Почта святого Валентина - Михаил Нисенбаум

— Здравствуйте! Нас тогда, кажется, не представили? Садитесь, пожалуйста!

Девушка продолжала стоять, молча глядя на Стемнина, через руку у нее был переброшен аккуратно сложенный плащ. Горькое выражение глаз и губ делало ее лицо необыкновенно красивым и одухотворенным.

— …Кстати, мы ведь именно в этой комнате единственный раз и встречались, помните? Так как вас зовут?

— Меня зовут «милая Эн». Или «дорогая Эн» — вам видней.

— Энн… Анна?

— Может, перестанете придуриваться и играть?

Она подошла к двери и с силой ее захлопнула.

— Знаете, я не совсем понимаю…

— Он не совсем понимает! А я совсем не понимаю. — Она говорила звонко, прокалывая его прямым холодным взглядом, от которого невозможно было оторваться. — Как вы могли так поступить? Так нужны были деньги? Ты ведь образованный человек, интеллигентный, да? Ну куда тебя понесло? Чего тебе приспичило? Или ты из этих: «Ничего личного, просто работа?» Как палач или проститутка?

— Послушайте, Аня, вы уже столько черной краски на меня извели, а я, ей-богу, ума не приложу, чего вы от меня хотите?

— Какая еще Аня? Еще и Аня была? Сколько девушек вы заморочили? — Она все время переходила с «вы» на «ты» и обратно. — Мама не учила вас, что обманывать нехорошо? Почему вы решили, что можно играть чувствами совершенно постороннего человека, который к тому же ничем перед вами не провинился?

Чем больше разгорались гневом голос и лицо девушки, тем труднее было возражать и сопротивляться. Наверное, ее истинная, глубинная красота являла полную силу в минуты печали и недовольства.

— …Где только таких умельцев учат! И слова-то он подобрал, и Франка вспомнил. Франка! Веденцов и Франк, надо же. Ха-ха-ха!

Ужас и стыд объяли бывшего преподавателя, который при упоминании Франка начал наконец постигать смысл случившегося. Вся картина его жизни последних месяцев прямо сейчас со звоном обрушивалась на него.

«Так это не Варя!» — кричали осколки. Ну конечно! В квартете ведь две скрипачки, имени он тогда не знал и сам назначил Веденцову возлюбленную — то ли потому, что Варя казалась ярче, то ли потому, что повела себя неприступно, кто теперь разберет почему. Так и не нашлось подходящего момента, чтобы поговорить про письма: Стемнин рассудил, что для них обоих это неловкая тема.

Теперь-то он вспомнил, с каким сердитым и расстроенным лицом ворвалась тогда, в день открытия «Почты», сегодняшняя посетительница, как она два дня назад разглядывала его через улицу. Но каким образом ей удалось раскрыть секрет Веденцова? Как тот выдал себя и зачем рассказал про Стемнина? Тут новая тревога пробилась сквозь этот обвал мыслей: а вдруг не рассказал? Вдруг девушка действует наугад, так что сейчас он выдаст и себя, и Валентина?

— Послушайте, могу я вас спросить. — Голос Стемнина задрожал. — Конечно, сейчас я кажусь вам чудовищем и не заслуживаю снисхождения, но… Как ваше имя?

— N. Номер. Вы сами должны знать какой. Сколько там было до меня и после ань, свет, люд… — В глазах у девушки стояли слезы, потом на щеке блеснула влажная дорожка, но выражение лица, достигшего совершенства красоты именно в этот момент, не изменилось. — Надеюсь, когда-нибудь до вас дойдет, как ужасно вы поступили. Видеть вас не хочу. Прощайте!

Промокнув тыльной стороной пальца слезный след, она рванула дверь за ручку. Дверь не открывалась.

— Давайте, я помогу.

— Иди ты знаешь куда! — яростно пробормотала посетительница, толкнула дверь и выскочила в коридор.

Стемнин долго стоял без движения, упираясь косточками пальцев в холодную крышку стола, а взглядом — в дверь, которая, казалось, до сих пор обиженно хранит звук, с которым была захлопнута. Все тело было бледным продолжением сотрясавшего его сердцебиения. После крушения, которое случилось с его прежними мыслями, он мог сейчас вынести только одну, самую простую истину: Варя свободна. Разумеется, она все еще замужем, по-прежнему неизвестно, как сложится у него с Антоном, но неожиданно для себя Стемнин оказался честен и с ней, и с Валентином. Не стоило опасаться ни обид, ни упреков, ни мести. У Веденцова свой роман, у него свой. Почему он не испытывал сейчас острой радости от только что обретенной свободы?

Стемнин глубоко вдохнул и снова уловил запах духов. Вдруг он вспомнил, как обдуманно была одета девушка. Словно явилась не для того, чтобы устроить выволочку подлецу, а на первое свидание.

3

— На следующее утро спускаемся мы к завтраку в отеле… Да, вот что интересно: в Амальфи многие отели, как ласточкины гнезда, прилеплены к горам, вход с крыши, а потом на лифте съезжаешь вниз. Первый этаж наверху, а пятый — самый нижний.

Хронов, загорелый, постриженный, ходил по комнате, то отнимая альбом с фотографиями, то снова всучивая его Стемнину. Нюша вынимала из круглой жестянки кофейные зерна, вертела между пальцами, вдыхала запах. Прошло полмесяца после свадьбы, зима уже сужала кольцо вокруг пасмурной Москвы, а Хроновы только что вернулись из лета и сами лучились лучшим временем жизни.

— Такой пожилой дядечка-портье в красном кителе с нами здоровается, а я смотрю на него и думаю: сейчас выкинет фокус. Например, вручит какой-нибудь ключ и карту… Ну или там, не знаю, пригласительный билет на американскую подводную лодку… Еще пиджак этот красный… А когда он ничего такого не делает, ты вроде как обманут в ожиданиях. После этой свадьбы труднее всего было привыкнуть, что люди вокруг тебя просто живут своей жизнью, у них нет никакого задания что-то для тебя отчебучить и они не переодетые актеры.

— Ладно — люди. Я на Гошу первые дней пять так смотрела, — засмеялась Нюша. — Он ведь у нас артист, ну и думаешь: сейчас он просто сам по себе или это часть сценария? Эти слова он сам выдумал или…

— Ой да брось ты, Нюша, как тебе не стыдно!

— Свадьба была необычная, там все вокруг тоже, картины такие… Этот городок разноцветный, держится на честном слове. Море, лимоны повсюду. Каждые пять секунд машины сигналят на серпантине, предупреждают встречных из-за поворота. Горы рассыпчатые, половина в сетках металлических, от обвалов. Камни горяченные, даже через босоножки чувствуется. Ящерицы носятся. Можно простоять на месте час и не встретить ни души. Только кузнечики звенят.

Нюша встала у окна и смотрела сквозь березу, на которой уже почти не осталось листьев, сквозь дальние дома и серое небо туда, в счастливую южную картинку.

— А еще мы видели, как на катере возили деревянную статую мадонны под духовой оркестр… Словом, какое-то время мы ждали продолжения спектакля, странно было, что этого не происходит.

— Выходит, вы разочарованы? — спросил Стемнин.

— Да что ты, как можно в таком разочароваться? Скорее в том, что это закончилось. Видимо, к такому привыкаешь мгновенно, — задумчиво ответил Гоша. — Представь, это вроде как на один день ты самый главный в мире. Всемирный именинник. А на следующий день все то же самое, только ты уже не в центре, а, как и раньше, один из миллиардов. Но не станешь же ты жаловаться, что у тебя был такой день!

— Глупости это, Гоша! Мы же вместе, значит, в нашем мире самые главные. А еще у всех после свадьбы два колечка, а у нас три.

Гости ушли, а Стемнин все смотрел на пару огромных бугристых лимонов, которые Хроновы привезли вместе с бутылкой лимончеллы не то из Амальфи, не то с Капри. Волшебство надень, карета, которая снова превращается в тыкву, лебедь — в гадкого утенка… Но разве ходят в свадебном платье всю жизнь? Разве не заканчивается и самый лучший спектакль, и самая трогательная песня? А если бы даже прекраснейшие спектакли, фильмы, песни в один прекрасный момент не заканчивались, неужели они никогда бы не осточертели?

Он взял лимон и поднес его к лицу. Вопреки ожиданиям лимон почти не пах. Вернувшись в комнату, Стемнин достал распечатанные письма, которые писал за Валентина, и ответы на них. Почему-то именно после встречи с обиженной девушкой ему доставляло острое удовольствие их перечитывать. Все в письмах переменилось и продолжало меняться. Не только в ответах скрипачки, которые теперь звучали ее голосом и глядели строгими светлыми глазами, но и в его собственных словах. Стемнин перечитывал их и пытался представить, что чувствовала она — а она чувствовала глубоко и сильно, раз эти письма заставили ее встречаться с Веденцовым. В некоторых словах он теперь слышал невыносимую фальшь и многое отдал бы, чтобы эта девушка никогда их не читала или по крайней мере забыла. Бывший преподаватель понимал, что не стоило ворошить это прошлое: его ждала совсем другая история, история с Варей, но по всему выходило, что прошлое не изжито, более того, стало гораздо важнее настоящего. Хуже всего было то, что Варей он пытался теперь себя усовестить, напоминал себе о ней как о долге и важном деле.