Девушка в синем - Нина Александровна Тихонова

Появлялись они стремительно и неожиданно. Нужно было вмиг бросаться в кусты, поле или канаву, предварительно затолкнув туда не очень поворотливую бабушку.

После третьего налета она потеряла рассудок. Лежа в канаве, было нелегко убедить ее в том, что она не дома и не может пойти на кухню приготовить чай.

Седьмой налет был самым серьезным. Мы не успели разбежаться и распластались на дороге носом в асфальт. Пули свистели отчаянно близко.

По странному устройству моей нервной системы, мне в критические моменты делается страшно только тогда, когда все уже позади. Поначалу страх не доходит до сознания («недоразвитая», — говорила бабушка в сердцах). Лежа, я увидела черного котенка. Необходимо убрать! А то еще раздавят, и вообще, черная кошка поперек дороги — дурная примета! Я залезла под чью-то машину… Когда все утихло, я сорвала на память уцелевшую рядом со мной в щели асфальта ромашку. Она была символом жизни. Последний, и самый сильный шок вернул бабушке сознание.

Продолжая еще некоторое время передвигаться среди обломков машин, обгорелых чемоданов, раненых и нескольких убитых, мы свернули наконец на поперечную дорогу и свалились на сено в какой-то приютившей нас ферме. Все заснули как сурки. Меня всю ночь от испуга трясло как в лихорадке.

Ехать дальше по пустой и свободной дороге было куда приятнее. В одной деревушке нас даже напоили горячим кофе. Словно также подбодрившийся «Ситроен» довез нас всех в радужном настроении до самого Фужера, где давно собрался весь «Феролит».

Наконец наши приключения кончились. Теперь мы в безопасности. Снова будет еда, работа, постель…

Не тут-то было. Хозяин встретил нас на пороге. Все уже уехали. Немцы совсем близко. Нужно ехать дальше! Дальше! Скорее, скорее…

Едем. Названия деревень, городков словно скользят перед глазами. У нас нет больше ни сил, ни памяти.

Расположенный среди античных колонн и арок, развалин церкви и виноградников — Сэнт. Мы останавливаемся. На площади сидит, лежит, спит наш «Феролит». Напротив громада тысячелетнего собора, похожая на крепость. Узкими, как щели, оконцами он будет следить за приближением врагов. Ему невпервой. В его позеленевших от времени стенах возносятся молитвы коленопреклоненных женщин. Словно последняя надежда, трепещет пламя свечей у них в руках.

Как в Средневековье, враг близок, с ним — огонь и гибель… Святая Мария — Матерь Божья — помилуй нас…

Снаружи ждут. День угасает. Все ближе надвигается гроза, все чаще мелькают зарницы.

Теперь темно. Темно как в аду. Буря треплет деревья. Молния раздирает небо. На ступеньках собора фигура — владелец завода. Его слова разят сильнее грома. Франция сдалась! Все кончено. Фабрика, как сможет, вернется в Париж…

Он и те, кто захочет, попытаются добраться до испанской границы. Он сам был во французской армии иностранным добровольцем. Он не будет немецким военнопленным. Дальше… дальше. Теперь нас немного. Несколько инженеров, наше семейство и работавшая на фабрике русская дама с дочерью. В грузовичке стало просторно; он пыхтит, но все еще едет. Да, но теперь нет бензина!

Мы должны расстаться. Мужчины пойдут к границе и переждут там несколько дней в ожидании того, как развернутся события. Русская дама вспоминает, что поблизости, в Салис де Беарн, одна высокопоставленная русская семья постоянно проживает в своем большом имении. Мы, женщины, попросим у них на несколько дней пристанище. Имение действительно оказалось просторным, но нам не предложили даже присесть.

На площади возле казино в Салисе, как везде, толпятся беженцы. Мы сели на скамейку, что нам оставалось делать? Рядом какое-то семейство. Разговорились. Евреи, они спешили перебраться в Испанию. Прощаясь, они подарили каждой из нас по билету в теплый душ в казино.

Не знаю, кто они были. Не знаю, добрались ли, не погибли ли. Хочу верить, что в трудный момент этот жест им зачелся.

Помывшись, мы оживились и начали искать ночлег. Одна кровать на троих показалась блаженством. Блаженствовать, однако, пришлось недолго. Ночью в Париже были приняты важные решения. Францию поделили на две части. Одна будет занята немцами и целиком им подвластна. Другая, южная, останется под управлением нового французского правительства маршала Петэна. Линия, разделяющая эти зоны, проходит как раз в Салис де Беарн. Необходимо его немедленно покинуть: эта граница с минуты на минуту может отделить нас от брата, кто знает, до какой поры? Но на чем ехать? «Ситроенчика» больше нет.

Бабушка не задумалась: «Пешком! Идем пешком! Пойду, пока не упаду!» — ей было восемьдесят шесть лет…

Оставалось только верить в чудеса. Я верила и не ошиблась. Перед отходом мы бросили все, что у нас оставалось. Однако у меня не хватило духа расстаться с пятитомником Монтеня, которым особенно дорожил брат. Больно резала плечо веревка, бабушка старалась не очень на меня опираться. Сколько мы прошли километров? Не знаю. Казалось, тысячу.

На дороге, среди мелькавших черных лимузинов с инициалами дипломатического корпуса, нас обогнали цыгане в старой телеге, запряженной угрюмой клячей. Немного проехав, они остановились: «Садитесь!» Ангелы небесные бывают и курчавые, с большой серьгой в ухе.

Благодарить не было слов. «Не надо, мы, цыгане, уважаем старших». «Глядишь, и бабушка пригодилась», — комментировала впоследствии наша — духа непокоримого. Цыгане довезли нас до По. Мы были живы, в свободной зоне. Чего же еще?.. Андрюшу!..

На улице возле почты мы натыкаемся на семью Гржебиных. За ними шагает Андрюша! Они так же на улице встретились незадолго до того в Биарритце.

В ближайшей деревне Жюрансон (знаменитой своим белым вином) старый кюре приютил нас на своем дворе в сарае, когда-то (о, ирония судьбы!) служившем театром. Ужасно узкие были в нем деревянные скамейки, спать на них было очень жестко. Зато в кулисах валялось много всякого тряпья. Прохладными ночами оно согревало. Утром мы забавлялись неожиданным маскарадом — результатом найденных в темноте одеяний, а Капа Гржебина угощала нас крошечным кусочком шоколада, каким-то чудом у нее сохранившимся.

Все беженцы Бельгии и Франции скопились теперь в свободной зоне. В По мы сразу повстречали немало парижских знакомых. Двор кюре, заросший травой, превратился в оживленный салон, где обсуждались последние события и велись литературные диспуты. Угощение в салоне не предусматривалось. Есть было нечего всем вообще, а нам, у которых оставалось сто сорок три франка, в особенности. На рыночной площади, где не было больше рынка, группа солдат, брошенных своими офицерами, угощала нас сардинками. На дверях мэрии появились списки людей, разыскивающих свои полки и близких. В воскресенье полуслепой старик кюре потряс всех проповедью о человеческом равенстве.

Центром столпотворения была, однако, Тулуза, большой город с администрацией, Комитетом помощи беженцам, Красным Крестом и