Сотворение мира.Книга третья - Закруткин Виталий Александрович

Уже летчики Германа Геринга дотла уничтожили беззащитный город Гернику, а германские военные моряки, откровенно и нагло наплевав на «политику невмешательства», обстреляли Альмерию. В Каталонии организовали контрреволюционный путч троцкисты. На севере Испании республиканцы вынуждены были оставить промышленную Астурию. Весной 1938 года фашисты Франко прорвались к побережью Средиземного моря и рассекли надвое территорию, подвластную республиканцам.

Обороняя республику, беззаветно сражались в интернациональных бригадах волонтеры свободы, честные люди из разных стран: русские, немцы, американцы, болгары, французы, поляки; героические подвиги совершали испанские коммунисты, среди которых бессмертную славу стяжали батальоны Энрико Листера.

Как никто другой, коммунисты понимали, какую страшную опасность принесет людям в недалеком будущем победа фашистов. Они, коммунисты, вели за собой самых смелых, самых отважных людей труда: каменщиков, металлистов, плотников, рыбаков, виноградарей, пастухов, матросов. Не дрогнув, они устремлялись на врагов и в неравных боях умирали первыми.

В тяжелые январские дни 1939 года в судьбе Максима Селищева и Петра Бармина наступил резкий перелом. По заданию Вальтера Хольтцендорфа они собирались, как это не раз бывало, перейти линию фронта, чтобы доложить русскому советнику Ермакову о предстоящем широком наступлении франкистов. Перед прощанием Хольтцендорф сказал им:

— Судя по всему, республику уже ничто не спасет. К сожалению, наша с вами миссия заканчивается. Можете сказать полковнику Ермакову, что свою задачу вы выполнили и просите отправить вас в Советский Союз. Надеюсь, эта просьба полностью совпадает с вашим сокровенным желанием? Не так ли?

— Да, так, — взволнованно ответил Максим и, взглянув на спокойного, подтянутого, как всегда, Хольтцендорфа, спросил: — А как же вы с женой?

Хольтцендорф задумчиво опустил голову, побарабанил пальцами по столу.

— Что ж мы? У нас дорога одна: отправимся с Лони в Германию, где я буду продолжать службу в абвере и где мне предстоит продолжать нашу нелегкую борьбу.

С грустью смотрел Бармин на человека, которого они с Максимом полюбили за сдержанность, смелость, за доброе, участливое отношение к ним.

— Кто знает, когда нам доведется увидеться, — сказал Бармин, — мне хочется пожелать вам, господин Хольтцендорф, всего самого доброго…

Прощаясь, они обнялись. Вечером Селищев и Бармин на попутном автомобиле отправились к линии фронта. Однако уже с самого начала все стало складываться не так, как они планировали вместе с Хольтцендорфом. Там, где двух русских по приказу из штаба должны были перебросить на позиции республиканцев, оказалась незнакомая им часть марокканских стрелков, а полк, с командиром которого разговаривал Хольтцендорф, был переброшен на другой участок фронта.

Деревня, где остановились путники, примыкала к неглубокому оврагу. Прямо за оврагом темнел густой лес на холмах. Вечерело. С холмов дул холодный ветер. Мела снежная поземка. Неподалеку, правее деревни, стреляли пушки.

— Что будем делать, Максим Мартынович? — прислушиваясь к стрельбе, спросил Бармин.

— Утро вечера мудренее, — сказал Максим. — Надо осмотреться. Будем искать ночлег, куда ж денешься.

Приютил их старый крестьянин-вдовец. Его убогий, сложенный из камней домик стоял на отшибе, у самой кромки оврага. К домику примыкал такой же каменный сарай. Молчаливый старик, не без подозрения посматривая на нежданных гостей, принес кусок пересоленного овечьего сыра, пучок лука, поставил на стол кувшин с вином, зажег лампу.

После ужина хозяин надел шапку и, тяжело волоча ноги, шаркая веревочными сандалиями, вышел во двор.

— Не нравится он мне, — сказал Бармин, глядя вслед старику.

Максим закурил, расстегнул куртку, сказал, понизив голос:

— Мне тоже не нравится. Бумаги, которые с нами, надо сжечь. Нам ведь известно, что в них написано. Доложим Ермакову устно, а то еще вляпаемся с этими бумагами.

Бармин кивнул:

— Да, так будет лучше.

Поглядывая на дверь, Максим подпорол ножом подкладку куртки, достал сложенный вчетверо лист бумаги, которую Хольтцендорф велел передать Ермакову, еще раз внимательно перечитал ее, поднес к лампе, сжег, а пепел бросил в холодную, нетопленую печь.

— Вот и все, — тихо сказал он.

Ни Максим, ни Бармин не заметили, что в щель, проделанную в каменной стене, из темного сарая, откуда слышалось сонное блеяние овцы, за ними внимательно следят чьи-то глаза. Через несколько минут дверь распахнулась. В комнату вошел хозяин в сопровождении высокого красивого парня. На боку парня болтался маузер в деревянной кобуре, на поясе висели три гранаты. Он вошел, отряхнулся от снега, коротко бросил:

— Буэно![3]

Максим с Барминым поднялись, поздоровались.

Мешая испанские слова с французскими, парень сказал:

— Меня зовут Алонсо Карнеро. Мой отчим, — он повел плечом в сторону старого хозяина, — рассказал мне о вас. Отчим не мог только сказать, кто вы, откуда и куда идете, а мне надо это знать.

— Мы русские коммерсанты, — сказал Бармин, — а живем во Франции. У нас давно закуплена здесь большая партия козьей шерсти, ее надо было отправить в Лион. Но разве испанцам теперь до коммерсантов?

— Нам бы как-нибудь домой добраться, — добавил Максим, — но мы не знаем, как это сделать, потому что французская граница закрыта, да и через линию фронта разве переберешься?

Парень усмехнулся, обнажив ослепительные зубы.

— У коммерсантов должны быть деньги, — весело сказал он, — если вы мне хорошо заплатите, я провожу вас до границы. Мне известны такие тропы в лесу, которых никто не знает, так что вы, уважаемые сеньоры, будете в полной безопасности.

Бармин с Максимом незаметно переглянулись.

— Скажите, Алонсо, вы солдат? — спросил Бармин. — Я вижу у вас пистолет. Он, кажется, немецкого происхождения?

— Да, это отличная машина, — сказал Алонсо, — безотказная штука. Но я не солдат, я пастух. Мое стадо овец еще там, в горах. Завтра я пойду к своим овечкам, чтобы спустить их пониже, в долину. А пистолет у меня для самозащиты. Сейчас везде шляются разбойники. Вот и приходится таскать с собой пистолет. Так, на всякий случай. — Алонсо смерил гостей долгим, нащупывающим взглядом. — А у вас, сеньоры коммерсанты, оружие есть? — тихо спросил он. — Или вы не боитесь бандитов и путешествуете с голыми руками?

Какие-то странные нотки в голосе вооруженного испанца заставили русских насторожиться.

— Разве по вашей стране можно сейчас путешествовать без оружия? — с кажущимся спокойствием сказал Максим. — Нам еще дороги наши головы.

Он демонстративно вынул из кармана новехонький немецкий парабеллум. При тусклом свете лампы пистолет сверкнул синеватым воронением.

— Как видите, дорогой Алонсо, это тоже неплохая игрушка, — сказал Максим. — Точно такая же и у моего друга.

— Отлично, — деланно усмехнулся Алонсо — Тогда, если сеньоры не возражают, мы на рассвете тронемся в путь, потому что мне надо спешить к моему стаду. А сейчас мы со стариком соберем кое-чего в дорогу, ведь на лесных тропах никто нас кормить не будет…

Повинуясь взгляду Алонсо, старик поднялся со скамьи, накинул плащ. Оба они вышли. Бармин посмотрел им вслед, негромко сказал Максиму:

— Как бы с ним не влопались, тип он довольно подозрительный.

— Да, — сказал Максим, — но что делать? Уходить? Он все равно поднимет шум, взбудоражит всю деревню. Придется подчиниться ему, иного выхода в нашем положении нет.

Между тем Алонсо, отведя старика к стогу сена за сараем и отворачиваясь от холодного ветра, зло говорил:

— Мне все ясно, дядя Хуан. Это фашистская сволочь, и, видно по всему, не пешки какие-нибудь. Я бы мог ухлопать их здесь же, в овраге, но они нам пригодятся, если развяжут языки. Лучше я отведу их в наш партизанский отряд, там Себастьян разберется с ними.

— Ты прав, Алонсо, — сказал старик. — Они явные шпионы Франко. Не зря же этот, который постарше, выпорол из куртки какие-то бумаги и сжег их. Разве честные коммерсанты будут этим заниматься?