На семи морях. Моряк, смерть и дьявол. Хроника старины. - Хельмут Ханке

Не менее, чем песни, самобытным и непосредственным был и профессиональный язык моряков, этих вечно странствующих пролетариев. Их язык – единственное в своем роде зеркало неисчерпаемого природного ума и богатой фантазии «парней с бака». Изъясняться в манере, присущей столь презираемым ими «береговым крысам», они явно считали ниже своего достоинства.

Заслуживает внимания, что профессиональный жаргон моряков нашпигован названиями животных, приспособленными для обозначения предметов совсем иного рода[06]. Под «угрем» немецкий моряк понимает трос, канат, а под «конем» – перт[07]. А эзельгофт – двойное кованое или литое из стали кольцо для соединения вершины мачты со стеньгой, являющейся ее продолжением, – получил свое название от немецкого слова «эзельхаупт» – «ослиная голова». Окон на корабле не было, а были «бычьи глаза». Рыбаков называли «пикшами», а червей в солонине или сыре – «слонами». Имелись, наконец, «камбузные жеребцы» – коки, «собачьи вахты», «девятихвостые кошки» – плети и «крысиный яд» – водка. «Звериные названия» преобладали и в оценке погоды. При свежем ветре вокруг корабля плавали «белые гуси». При ветре до пяти баллов волны «лаяли, как собаки», при восьми баллах они «бодались, как бараны», а при десяти баллах «ревели, как быки».

Имели свои особые наименования и предметы повседневного обихода. К членам команды обращались не по их истинным именам, а только по прозвищам. Стоило моряку наняться на другое судно, и он должен был привыкать к новому имени. Морские волки, проскитавшиеся по морям не один десяток лет, едва помнили имя, которое получили при рождении. Нередко «забывали» свое настоящее имя и те, кто хотел скрыть прежнюю судимость или скрыться за аферу с женитьбой, за нанесение тяжелых увечий, за воровство или иные «милые художества».

Прозвищами награждали большей частью по каким-либо характерным особенностям в облике, поведении или одежде «награждаемого», по прошлому или теперешнему его занятию, а то и по какой-либо истории, в которую он влип когда-то.

Глава восьмая

О НЕСЧАСТНЫЙ РОЙБЕН РЕНЦО!

О несчастный Ройбен Ренцо!Ренцо, парни, Ренцо!В матросы Ренцо устроился,Попал на борт китобойца.Но не знал он в жизни удачи:Разложили его однажды у трапаИ всыпали сорок горячих…

«Внимание!» – скомандовал рябой боцман, одетый в парадную форму. Матросы, выстроенные вдоль правого борта, вытянулись в струнку. Капитан и офицеры смотрели со шканцев на полубарказ, движущийся к ним от группы военных кораблей, стоящих в гавани Плимута. Гребцы быстро мчали его, загребая в такт глухо звучащей дроби барабана.

Вот он уже всего в полукабельтове[01] от них. Посередине его находилась небольшая приподнятая платформа, на которой стоял на коленях закованный в кандалы матрос, а справа и слева от него – стража в красных мундирах, с саблями наголо. С обнаженной, исполосованной спины несчастного капала кровь. На бронзе его загорелых рук выделялась синева татуировки. Обветренное лицо было искажено болью.

Между тем на полубарказе переложили руль, и он направился вдоль борта корабля, слегка раскачиваемого ленивой волной. Это было сигналом для боцманмата, который тотчас же вытащил из кожаного футляра «девятихвостую кошку» с красной рукояткой – недоброй памяти флотский карательный инструмент. Затем он спустился по фалрепу в полубарказ и с плетью в руке занял место на платформе. Стража отошла в сторону. Снова раскатилась дробь барабана, и десять раз просвистела плеть, падая на иссеченную спину закованного. Каждый раз по его телу пробегала дрожь. При десятом ударе из его крепко стиснутых губ вырвался стон. Кожа со спины клочьями нависла на поясницу.

Когда полубарказ прошел вдоль пяти кораблей, засеченный плетьми свалился без чувств в лужу собственной крови. Находящийся рядом врач подал знак прекратить экзекуцию. Это означало, однако, лишь отсрочку на несколько недель, после чего надлежало нанести недоданные удары, предусмотренные мерой наказания, если, конечно, жертва к этому времени не умрет. Эта средневековая процедура исполнения приговора, называвшаяся «бичевание сквозь флот», была обычной в большинстве военных флотов еще в начале XIX века.

В более поздние времена исполнять этот бесчеловечный акт не решались уже ни в своих, ни в иностранных гаванях. Боялись огласки. Примечательным в этом отношении был инцидент, происшедший в начале прошлого столетия на одном американском военном корабле на рейде Неаполя. Ночью на борту возник пожар. Несмотря на отчаянное противодействие команды, огонь распространялся все шире. Здравый смысл подсказывал, что осталось лишь несколько минут до взрыва крюйт-камеры. Один из матросов, чтобы спастись, прыгнул в воду, однако сверх ожидания в последние мгновения огонь был задержан, а затем и вовсе потушен. Матрос снова вскарабкался на борт. Это заметил офицер и доложил о случившемся капитану. Военный суд приговорил: за трусость «бичевать сквозь флот»! Но привести в исполнение этот приговор можно было лишь в мало посещаемой по тем временам Алжирской гавани, которую эскадра выбрала специально для этой цели.

Нигде наказание плетьми не применялось в таких масштабах, как на «невестах ветра» в XVII, XVIII, а частично и в XIX столетии. После двенадцати ударов боцманматы менялись, чтобы рука, держащая плеть, всегда была крепкой. Строжайший карательный режим господствовал на кораблях военных флотов.

Эту безнравственность пытаются оправдать, разъясняя, что буйных палубных парней, рекрутированных из висельников и подонков многих наций в тюрьмах и темных портовых переулках, можно было обуздать лишь плетьми и цепями, как некогда галерных рабов. Без такой палочной дисциплины корабли якобы не ушли бы и на сотню метров.

Безусловно, это разъяснение не совсем высосано из пальца. Однако оно не принимает во внимание того факта, что бесчеловечное обращение начальников с матросами нередко переполняло чашу их терпения и вынуждало «парней с бака» на крайние меры. Если команде приходилось выбирать между медленным забиванием насмерть или виселицей, она предпочитала страшный, но быстрый конец. При этом люди могли еще получить удовлетворение, рассчитавшись прежде со своими истязателями. Тогда и сложилась в Англии поговорка: «Лучше висеть, чем служить на флоте».

Действительно, в ту пору величайших издевательств над людьми и живодерства на английских военных кораблях было и больше всего матросских восстаний. Мятеж 1797 года в устье Темзы подчинил власти бунтовщиков большую часть экскадры и угрожал в течение нескольких недель всему британскому флоту.