Люди на перепутье - Мария Пуйманова

— Циля, а где шампунь?! — резко бросила она ученице. — Ты что, у нас сегодня первый день? Разве не знаешь? Когда я делаю третий палец, шампунь должен быть уже здесь. Живей неси сюда! Бегом! Клиенту некогда, — добавила она с легчайшим нажимом.

Циля была единственное создание, которым Ружена могла командовать, и эту возможность она использовала полностью, гоняя ученицу совершенно так, как два года назад другие мастерицы гоняли ее.

— Как лед! — недовольно сказала она, пренебрежительным жестом попробовав воду в мисочке, принесенную испуганной ученицей. — Никогда из тебя не будет толку! Добавь теплой! Да не пропадай опять на два часа… Прошу вас.

Последние два слова были сказаны совершенно другим топом и с другим выражением лица. Словно один рубильник выключили и включили другой.

Ружена подсунула клиенту подставку с мисочкой. Молодой человек лишился газеты и тем самым был разоружен. Опустив пальцы правой руки в мыльную воду и предоставив левую руку хорошенькой маникюрше, он хмуро созерцал в зеркале свои безупречные черты и думал о том, какая скучища будет на завтрашнем рауте, который устраивает пражский союз промышленников по случаю пятидесятилетия Казмара. Не пойти нельзя никак, если вы Карел Выкоукал и имеете несчастье быть сыном улецкого директора. Глупо, что приглашают молодежь, но это, очевидно, ради Евы Казмаровой, которая на днях вернулась из Англии и вместе с мачехой находится в Праге. Насколько он помнил Еву, она была уродлива как смертный грех и носила очки. Кроме того, Карел не без оснований полагал, что некрасивых ног не исправит даже пребывание в Англии. «Ну ладно, посмотрю на нее, доставлю удовольствие своему старику, показ — не беда». На раут придется пойти в порядке семейных обязанностей. Это вроде первомайских празднеств в Улах, на них непременно надо бывать, если хочешь поддерживать полезные связи. Улецкие правители страшно любят первомайские поздравления. «Незмар», правда, относится к сыну своего старого сотрудника и друга прохладнее, чем принято среди воспитанных людей, но что требовать от этого чудака: Карел уронил себя в его глазах еще мальчиком. Нет, нет, не безвестной книжонкой колючих стихов «Бей их!», изданных несколько лет назад; о ней Казмар наверняка даже и не знает.

У инженера Карела Выкоукала хватало чувства юмора, чтобы признать, что эта поэма и все тогдашнее стихоплетство были лишь данью возрасту; он совсем не огорчался, что не рожден поэтом. С него достаточно и того, что он виртуоз лыжного спорта, чемпион по прыжкам с трамплина и светский молодой человек. Он переболел корью «левизны», которая свирепствовала тогда среди студенчества, и выздоровел одновременно с концом «Ред-бара». На старичков, энтузиастов левых идей типа Гамзы, которые, с тех пор как вышел закон об охране республики[36], вечно рискуют угодить в кутузку, молодой Выкоукал взирал с иронической снисходительностью, вспоминая свою юность. Сейчас он зрелый мужчина и трезво смотрит на жизнь. За время неторопливой учебы в веселой Праге он помирился с богатым (но, увы, скупым) отцом, с которым раньше был на ножах. Директор Выкоукал старался сейчас уговорить Казмара, чтобы тот назначил Карела главным инженером улецкой красильни. Против этого Карел не возражал бы. «Незмар», правда, имеет на него зуб за то, что Карел еще подростком сбежал из общежития казмаровской молодежи, куда папаша упек нерадивого гимназиста. Но старый фабрикант и упрямец в конце концов забудет об этом случае; ведь Карел не кто-нибудь, а сын Выкоукала. И потом: разве не помогла улецкая исправилка? Начал же Карел после этого учиться как следует. Правда, он не проявлял особого энтузиазма в ученье, но все же окончил не спеша химический факультет и уже прошел годичную стажировку в Германии — работал в лаборатории над индантреновыми красителями; это могло бы заинтересовать «Яфету».

Если с Улами дело не выйдет, тоже не беда, молодой Выкоукал найдет себе место. Казмаровскому духу свирепости и упорного труда он противопоставлял свою молодую, овеянную ветрами и опаленную солнцем самоуверенность спортсмена. Он не отличался особыми дарованиями, но его наружность производила отличное впечатление: этакое сухощавое, смуглое лицо хорошо владеющего собой человека, крупный нос, твердый рот с оттенком благородной суровости — все, что нравится женщинам.

«Какая гордая и красивая голова! О чем только он сейчас думает? Совершенный киногерой! Господи боже мой, чем же я его обидела, что не существую для него?» Прежде Ружене не приходило в голову, что сидеть размалеванной на низенькой скамеечке и возиться с мужскими руками — довольно глупое, ненужное и унизительное занятие. Но сегодня она казалась себе рабыней. Она волновалась, спешила, руки ее не слушались. Она порезала клиента!! Проклятая холодная вода! На мизинце у молодого человека показалась капелька крови. Ружена ахнула от огорчения, пробормотала извинение, встала, звякнув браслетом, и убежала за квасцами.

— Циля! Какая негодяйка взяла мой кристалл?

Она вернулась, стройная и легконогая, у нее была ладная фигура — хотя мордашка совсем заурядная, — Ружена была привлекательна в смущении, причину которого Карел сразу разгадал, словно видел ее насквозь. Прибежав, она стала водить по его пальцу скользкой поверхностью кристалла.

Молодой человек чувствовал себя немного глупо в роли ребенка, которому дуют на царапину. Он прикоснулся к позвякивающему браслету маникюрши, похвалил его и спросил слегка ироническим тоном, каким мужчины обычно говорят о женских нарядах, почему все камешки браслета разных цветов.

Она подняла к нему лицо с яркими губами. «Наконец-то! Я не нарочно порезала твой палец, этого мы в «Рице» себе не позволяем, но поделом тебе!» Она глядела на него скорее ртом, чем глазами. Над верхней губой у нее была родинка.

Браслет, объяснила она самым нежным, утонченным голосом для клиентов, — это талисман, и она его никогда не снимает.

— Даже на ночь?

Она посмотрела на него укоризненно.

Двенадцать камней означают двенадцать знаков зодиака, для каждого месяца свой камень, и у каждого камня своя магическая сила: опал завоевывает симпатию, аквамарин сохраняет стройность, кошачий глаз дает рассудительность, янтарь помогает против ревности, бирюза приносит счастье, рубин удерживает любовь.

— А откуда он у вас?

Ружена перестала работать.

— Несколько нескромный вопрос, — произнесла она услышанную в нусельском театре фразу. Но что в этом было смешного, почему молодой человек рассмеялся?

— Я не то имел в виду. Где они продаются?

— В «Шик паризьен», на Национальном проспекте, — сказала Ружена, купившая браслет на Жижкове, и поспешила переменить тему. — А вот у вас белое пятнышко на ногте. Как раз на безымянном. Это к счастью.

Разговор — болтовня в обычном стиле маникюрного салона — продолжался. Ружена не уронила своей репутации самой преуспевающей мастерицы салона. Маникюрша Габи, придиравшаяся к Ружене, когда та была еще ученицей, и до сих пор, вопреки обычаям парикмахерской «Риц», не предложившая ей перейти на «ты», прошлась по залу и злобно посмотрела в сторону Ружены. Взяв ненужный ей бриллиантин, она вышла, покачивая бедрами. «Толстеет, так ей и надо», — подумала Ружена.

Молодой человек продолжал разговор в том же игривом тоне. Коснулись темы о причинах личного вкуса. Ружена рассуждала с крайней серьезностью, молодой человек поощрял ее иронической улыбкой.

— У меня особая натура, — говорила Ружена. — Мои подруги всегда удивляются. Блондин — герой не моего романа. Для меня блондины просто не существуют.

— А кто же ваш герой?

Ружена взяла овальную коробочку с перфорированной крышкой, высыпала немного розового порошка и принялась полировать ногти клиента с таким рвением, что у нее тряслась голова.

— В конечном счете важен не столько цвет волос, сколько характер, — уклонилась она. — Если я когда-нибудь влюблюсь, что, впрочем, маловероятно, — этот мужчина будет мне импонировать.

Карел развлекался. Девушка явно глупа как пробка. Но до чего ж хороша собой! Перед тем как встать с алюминиевого кресла и позволить Ружене почистить щеткой пиджак, он сказал ей вполголоса:

— Знаете что, барышня? Поедем в субботу за город. Буду ждать вас в четыре часа здесь за углом. Идет?

Ружене кровь ударила в голову. Ею владели две мысли: «он потешается надо мной» и «такая удача не повторится». У нее даже заболела голова, как когда-то после материнской пощечины. И она ответила величественно, как маркиза:

— Сожалею, но эта суббота у меня уже занята.

Она сама ужаснулась этой лжи, как непоправимому бедствию. А молодой человек, видимо, легко примирился с отказом.

— Не повезло! — сказал он весело. — Ничего не поделаешь. — И спросил с лукавой усмешкой: — Не знаете ли, барышня, куда делась моя шляпа?