекленевших скал, кошмарными силуэтами встающих в густеющих сумерках, становилось все сильнее. Наконец он побежал. Отзвук его шагов от одних каменных стен передавался другим, и в этом непрерывном эхе, в этом гуле, усиливавшем его торопливость, он прыгал с камня на камень. Он миновал неузнаваемые, расплавившиеся обломки машин, выскочил на крутой склон, но и здесь индикатор пылал ярким рубиновым огнем.

Задерживаться было нельзя. Он задыхался, но не снизил темпа, только до предела открыл вентиль редуктора. Если даже кислород кончится у выхода из ущелья, если придется дышать воздухом планеты, все равно это наверняка лучше, чем оставаться лишние минуты здесь, где каждый сантиметр скалы выбрасывал смертоносное излучение. Кислород бил ему в горло холодной волной. Бежать было легко, поверхность застывшего потока лавы, который оставил на пути своего поражения отступающий циклоп, местами была гладкой почти как стекло. К счастью, на нем были горные ботинки с шипами, и он не скользил. Теперь совсем стемнело, только кое-где выглядывающие из-под остекленевшей оболочки светлые камни показывали дорогу вниз, только вниз. Он знал, что впереди по крайней мере еще три километра такого пути. Делать какие-либо вычисления при этой сумасшедшей гонке было не совсем удобно, но он время от времени посматривал на пульсирующий огонек индикатора. Он мог здесь быть еще около часа, тогда доза не превысит двухсот рентгенов. Ну пусть час с четвертью, но если и после этого он не доберется до начала пустыни, спешить будет уже некуда.

Где-то на двадцатой минуте наступил кризис. Сердце он чувствовал как жестокое, непреодолимое существо, которое раздирало и сжимало ему грудь, кислород жег горло пылающим огнем, в глазах мелькали искры, но самым плохим было то, что он начал спотыкаться. Правда, излучение стало немного слабее, индикатор тлел в темноте как гаснущий уголек, но он знал, что должен бежать, бежать дальше, а ноги уже отказывались слушаться. Все его мышцы работали на пределе, все в нем кричало, требовало остановиться, стоять, а то и рухнуть на кажущиеся такими холодными, такими безопасными глыбы потрескавшегося стекла. Он хотел посмотреть вверх, на звезды, споткнулся и полетел вперед, едва успев выставить руки. Всхлипывая, он глотал воздух. С трудом приподнялся, встал, несколько шагов пробежал, качаясь из стороны в сторону, потом нужный ритм вернулся и понес его. Он уже потерял ощущение времени. Как он вообще ориентировался в этой глухой тьме? Он забыл о мертвых, которых нашел, о костяной улыбке Бенигсена, о Реньяре, лежащем под камнями рядом с разбитым арктаном, о безголовом, которого ему не удалось опознать, забыл даже о туче. Мрак давил на него, наливал кровью его глаза, напрасно искавшие большое звездное небо равнины, песчаная пустота которой казалась ему избавлением. Соленый пот заливал лицо, он бежал вслепую, увлекаемый силой, неисчезающему присутствию которой в себе мгновениями еще мог удивляться. Этот бег, эта ночь, казалось, не имели конца.