Хроники царя Давида - Штефан Хейм

— Ах, Эсфирь, — сказал я, — мне не следовало оставлять тебя одну.

Она погладила меня по руке.

— Я немедленно пойду в скинию, — сказал я, — и принесу в жертву самого красивого и жирного барана, а потом куплю у левитов снадобья и мази, которые наверняка тебе помогут.

Она подала знак оставить нас, а мне — сесть возле нее, и спросила:

— Ну, как? Рассказывай.

Я изобразил все так, словно это было занимательное приключение: храм в Беф-Сане с его хитрыми священниками; фрикадельки, которые обернулись такой бедой для Фамари, дочери Давида; сделка, которую предлагал мне Иоглия, сын Ахитофела, и замечательная находка, которую я сделал в его сарае с инструментами. Но о суде над Иоавом, который задумал Ванея, сын Иодая, и о роли, которая отведена мне, я не рассказывал. Эсфирь, любимая моя жена, слушала меня, и в ее глаза вернулась частица того света, который когда-то горел в них. В сердце моем затеплилась надежда, что она выздоровеет, и я сказал ей об этом.

— Ты и вправду так думаешь? — вдруг спросила она тоненьким, почти детским голосом.

Таким голосом она говорила, когда мы были еще совсем молоды и верили, что ГОсподь дарует нам какое-то великое чудо.

— Это правда? — переспросила она.

— Конечно, — ответил я.

Она хотела засмеяться счастливо, как когда-то, но из груди ее вырвался лишь хрип. Лицо Эсфири исказил страх; она вцепилась в мою руку.

— Эсфирь! — крикнул я.

Она задыхалась. Голова ее клонилась набок, казалось, Эсфирь теряет сознание. Я нащупал ее пульс; сердце отчаянно билось.

— Воздуху! — прохрипела она.

Я распахнул окно, боясь вынести Эсфирь на крышу. Шема и Шелефа я послал к лекарю-левиту, о котором говорили как о непревзойденном знатоке человеческого тела.

— Поторопите его, — велел я сыновьям. — Я заплачу столько, сколько он потребует, серебром.

И я стал ждать возле Эсфири, чья любовь ко мне была глубже самого глубокого колодца; я отирал ей пот со лба и губы, беспомощно наблюдал, как она обручается с ангелом тьмы.

Пришел левит, маленький неопрятный человечек, который сначала осмотрелся в доме, словно оценивая, чего стоит обстановка. Затем он проверил, как реагируют зрачки у больной, и прижал свое толстое ухо к ее изнуренной груди.

— У нее вода в легких, — промолвил он наконец.

— Ты можешь ей помочь?

— Ей нужен воздух.

— Она будет жить?

— Нужно осторожно вынести ее на воздух, посадить и подложить под спину подушки.

— Она будет жить? — повторил я.

— Молись ГОсподу, — произнес он в ответ, — молись усердно.

О, ГОсподи, БОже мой, во свет облаченный, простирающий небо, словно ковер, ты ездишь на облаках, словно на колеснице, ты ступаешь на крыльях ветра.

Обрати ухо твое к рабу твоему, склонившемуся пред тобою до самой земли.

Сердце мое охвачено тревогой, смертный ужас обуял меня.

О, ГОсподи, не укрывайся от мольбы раба твоего, просящего тебя о капле вечной твоей милости — облегчить муки рабы твоей, чья любовь ко мне глубже самого глубокого колодца; помоги ей пережить эту ночь.

Ты велик, о ГОсподи, и велики дела твои; ты творишь чудеса, так сотвори и это чудо, для которого хватило бы движенья пальца твоего.

Я же буду стараться не нагрешить языком своим; я замкну уста мои, пока нечестивый предо мной.

В глухом молчании стоял я, не произнося ни звука; но тревога во мне росла.

Сердце в груди моей стало горячим, и воспламенилось оно.

Поэтому хочу я обратиться к нему, ибо угрожают ему нечестивые, и предостеречь его, чтобы бежал он их прежде, чем будут они его судить; так хочу я очиститься в глазах ГОспода, и поступить праведно, и расстроить дело врагов моих.

Чего мне ждать, ГОсподи? Я уповаю на тебя.

Услышь молитву мою, ГОсподи, и внемли крику моему; не молчи, видя слезы мои; ибо я всего лишь странник на этой земле, всего лишь прохожий, как и все мои праотцы.

Пощади же огонек, что дорог сердцу моему, который сейчас лишь жалко трепещет, дай ему снова разгореться; пощади меня, чтобы мог я укрепиться, прежде чем отойду в мир иной и не будет меня.

Когда забрезжила утренняя заря, Эсфирь, жена моя, задышала легче, сердце ее забилось медленнее, ровнее, и она заснула. Я пал на землю пред БОгом и благодарил его; я отсчитал левиту пять шекелей серебром за его помощь, за мази, которые втирал он в грудь Эсфири, и за капли, которыми он ее поил. Затем выпил теплого молока и собрался в путь; выйдя из города через южные ворота, я направился к дому из разномастных кирпичей, в котором томился Иоав. Во мне спорили два голоса: один говорил, что я должен предупредить Иоава, чтобы скрылся он прежде суда. Другой возражал: разве он не такой же преступник, как и ему подобные? Кроме того, я боялся стражи перед домом Иоава и гнева Ванеи. Но голос, напоминающий мне о моем обете и великой милости ГОспода, оказался сильнее.

Приблизившись к дому Иоава, я застал там беготню и суету. Меня схватил один из людей Ванеи, сына Иодая, и требовал сказать, кто я таков и чего мне здесь надобно. Я отвечал, что приехал с друзьями в Иерусалим издалека, а вчера отправились мы в обратный путь, каждый в свой город, и завернули мы в придорожную харчевню, чтобы выпить на прощанье. Одна чаша следовала за другой, мы пели песни, веселились, а утром я очнулся в канаве на окраине города, один-одинешенек, и это был печальнейший момент в моей жизни, ибо я имею хорошую репутацию, я солидный человек и добрый семьянин, исправно плачу налоги и подати. На что человек Ванеи посоветовал мне убираться отсюда ко всем чертям; и я поспешно этому совету последовал. Тем временем у южных ворот собралась толпа людей, которая возбужденно гудела; говорили, что Иоав сбежал из дома, кто-то видел, что он направился к скинии, которую соорудил царь Давид. Тут же заключались пари, доберется ли Иоав туда или же люди Ванеи схватят его по дороге.

Я же возблагодарил ГОспода, милостиво принявшего мой обет, отозвавшего ангела тьмы и так направившего ход дальнейших событий, что это избавило меня от новых осложнений.

Затем я присоединился к толпе, которая мимо строящегося Храма устремилась к скинии; повсюду рабочий люд бросал свои инструменты, торговцы закрывали лавки и вливались в толпу.

Двери скинии были широко распахнуты; внутри стоял Иоав, ухватившись за рога алтаря; одежды его были разорваны, волосы всклокочены, взгляд безумен; рядом с Иоавом нерешительно топтались Садок и другие священники, не зная, что предпринять. И обратился Иоав к народу Израиля, и закричал:

— Слушай, Израиль, правдивое признание Иоава, сына Саруи, бывшего когда-то человеком, присягнувшим делу ГОспода, а теперь сломленного, ставшего жертвой власти, которую сам помог устанавливать.

Садок и другие священники воздели руки, взывая к ГОсподу Яхве и пытаясь перекричать Иоава; и я подумал, как спутает такой оборот дела планы Ванеи относительно суда над Иоавом.

— Меня били, о Израиль, — закричал Иоав еще громче, чем священники, — истязали душу и тело, пока не показал я слабость пред ГОсподом и не при знался в тяжелейших преступлениях, взяв на себя вину других, приняв на свою голову кровь, что была пролита по вине тех, кто стоял выше меня. Но теперь я узнал, что царь руками Ванеи, сына Иодая, готовит надо мной суд, на котором будут выступать лжесвидетели…

Тут прибежали скороходы, прокладывая себе дорогу сквозь толпу белыми жезлами; за ними катилась запряженная белыми лошадьми боевая колесница. Ванея остановил лошадей и тяжело вылез из колесницы; на нем были шлем и латы, а в руке — длинный меч.

Навстречу ему бросился Садок, восклицая:

— Только не с мечом! Только не в святыне ГОсподней, пред его алтарем и Ковчегом Завета!

Казалось, Ванея заколебался. Затем он крикнул внутрь огромного шатра:

— Иоав! Это приказ царя. Выходи!

— Нет, дорогой, я хочу умереть здесь, — отозвался, Иоав.

Воцарилась глубокая тишина, простершаяся от скинии до места строительства Храма; лишь каркали вороны, как обычно караулившие у жертвенника.

Ванея резко повернулся, сел в свою колесницу и умчался.

Иоав продолжал цепляться за рога алтаря.

— Слушай, Израиль, — снова закричал он, — я беру обратно все свои признания, которые в пустынных стенах моего дома сапогами и кулаками выбили из меня слуги Ванеи. Да, на моих руках кровь воинов, и на поясе моем, и на сапогах моих кровь тех, кого я убивал, веря, что служу правому делу. Но за кровь эту в ответе и Давид, который приказывал совершать эти убийства, пусть эта кровь падет на головы его потомства, ибо она была пролита не для успехов дела ГОспода или иной благородной цели, а для усиления власти Давида, чтобы сидеть ему на шее Израиля и еще больше укреплять свою власть.