Долгий путь на Бимини - Карина Шаинян

Туманный ком внутри Карререса взорвался, оставив от оболочки, выстроенной разумом, лишь жалкие ошметки. Смутные догадки, мучавшие доктора, хлынули в сознание, и защититься от них было невозможно. Теперь он точно знал, что воды Бимини – это яд, кислота страшнее царской водки, которая разъедает не материю – саму границу между мирами. Бессмертие? Конечно! Тот, кто не живет, не может и умереть. Тот, кого размазало между слоями реальности, не может перейти ни на какую из сторон… Огромные возможности открываются перед тем, кто нашел путь на Бимини, – но платить за них приходится вечным проклятием, ледяным, нечеловеческим ужасом, который каждый носит в себе – но ощущают лишь те, кому удалось заглянуть на другую сторону.

Воспоминания рушились на Карререса мутным дождем и, едва коснувшись, осыпались прозрачными кристаллами со сложной, математически правильной структурой. Каждая причуда теперь была понятна, каждый случай – объясним. Мелькнула в памяти одна пациентка, молодая, красивая женщина, которая до истерик и обмороков боялась младенцев. Отвергнутая родственниками и мужем, она доживала свой век в каком-то монастыре. Теперь доктор знал, что из-за какой-то особенности бедняга была способна в каждом ребенке увидеть тень потустороннего пришельца, которым он был раньше, но, не понимая этого, могла ответить лишь страхом. Карререс вздохнул: теперь бы он нашел, о чем поговорить с ней, и тут же забыл, унесенный лавиной знаний, уверенный, что копаться ему в этой груде – до скончания времен…

Карререс обтер остатки яичного белка об камзол, осоловело посмотрел на лежащую у границы кустарника дохлую курицу и, пошатываясь, подошел к Шеннону. Тот лежал ничком, прикрыв голову руками. Он тихо заскулил, когда Карререс дотронулся до его плеча. Подхватив флягу, доктор набрал воды и принялся лить на голову моряка. В последний момент, вспомнив все, о чем только что узнал, Карререс попытался отдернуть руку, но только нервно усмехнулся. Почувствовав, как прохладная вода льется за шиворот, Шеннон вскрикнул, повернулся на бок и подтянул колени к животу, по-прежнему пряча голову.

– Это я, – сказал доктор. Моряк убрал руки и поглядел на Карререса пустыми глазами.

– Оно ушло? – хрипло спросил он, пытаясь справиться с дрожащими ногами и встать. Заросшая курчавой бородой щека дернулась, и Шеннон скривил губы, будто собираясь заплакать.

– Ушло, – ответил Карререс. – Думаю, на сегодня хватит, – сказал он, и моряк выпучил выцветшие от пережитого ужаса глаза:

– На сегодня? Да мне на всю жизнь теперь хватит! Упаси Господь еще раз… Привидится же…

Шеннон робко перекрестился, и Карререса продрал озноб от того, с каким виновато-заискивающим видом он покосился при этом на ручей.

Шеннон дремал в гамаке. То и дело он начинал беспокойно ворочаться и бормотать. Невнятный монолог прерывался испуганным вскриком; моряк затихал, чтобы несколькими минутами позже начать все сначала. Карререс прислушался и горько усмехнулся: яйцо несчастной дикой курочки выросло до гигантских размеров и валилось Шеннону на голову, грозя раскроить череп.

Людьми владела подспудная, ничем не объяснимая тревога. Они в смятении ерзали, переходили с места на место, не пьянея глотали ром, но нигде не могли усидеть долго. Дело было не в стонах Шеннона. Карререс, угнетенный результатом эксперимента, внимательно прислушивался к себе, подозревая последствия сегодняшней авантюры, – но и это, похоже, не было причиной общей подавленности.

В самом воздухе было что-то не так. Он казался чужим, ненастоящим. Не те запахи. Не тот оттенок спокойной озерной воды, гладкой, как стекло. Отдаленные вопли попугая – не в той, в какой-то неправильной тональности; крики звучали настолько фальшиво, что от них сводило скулы. Карререс взял в руку обломок хвороста, чтобы подбросить в огонь, – и шершавость коры показалась ему нарочитой и искусственной. Он брезгливо отбросил ветку в костер и увидел, что пламя тоже – не то, слишком ровное, бледно-желтое, лишенное причудливой живой игры.

Снова громко застонал Шеннон, и капитан свирепо отшвырнул тарелку. Варево выплеснулось на землю уродливой дымящейся кучей.

– Почему так тихо? – спросил Брид.

Карререс потрясенно замер, осознавая то, о чем уже знало его сердце. Журчание источника, неразличимое ухом, но наполняющее воздух неуловимым перезвоном, отзывавшимся в самом сердце, смолкло.

– Источник… высох? – хриплым фальцетом спросил Ти-Жак. Ему никто не ответил. Ти-Жак озирался с растерянным видом, и в его глазах впервые не было и тени ехидства. – Ничего, – сказал он. – Ведь правда, ничего страшного? Вот вернется Реме и все наладит.

Карререс отвернулся, пряча лицо от костра. Расплата за эксперименты? За попытки влезть скальпелем в тайну? Прикрыв глаза, он осторожно коснулся знаний, еще туго переплетенных в бесформенный ком, но уже доступных, и нашел ответ.

– Она не вернется, – сказал Карререс. – Реме сбежала навсегда. У источника больше нет хранительницы.

– Что же, – медленно сказал Брид. – Тогда мы вернемся на «Безымянный» и обшарим Пределы остров за островом. Я переверну вверх дном всю Вест-Индию, но найду ее.

Спали этой ночью плохо.

Месяц спустя толпа взбесившихся зомби, подначиваемых Ти-Жаком, повесила Шеннона. Сразу после этого небывалый шторм навалился на «Безымянный», начисто сорвав с него половину такелажа; беспомощный бриг был захвачен военным фрегатом, на борту которого находился новый губернатор Клоксвилля. Команда «Безымянного» была заключена в Клоксвилльскую крепость по подозрению в пиратстве, и лишь Каррересу, избавившему чиновника от застарелого несварения желудка, под честное слово была предоставлена относительная свобода – при условии, что доктор останется в крепости штатным врачом.

Глава 25

– У меня лихорадка… весь горю… помираю… позовите доктора… – заунывно стонал Ти-Жак, обхватив голову и раскачиваясь взад и вперед.

– Вот, – без необходимости кивнул надзиратель и загремел ключами. Ти-Жак быстро оглянулся через плечо. Блеснули в полутьме камеры глаза – чистые, цепкие глаза здорового человека, который что-то задумал. Спохватившись, боцман скорчил плаксивую физиономию и снова принялся раскачиваться, держась на этот раз за живот.

– Зовите, если что, – сказал надзиратель, впуская Карререса в камеру. Глядел он исподлобья. Его насупленная мина лишний раз напомнила доктору, что он сам под подозрением, и только необходимость и зачатки благодарности мешают губернатору на всякий случай запереть его вместе с командой «Безымянного».

– На что жалуетесь? – громко спросил Карререс, слушая, как удаляются шаги надзирателя. Боцман тоже склонил голову набок, ловя затихающий звук.