Серебряный Вихор - Джон Майерс

Наверное, заметила, как Голиас кольнул кобылу. Я повернулся, чтобы отчитать его за такую глупую шутку, а заодно поторопить, пока сюда не подоспела полиция. Но он был уже далеко впереди меня. Свернув в переулок, он побежал так, что пятки засверкали.

— Шендон, догоняй! — рявкнул он мне. Он завернул за угол, в руках у него что-то блеснуло. Я понесся что есть мочи, потому что Голиас, надо сказать, взял ноги в руки — и не обе, а целых три.

Голиас был очень доволен собой, но мне его проделка пришлась не по душе. Я и сам не всегда вел себя прилично, но похищение протеза представлялось мне крайней низостью. Я ткнул большим пальцем в эту штуковину, на которой еще болтались клочки только что перерезанных подвязок.

— Какого черта ты это сделал? Он хмыкнул.

— Жаль, что она пустая. Но иначе я бы не смог стянуть ее. Можно загнать за кругленькую сумму. Это не серебро и не сплав, милый мой; здесь не обошлось без прикосновения Мидаса.

— Кто такой Мидас? Впрочем, неважно. Я знаю, мы нуждаемся в деньгах, но неужели для этого необходимо грабить калеку?

Голиас сохранял невозмутимый вид.

— Кильмансегг закажет другой протез и украсит его бриллиантами. Не будь она одноногой, так выдумала бы другой способ бахвальства. Не беспокойся о ней. Кстати, хвастовство, согласно Делосскому закону, подлежит наказанию.

— Да, она явно пускала пыль в глаза, — согласился я. Теперь, когда я узнал, что девушка богата, у меня отлегло от сердца. Я даже улыбнулся. — Как тебе удалось заполучить ее ходулю? Разве девица не сопротивлялась?

— Так получилось, что нет. Лошади поднялись на дыбы, но коляска не тронулась с места. Девушка, вообразив, что я спешу к ней на помощь, позволила себе упасть в обморок. Но поторопимся. Заложим протез у Барабаса, пока стража не накрыла нас с поличным.

Возвращаясь в «Еловую Шишку», мы увидели Джонса. Юноша взволнованно расхаживал взад и вперед перед дверями гостиницы.

— Удалось что-то разузнать? — спросил я, когда мы входили в обеденную залу. Луций рывком выдвинул кресло и плюхнулся в него.

— Раван при дворе и так занят, что ему некогда выбраться в город.

— Хорошего мало, — заметил Голиас. — Я бы предпочел беседовать с ним подальше от короля и королевской стражи. — Он задумчиво потеребил нос. — Можно, конечно, подождать, пока он освободится, но ведь ты хочешь идти туда немедленно.

— Я иду туда сейчас, — заявил Джонс. — Почему я должен ждать, пока дон Родриго освободится?

— Правильно, — согласился Голиас. — Итак, поднимаем забрала. Но сперва давайте перекусим — мне не хочется умирать натощак, да и тряпки наши вот-вот принесут. Далеко ли отсюда до Ксанаду, Луций?

— Примерно семь миль.

— Я так и представлял. — Голиас позвенел кошельком. — Мы при деньгах и до садов доберемся в карете.

— А почему не до самого дворца? — спросил я.

— Нас туда не приглашали, и если мы подкатим с шиком, привлечем ненужное внимание.

— Неплохо бы подробнее разработать план кампании, — заметил я двумя часами позже, уже в пути. Голиас прекратил насвистывать и улыбнулся.

— Мы не такие глупцы, как тебе кажется, — возразил он. — Здравый смысл велит нарываться на неприятности. Именно тогда видно, на что идешь; а если сидеть на месте, они подкрадутся, как змеи, и сцапают, словно куропатку, высиживающую яйца. В нашем деле трудно что-либо предвидеть. Спасая шкуру от охотника, исхитришься освободить хвост из капкана.

Меня не слишком утешила его философия. Настроение не улучшилось, даже когда мы достигли окрестностей Ксанаду. Город был обнесен стеной, как главная тюрьма штата. У ворот стояла стража, и они запирались за теми, кто въезжал.

Но вид дворца меня немного развеселил. Все в нем было предназначено для утехи и покоя: даже мысль о насилии казалась нелепой. И парк вокруг дворца услаждал глаз обилием зелени и цветов. В нем было множество фонтанов и извилистых тропок для прогулок. Выйдя из кареты, мы пошли по одной из таких дорожек.

Большинство прохожих, попадавшихся нам, прогуливались безо всякой видимой цели. Мужчины были вооружены, но в остальном все здесь походило на Линкольн-Парк: не хватало только детей и голубей. Тенистые аллеи располагали к праздности и неге, и наша стремительная, деловая походка не могла не показаться странной. Голиас разделял мои опасения.

— Нам не следует так спешить, Луций. На нас оглядываются.

— Боитесь — так не идите со мной, — отрезал Джонс. Но тут же почувствовал себя виноватым. — То есть я не то хотел сказать. Но я не могу не торопиться.

— Тише едешь — дальше будешь, — проворчал я. — Смотри хотя бы, куда идешь. Вовсе незачем налетать на людей, даже если очень спешишь.

Джонс, заговорившись с Голиасом, не успел уступить дорогу показавшимся из-за поворота всадникам. Юноша обернулся, но вместо того, чтобы посторониться, шагнул им навстречу.

— Родриго! — воскликнул он. В голосе его послышалась угроза, и глаза засверкали яростью. Однако всадник даже глазом не моргнул. Он остановился с самым безмятежным видом, как если бы перед ним зудела крохотная мошка.

— Берегись, Луций! — крикнул я. Но вместо пистолета Родриго извлек из кармана лорнет. Сквозь это приспособление, созданное словно бы специально для высокомерных особ, он окинул взглядом шумливого юнца.

— Если это только не мой мнимый родич, мистер Джонс, то вид у этого незнакомца столь же глупый.

Луций был настолько разъярен, что, казалось, его трудно было чем-либо допечь. Однако поняв, что Раван ничуть не испуган, а, напротив, потешается над ним, юноша взвился, как ужаленный. Он подскочил к кузену и сгреб его блузу.

— Черт бы тебя побрал, негодяй! Где она?

— Потише, ты, дуралей! — вмешался попутчик Равана. — Это же королевский фаворит.

Он попытался оттолкнуть руку Джонса, и совершенно напрасно. Удивительно было, что Джонс, добродушнейший из людей, способен на такую ярость. Гнев овладел им всецело, полностью помрачив рассудок.

— Какого дьявола меня должно это заботить, если король не нашел никого получше? — крикнул он, с силой толкнув придворного. Тот, перекувырнувшись через собственный меч, плюхнулся задницей в пруд, да так и увяз там. Луций рванул блузу дона Родриго.

— Где она, я тебя спрашиваю?

Не помню двух более красивых мужчин, которым бы довелось столкнуться лицом к лицу. При одинаковом росте они значительно отличались друг от друга. Джонс был рыжеват, крепко сложен и лучился здоровьем. Его соперник — темноволос и более гибок. Сложение он имел атлетическое, но кожа его была бледна, как у человека, почти не выходящего на открытый воздух. Глаза, обведенные синевой, умели не выдавать истинных мыслей и чувств хозяина.