Возлюбленный враг - Регина Грез
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты позволил бы еврейской девушке перевязывать тебе сейчас руки?
— Нет, конечно! - фыркнул он.
— А почему? Самому же неудобно, допустим, она была бы здесь прислугой…
— Это невозможно.
— Я сказала, допустим! Не перебивай… Ты позволил бы еврейке, молоденькой и симпатичной к тебе прикоснуться, по голове погладить, пожать руку. Тебе бы захотелось поцеловать хорошенькую еврейскую девушку?
— Какой-то бред! Среди них не может быть хорошеньких! Фу-у... Уж точно не для меня. Подожди… подожди… стой, ты что хочешь мне сказать… нет, этого не может быть. Ася… я для тебя такой же прокаженный? Такой же «недочеловек», как для меня еврей? Ася, за что?
Я устало прикрыла глаза и выдохнула:
— Ты носишь форму тех, кто заживо сжигал детей, пытал и расстреливал. Ты, может, никого и не убивал еще, но уже помечен злом под германской свастикой. И мне сложно испытывать к тебе какие-то добрые чувства, потому что ты по-прежнему разделяешь их взгляды и убеждения, делишь людей на годных и негодных только из-за национальности и цвета кожи.
Да, тебя таким сделали, таким воспитали… Если человек рожден дикарем в джунглях и все его племя молится крокодилу, то вряд ли этот человек сам по себе станет христианином или буддистом. Но ты же не в диком лесу обитал, ведь есть же у вас Гейне, Гете, Шиллер, Ремарк… ведь есть же другие… Даже вашего дорогого Ницше вы безбожно переврали, подстроив его учение под свои нужды. Любое учение можно толковать как заблагорассудится. Библия, вроде, одна, но существует несколько направлений христианства и каждое считает себя истинным, желая уничтожить другие.
— Так как же отличить правду? - сдавленно прошептал он.
— Правда должна быть с кулаками, но лишь для собственной защиты. Правда никогда не ударит первой, не унизит другого, не станет навязываться и заставлять верить в себя ценой крови и слез. Вот мое мнение и мое представление о правде. Правда в любви и сочувствии, если хочешь. В умении поставить себя на место другого. Поступать с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой.
Это ведь тоже из Библии, таковы слова самого Иисуса, но почему же "истинные христиане" забывают об этом, загоняя детей вместе с их учителем в газовую камеру. Ты слышал о таком человеке, как Януш Корчак? Ты знаешь историю его жизни и смерти? Я могу тебе коротко рассказать, но тема будет печальной.
— Я читал его книги. «Король Матиуш» и еще одну... Он был хороший человек, светлый, добрый, любил детей, понимал их. Так, значит, он тоже погиб в этой мясорубке... Ася, это несправедливо... чудовищно несправедливо.
Мы надолго замолчали, я чувствовала, как накатывает сонливость, Грау даже попытался потереть себе глаза забинтованной ладонью. Я приняла решение.
— Ложись на кровать, к стене, а я с краю. Просто, по-человечески.
Он мрачно усмехнулся.
— Мы же люди, как иначе?
Я могла бы ему многое еще припомнить, но у меня не оставалось сил на разговоры. Грау послушно устроился на постели, я погасила свет и осторожно присела рядышком. Тогда он раздраженно засопел.
— Почему не ложишься, тут полно места. Или тебе противно даже находиться близко с «проклятым германцем», да?
Вот же упертый дурак! Я медлила, прикидывая, правильно ли поступаю сейчас и не хватит ли с меня приключений для одной ночи. Наконец усталость переборола сомнения, и я легла рядом, конечно, стараясь даже слегка не "соприкасаться рукавами". Я словно хотела что-то ему доказать и самой себе тоже. Все так запутаннно-сложно между нами.
Было темно и тихо, кажется, я даже отчетливо слышала сейчас его дыхание и ритмичный стук своего сердца, только ли своего… И снова откуда-то щемящее чувство тепла в груди, я скоро начну ассоциировать это состояние с Грау - ощущение покоя и безопасности... и все хорошо. Наконец я полностью расслабилась, отпустила себя, стала дышать свободно.
Не тут-то было, Грау опять потянуло на разговоры.
— Ася, я вот подумал… если бы она мне, и правда, понравилась… ну, какая-то теоретическая твоя еврейка… я бы мог ее поцеловать и даже помочь ей, я тоже не хочу никому ставить ногу, как ты тогда сказала... все правильно, а ты… (вздох)
— Что я?
— Ты могла бы поцеловать…
— Еврейскую девушку?
— Да нет же… хватит смеяться… меня ты могла бы поцеловать, скажи?
— И с какой стати мне тебя целовать? Назови хоть одну весомую причину.
— Ага! Я для тебя заведомо «испорченный», хотя на мне сейчас нет кителя, нет ремня, рубашка да брюки и что - я для тебя уже урод, только потому что немец? Это несправедливо и тоже пахнет расизмом.
Как же хитро он все повернул! Здорово сообразил, как загнать меня в угол моими же доводами, но все гораздо сложнее. Дело ведь не в форме, а в принципе, хотя, какие тут принципы, я вполне могу сейчас его поцеловать, он же меня спас, отвлек Вальтера, о другом исходе ночи я даже не хочу думать.
— Закрой глаза и лежи тихо.
Я отвела его волосы и осторожно коснулась губами лба, но тотчас услышала возмущенный возглас:
— Так целуют мертвых, а ведь я пока еще жив!
— А ты уверен, что жив, Грау?
— Сейчас как никогда!
— Глаза закрой и не подсматривай.
— Ты ведь не маленькая, у тебя был муж…
— Замолчи! И не шевелись.
Мне было смешно и грустно. Господи, о чем мы говорим, совершенно дурацкая перепалка, нелепая болтовня, когда надо просто уснуть, пока есть возможность. Я разгладила его брови, провела пальцем по лбу, по щеке... осторожно обвела место удара. Мы лежим в темноте, «а над нами километры воды, а над нами бьют хвостами киты и кислорода не хватит на двоих...».
Что только не придет в бессонную девичью голову.
Он открыл один глаз и посмотрел на меня с подозрением, но губы сложились в довольную улыбку.
— Ты решила снять с меня скальп! Я так и думал… Что ж, ты победила, женщина, я ранен и безоружен, полностью в твоих руках, могу рассчитывать на последнюю просьбу?
— Составишь завещание?
— Ни к чему, я просто хотел…
— Какой же
