Дети Империи - Олег Измеров

Тем временем ведущие уже перескочили за их столик, на них вместе с врученными почетными грамотами нацелились телекамеры и посыпались вопросы; миловидная ведущая в светлом платье и с голосом, делающим просто невозможным уклонение от ответа, спросила у Виктора, есть ли у него какие-то пожелания к архитектурному облику города.

– Ну что сказать, – в некоторой растерянности начал Виктор, – я откровенно потрясен теми прекрасными изменениями в облике нашего города, который я знаю с детства. На наших глазах создается город будущего, город мечты. И единственное, что тут можно пожелать, – чтобы в этой мечте находилось место и памяти о великой и древней истории нашего края, нашей Брянщины, которую испокон веков прославляли великие воины и великие поэты. Родом с Брянщины богатырь Пересвет, первым сразившийся с врагом на Куликовом поле, родом с Брянщины легендарный поэт Боян, упомянутый в «Слове о полку Игореве». Пусть же когда-нибудь, скажем, на Покровской горе станут рядом в бронзе Пересвет на коне и Боян с гуслями; пусть станут там пушки брянского Арсенала, что защищали Россию от нашествий, и пусть Родина-мать на вершине высокой стелы поднимет над городом символ промышленного мастерства и любви к родной земле – серп и молот!

– А что? – раздался голос из-за одного из столиков. – Что скажут товарищи архитекторы?

– Василий Николаевич! – откликнулся кто-то из-за спины Виктора. – Конной статуи среди памятников в городе действительно не было, это хорошая идея. Тем более за счет лимитов на монументальное искусство патриотической тематики.

– А не все историки согласны, что Боян – наш земляк, – скептически донеслось с другой стороны зала.

– Историки – это все частности! В понедельник обговорим! Извините, товарищи, продолжайте!

– Ну вы мощно! – зашептал Сэм Виктору. – Сам Никандров заинтересовался! В Брянске теперь будет свой Медный всадник!

– А точно, – добавил Алексей. – Чем лепить на каждом углу гипсовых ткачих с Камвольного, летчиков и солдат, пусть лучше на одного богатыря потратятся, но в бронзе, чтоб на века стоял.

Глава 13

Ударница креативного бизнеса

– Виктор Сергеевич! Вы случайно не в ту сторону идете?

Его окликнула молодая женщина, еще, по-видимому, комсомольского возраста, в полосатой шубке, стройная и холеная, со светлыми, выбивающимися из-под круглой лисьей шапочки волосами и сияющим румянцем на щеках, налитых здоровьем. Вечер кончился, народ растекался по Красной площади по домам, и он стоял на крыльце, под входной аркой, под звуки доносящегося из фойе прощального слоуфокса, держа в руках красную коленкоровую папку с тиснением, в которую была вложена его грамота, и размышлял, куда же двигаться дальше в этот вечер: то ли ехать домой, то ли еще пройтись и посмотреть, как преобразился центр. Подмораживало, воздух был чист, и на небе сияли крупные звезды.

В женщине Виктор узнал ту самую художницу-абстракционистку, которую награждали на мероприятии. Махала рукой она как раз в направлении остановки трамвая.

– Нина Лонова, или Нилон, как я обычно подписываю свои работы, – отрекомендовалась она. – Почти как найлон, – хихикнула она, – так что можете звать меня просто Нинон, так привычнее. Понимаете, время позднее, мало ли, хулиганы или еще кто, так что если есть попутчики… особенно такие, которые спасают женщин от грабителей.

– Ну на моем месте каждый поступил бы так же. Идемте, тем более что я как раз хотел прогуляться по центру.

– Знаете, на селе проще, там всех с детства знаешь, а здесь, в городе, столько людей и все незнакомые. Мало ли кто может девушку обидеть, правда? – И она заразительно рассмеялась.

– Наверное. Так вы из района?

– Денисовка Суземского. Там у нас речка есть Нерусса, слышали?

– Конечно, слышал. Нер-русса, нер-река. А еще возле Лодзи есть река Нер и в Нидерландах.

– В рейхе, значит… Жаль.

– А ваши произведения в художественном музее есть или бывают выставки в галерее? Еще не доводилось видеть брянской абстрактной живописи.

– И не увидите. Это все идет на экспорт.

– Все на экспорт? И ничего не остается?

– Ничего. Собственно, это моя идея. Хотите леденец? Нет? Не отучаетесь от курева? Никогда не пробовали? Счастливый человек.

Они с Нилон дошли до угла Советской и повернули к Сталинскому проспекту. Нилон продолжила свой рассказ:

– Собственно, приехала я сюда из района и поступила в художественное. Жили еще тогда не очень, родители тоже помочь не могли. Что делать? Подрабатывала натурщицей – тогда скульптур много было надо, а девчонки в натурщицы не идут – и стесняются, и сплетни ходят про скульпторов и художников этих. Вот и бегала к этому позировать, к другому позировать, половина текстильщиц, стропальщиц, девушек со снопами и мячом в Брянске – это я. По ночам готовишься к занятиям, на танцы бегать некогда. Да еще сама стала изучать модернистские течения в живописи – надо же чем-то отличаться, а не просто устроиться в ДК афиши малевать! Тут и набрела, что в НАУ начинается волна беспредметной живописи. Вот, думаю, золотая жила. Взяла и написала в Кремль, самому – дескать, упускает наше государство возможность получать инвалюту. Раз за океаном общество разлагается и в искусстве есть спрос на ташизм, то есть, по-русски, на хаос, значит, нам надо этот хаос им же и предложить за деньги. И люди, способные дать нашему государству хаос, у нас есть. Написала, отправила, вообще тогда по молодости не боялась ничего, потом думаю, еще посадят, что же это я сдуру сделала… И представляете – приходит ответ, вызывают в Москву с работами. Я к тому времени десятка полтора полотен потихоньку подготовила, последние уже в спешке, перед отъездом, ночь не спала…

Они пересекли проспект у светофора и направились по скверу Советскому в направлении Дома Стахановцев. Виктор про себя заметил, что территория, по которой они шли, была вовсе не темными закоулками, а, скорее, напротив. Или темнее всего под фонарем?

– Ну вот, поселили в Москве, в гостинице, номер – вообще, и думаю – вот хоть пару дней как человек поживу, а там будь что будет. На вернисаже, значит, мои полотна вывесили, иностранцев пригласили, они сразу заворковали – куль, куль, нравится, значит. А один старичок через переводчика меня и спрашивает: «Никак вот не могу понять, что выражает вот эта работа». А ему и говорю: «Это секс в колхозном стогу. У вас секс в колхозном стогу был?» – «Нет, – говорит, – только в автомобиле». – «Потому, – говорю, – вы и не можете понять». – Она опять заливисто засмеялась. – Меня, конечно, потом за этот секс пропесочить хотели, но выяснилось, что у меня от природы, оказывается, особый дар художественно-эстетического чувства есть, и он в этих работах проявился. Это неправда, что абстрактную картину нарисовать – просто случайно намазать, и все, это не так. Это только у единиц на самом деле бывает такой талант работы с цветом и формой, и он у меня сам собой проявился. Вот, и картины эти сразу тот самый старичок купил, и когда внешторговцы выручку подсчитали, меня вызвали и говорят – все, Нина Игнатьевна, будет у вас творческая мастерская, все условия, только творите больше. Сначала сама рисовала все, потом поставила на поток – набрали человек двадцать, я даю творческую идею, подправляю работы – и все на экспорт. Государству валюта, ну и мне кое-что…

Они подошли к одному из подъездов Дома Стахановцев. Темно-коричневые двустворчатые дубовые двери с квадратными пирамидками филенок, с массивным литьем бронзовых ручек, заключенные в обрамление красного гранита, вели в какой-то иной, незнакомый Виктору мир. Легкие снежинки тихо кружили под ярким светом молочного шара над входом и садились на шубу Нинон.

– А давайте ко мне, – сказала она. – Там и дорасскажу.

– Ну не знаю… Как-то неудобно, мы ведь практически незнакомы.

– Да бросьте, – отпарировала Нинон. – Вы всегда такой робкий?

– Просто как-то неудобно в гости с пустыми руками.

– Мы же современные люди. К чему такие условности?

В памяти всплыло: «Виктор, вы не представляете, какие там квартиры шикарные…»

– А ведь верно. Человек не сегодня завтра в космос шагнет. Почему бы нет?

– Добрый вечер, Василиса Степановна!

– Нина Игнатьевна, добрый вечер!

В коридоре дежурная консьержка подала Нинон ключи, и они прошли к решетчатым дверям лифта с кабинкой, облицованной деревом. Почему-то все это напомнило Виктору фильмы про старый Чикаго, и он ожидал увидеть в кабинке еще и лифтершу, но лифт оказался автоматическим, и Нинон нажала большую черную кнопку четвертого этажа. Лифт начал спокойное восхождение в центре лестничной клетки, окрашенной в золотистый цвет.

На четвертом этаже на площадку выходило две двустворчатые двери. Нинон открыла левую и щелкнула выключателем. На потолке засиял круглый светильник с хрустальными подвесками. Вопреки ожиданиям, внутри он не увидел какой-то ну уж очень потрясающей роскоши, хотя все было комфортным и каким-то стильным. Из прихожей размером чуть поменьше спальни в хрущевке вели три двери, по одной в каждой стене: в столовую, гостиную и небольшой коридорчик, из которого можно было попасть в ванную, на кухню и в спальню. Возле кухни располагалась служебная комната прислуги, а из гостиной вели двери в кабинет и обратно в спальню. Стену и потолок наверху соединял изящный лепной бордюр; обои тепло-золотистых оттенков с рисунком, образовывавшим в прихожей строгую вертикальную полоску, создавали впечатление уюта.