Русские не придут (сборник) - Александр Кабаков

Но, пока он размышлял таким трезвым образом, будто сидел за своим компьютером, а не стоял перед дешевым блядешником где-то вблизи Квинсвэй, все, как это часто бывает, стоит повременить с решением, – поэтому П.М. в последние годы и старался решать помедленнее, – определилось помимо него.

Девушка протянула приглашавшую руку вбок, что-то сделала, и поперечно-сборчатая так называемая французская занавеска, какие прежде были обязательными в московских официальных помещениях, упала за стеклом, отделив от П.М. оранжевый свет и женский темный контур. А через секунду погас и свет.

В ночном мини-маркете П.М. за четыре фунта купил плоскую бутылочку «Белл’с», триста семьдесят пять граммов, и в легком ознобе – дождь и ветер усилились, но еще пару часов назад П.М. связал бы озноб с приближением обморока, вроде дневного, а сейчас просто не обратил на дрожь внимания – вернулся в отель. Дверь оказалась открыта, портье не запер, дожидаясь его возвращения. Тем не менее П.М. положил на стойку тяжелый полтинничек и благодарно улыбнулся темнокожему брату.

Войдя в лифт, он сразу сунул руку в коричневый бумажный пакет, крутанул с легким треском металлическую крышку и до своего этажа уже сделал первый глоток…

Заснул в самолете, едва дождавшись, чтобы стюард убрал поднос после завтрака, который съел с огромным аппетитом и запил, почти прикончив уже третью с ночи бутылку «Белл’с» – пластиковую, полулитровую, купленную по дешевке в дьюти-фри.

Проснулся уже после посадки. В проходе, вытаскивая сумки из ящиков над сиденьями и неловко продеваясь в рукава пальто, теснились попутчики. Почему-то пассажиры обычно устраивают жуткую спешку и суету в это время, как будто за три-четыре часа их терпение иссякает полностью и на последние пятнадцать минут не остается ничего.

Но английский паренек в кресле рядом не спешил, засмотревшись в прорезаемый разноцветным техническим светом мрак – было уже около семи вечера – неведомого мира за окном.

П.М. через его плечо тоже глянул в окошко. Он увидел стоящую близко к самолету группу: человек пятнадцать в гражданских пальто и шубах – шел мелкий снег, белые струи змеями ползли по бетону – и еще четверо пограничников в зимних куртках.

Справа в поле зрения П.М., ограниченное квадратной, со скругленными углами рамой окна, вплыл погрузчик. Он приближался к встречающим, и одновременно его платформа опускалась на складывающейся коленчатой гармошке опор.

Погрузчик повернул и поехал к зданию аэропорта, люди пошли за ним.

Одна фигура покачнулась, будто женщина в черном платке оступилась или поскользнулась, ее поддержали, повели дальше под руки.

Кто-то шел, чуть отставая, пограничник оглянулся, махнул рукой, отставшая сделала два торопливых шага, оказалась под светом задней фары погрузчика, снег сверкнул на непокрытых волосах.

Вот и прилетел, подумал П.М. А вскоре он шел по коридору между людьми, выстроившимися но обе стороны от выхода из таможенной зоны и внимательно вглядывавшимися в прилетевших, волоча за собой чемодан на грохочущих по полу колесах и поправляя сползающую с плеча сумку.

В зале прилета было полно народу, пахло сыростью от стаивавшего с одежды и обуви снега, никому не нужный телевизор у колонны сообщал новости о взрывах и курсе.

П.М. остановился, поставил сумку на чемодан, найдя с третьей попытки для нее устойчивое положение, вытащил из заднего кармана брюк легкую емкость, не обращая ни на что внимания, допил виски и бросил пустой пластик в урну. Закурил, огляделся… И вынул из сумки предусмотрительно положенный сверху телефон, включил – батарея, к счастью, не совсем села.

Я уже в зале прилета, сказал он.

И повторил, набрав другой номер. Зимой ему еще дважды становилось плохо, но он уже не терял сознания, не садился где попало – успевал взять себя в руки, хлебнуть из постоянно лежащей теперь в заднем кармане стальной, обтянутой кожей фляжки. Ходить стал медленно, от машины вообще отказался, вдруг в дороге подступит… На людей смотрел с ровным неприязненным безразличием, а общался, кроме как с сослуживцами – с ними, увы, приходилось лично, – все больше по телефону. Я уже на работе, позвоню попозже… Я уже дома…

Лицо его приобрело выражение постоянной болезненной озабоченности, как у человека, пытающегося что-то понять или вспомнить.

Он и действительно часто вспоминал, старался вспомнить ощущения, испытанные в начале минувшей осени, когда сидел на чистом кафельном полу, привалившись спиной к отвратительному искусственному мрамору, и думал, что умирает.

Теперь-то он уже не думал, что обязательно умрет от следующего обморока, и даже как будто хотел, чтобы дурнота пришла и он наконец вспомнил то, что никак вспомнить не удавалось.

Почему-то казалось, что если вспомнит и поймет нечто ускользнувшее из памяти, то уже никогда больше этого не испытает и все будет хорошо навсегда. Наступят мир и спокойствие, вернется та самая, первая, неоскверненная жизнь, хотя, если считать по порядку, это будет четвертая. Как-то решится то, что уже давно и не пытался решать. Пойдет сильный дождь, осенью такой смывает с деревьев черные листья, а весной с асфальта черный снег. Под этим дождем они снова отправятся гулять, тесно сдвинувшись, чтобы укрыться общим зонтом, с трудом обходя лужи, потому что невозможно разъединиться. Спустя какое-то время они откроют дверь и войдут, чтобы немного обсохнуть и выпить чаю. От их ботинок останутся мокрые рисунчатые следы, от рукавов – пятна на столешнице, но другие люди не обратят внимания на невидимых среди живых и счастливых, среди завидующих друг другу. Все уладится, будет лить бесконечный дождь, прекратится эта проклятая спешка, пожирающая остаток времени, и время опять окажется бесконечным, только на этот раз он уж вообще не станет его тратить, а просто будет гулять под дождем, стараясь, чтобы зонта хватало на двоих, потому что если время не кончается, то какая еще может быть забота, кроме как о том, чтобы она не промокла? Просто давно не гуляли вместе, вот в чем дело, думал он, давно не гуляли вместе под сильным дождем.

Но дожди все не шли. Месяца через четыре он совсем бросил пить. Чувствовал себя вполне прилично, и хотя тосковал оттого, что так и не выбрались толком погулять, но тосковал умеренно, не в полную силу.

Маленький сад за высоким забором

За долгие годы он так и не привык к этому виду из окна: открытка. Сейчас впечатление усиливалось крупным оперным снегом и торжественной подсветкой всего центра. Ярко-синее небо сияло, словно покрытое для сохранности блестящей прозрачной пленкой, и на таком глянцевом фоне белые быстрые хлопья скользили без определенного направления, некоторые падали, а другие взлетали.

Руслан знал, что в это время дом пуст. Слуги с его разрешения ушли еще днем, жена утром уехала в имение, дети – сын, невестка и внучка – уже за неделю до праздников улетели в Азию, обычно там, в горах, встречалась вся их компания. Он остался в одиночестве, собирался провести вечер в приятном безделье: сначала вполглаза полспектакля по первой сети, потом начало последних новостей по второй, потом чем-нибудь перекусить, запить чем-нибудь, задремать…

Почувствовав, как по комнате потянуло холодом, и еще не до конца проснувшись, он подумал, что сам по рассеянности устроил сквозняк с вечера. Открыл глаза – и сразу же увидел их, и понял, что холод вошел с ними, с их толстой зимней форменной одеждой, холод был вроде дополнительного наружного слоя этой формы. Люди, работа которых связана с постоянным перемещением от конторы или главной базы к различным объектам деятельности и между этими объектами – врачи скорой помощи, полицейские, пожарные, ремонтники сетей, – вносят на себе, входя, как бы оболочку из дорожного делового шума и наружного воздуха, вместе с ними входят город и погода. И на серых комбинезонах этих троих в его спальню вошла городская зима.

Один из них, аккуратно переложив одежду Руслана на кровать, в ноги, неудобно сел в кресло и приготовился писать, пристроив на коленях клавиатуру, а двое других сели на стулья, которые они прихватили по дороге в зеленом кабинете.

Дальнейшее было известно любому взрослому жителю страны, и Руслан все знал, конечно, тоже, хотя и не смог бы вспомнить откуда – ведь никто никому не рассказывает, а прочесть негде. Но, нисколько не раздумывая, он начал все делать как следует: спокойно, приглушенным голосом назвал свои имя, фамилию и основной код, откинул одеяло, делая вид, что совершенно не смущен присутствием посторонних, и стал одеваться.

– Я сообщу жене, – сказал он, – вы можете подождать минуту?

– Конечно, – ответил один из тех, кто сидел на стульях. Тот, кто записывал и сверял, выключил клавиатуру и убрал ее в сумку.

Руслан набрал номер, экран на мгновение погас и тут же начал освещаться особым, теплым желтовато-розовым свечением общегражданской связной сети – это была рекламная новинка: «Если вы звоните начальнику, помните: наша сеть 77 покажет вас загорелым!» И жена действительно выглядела гораздо свежее, чем утром, когда уезжала.