На заре жизни - Елизавета Водовозова

Несколько недель шли у нас приготовления: все наши бывшие горничные посажены были в девичью за шитье белья и платьев для Саши (в этом пансионе воспитанницы должны были иметь не только свою одежду, но и все белье, даже постельное), только одна виновница этих хлопот не принимала в них ни малейшего участия, а сидела, не поднимая головы от книг и записок. Позанявшись с нею недели две, Ольга Петровна объявила ей, что она не нуждается больше в ее помощи и произведет фурор на экзамене.

Наше семейство все уменьшалось. С отъездом Саши в доме уже не раздавались ни ее вопли, ни звуки фортепьяно и водворилась полная тишина. Но вот однажды она была внезапно нарушена: Заря в слезах вбежал в столовую, весь оборванный и исцарапанный до крови. Оказалось, что он долго дразнил какую-то собаку, а когда та бросилась на него, он вскарабкался на дерево, но оборвался и упал. Его, наверно, сильно искусала бы собака, если бы в ту минуту случайно не проходил Лука, который с топором бросился на защиту мальчика. Как только это дошло до сведения матушки, она прежде всего выдрала сына за уши и надавала ему пинков. Затем она решила, что на этот раз это не должно ограничиться для него одним лишь наказанием: если ему по-прежнему давать свободу, его может постичь трагическая судьба Нины; к тому же его давно пора учить. Матушка сейчас же написала священнику и просила его приезжать к нам для занятий с ее сыном. Условия были таковы: священник должен был являться три раза в неделю учить закону божьему, русскому языку и арифметике, за что она предлагала ежемесячно полчетверти ржи и четверть овса. Священник принял эти условия с величайшим удовольствием. Кроме назначенной платы, в большие праздники матушка посылала ему в подарок то полпуда масла, то теленка, то овцу или пару индеек.

Кроме священника, с братом ежедневно должна была заниматься Нюта; сама же матушка взялась за обучение его французскому языку по вечерам, так как другого свободного времени у нее не было. Таким образом, Заре с этих пор строго запрещено было выходить из дому: он должен был сидеть за книгами почти целый день, приблизительно семь — восемь часов.

И вот с момента водворения Зари в комнатах нашего дома у нас начался плач и скрежет зубовный. За полгода, в продолжение которого брат был предоставлен себе, когда решительно никто не знал о том, что он делает, даже где находится, этот по натуре добрый, весьма неглупый мальчик, но крайне вспыльчивый и- необузданный, одичал в буквальном смысле слова. Как только Нюта после ухода матери засаживала его за занятия, он швырял ей книгу в лицо и выскакивал на улицу. Она приказывала людям водворять его на место, а он начинал все ломать и бросать на пол, браниться такими словами, которые еще не раздавались в стенах нашего дома. Как ни упрашивала его сестра и няня, он дерзил им напропалую, бранился, плевал на них, высовывал им язык.

У всех членов нашей семьи, как у наших родителей, так и у нас, детей, издавна выработался в отношении няни истинный пиетет. Это, конечно, происходило более всего оттого, что она всегда выказывала нам только ласку и любовь и никогда не раздражалась. Относительно матери дело обстояло не совсем так: несмотря на изрядную строгость к нам, несмотря на то что мы ее страшно боялись, все мы хотя и очень редко, но все же иногда грубили ей. Матушка немедленно давала за это пинка, драла за уши, но наказанный грубиян не подвергался никакому презрению со стороны остальных членов семьи. Сделать же малейшую грубость кроткой до святости няне значило возбудить негодование всех нас. И вдруг теперь Заря то и дело без всякой причины и повода грубо дергал ее за передник, толкал, выхватывал у нее чулок и забрасывал его на печку. Матушка, как-то возвратившаяся домой раньше обыкновенного, сделалась свидетельницею подобной сцены. Прежде чем она успела покарать своим обычным в таких случаях способом, Заря выскользнул у нее из-под рук.

В те времена дурное поведение ребенка обыкновенно сваливали на его «каторжный» характер. Никому и в голову не приходило, что тут прежде всего следует винить родителей, но переворот в характере брата, вследствие полной заброшенности и отсутствия надзора за ним, до такой степени был очевиден для всех, что матушка на этот раз ограничилась в отношении его только тем, что прокричала ему вслед какую-то угрозу, — вероятно, обычную в этих случаях, — что за все-де его непристойное поведение его следует отодрать на конюшне как Сидорову козу, но что она ужо прикажет это сделать Луке, сама же не желает пачкать рук из-за такого сквернавца. С этих пор она стала внимательнее следить за его занятиями: священник занимался с ним по утрам, а все остальное свободное время сестра должна была заставлять его читать вслух, переписывать с прописей или при себе заставлять долбить заданное к предстоящему уроку. Общими силами Зарю удалось сильно подтянуть. Он начал как будто несколько привыкать к новому режиму, только на уроках с матушкой он нередко поднимал рев на всю комнату. Да иначе и быть не могло. Матушка во время занятий всегда что-нибудь шила, и, когда брат не понимал чего-нибудь, она, чтобы придать быстроту его соображению, щелкала его в лоб пальцем, на котором был надет наперсток. Лоб Зари весь был в синяках и шишках, не щадила она и пинков для него, нередко запускала руки и в его густые волосы. Все это, конечно, не способствовало развитию нежных отношений к матери, и вне урока он не разговаривал с нею, а как только до его слуха долетал ее голос, убегал куда глаза глядят. Я давно проделывала то же самое. Матушка, кроме исключительных случаев, не обращала на нас ни малейшего внимания, как будто в ней не было потребности в детской ласке и нежности, как будто ее материнское самолюбие не страдало от нашей холодности и отчуждения.

Присутствие Зари в доме не сблизило меня с братом: он постоянно учился, а когда освобождался от своих бесконечных занятий, что было лишь за час-другой до ужина, он был всегда крайне раздражен, а потому наши игры кончались отчаянной потасовкой. Нервное состояние брата было, конечно, результатом крайнего умственного переутомления, но в то время воспитатели не имели об этом ни малейшего представления. Матушка считала настоящими занятиями лишь диктант, обучение грамматике и арифметике, а чтение, пересказ, переписывание- совершенными пустяками, за которыми ребенок может сидеть хотя целый день.

Воспитатели не сознавали тогда и необходимости смягчать отношения между членами семьи и развивать взаимную симпатию, дружелюбие и благожелательность. Если ребенок не совсем был вежлив, предупредителен и деликатен к кому-нибудь из гостей, его строго наказывали, а между тем самая величайшая грубость его братьям и сестрам не останавливала внимания старших. В детстве я любила только Сашу, к братьям же относилась даже враждебно. Никому в голову не приходила мысль пробуждать в нас добрые, справедливые чувства друг к другу. Напротив, старшие только подсмеивались над враждебными действиями между нами, что еще более ожесточало одних против других. Я была страшно брезглива: ни до чего, бывало, не дотронусь, что упадет на пол, ничего не выпью, если мне покажется, что посуда не чисто вымыта. Когда мы разорились, матушка, желая привить нам спартанские привычки и вкусы, сильно нападала на меня за мою брезгливость и в насмешку называла меня "герцогиней Орлеанской". Братья пользовались и этим эпитетом, и моею брезгливостью: раздадут нам, бывало, пирожки, яблоки или что-нибудь в этом роде, — они быстро справятся со своею порциею и начнут меня толкать под локти, чтобы заставить уронить на пол мои гостинцы, затем быстро подбирают их с пола и уписывают. Положат мне на блюдечко варенья (то есть нашего прокислого, порченого варенья), — они бросят в него муху или песку, и, когда я отодвину поданное, они хватают и уносят к себе свою добычу. Если это происходило при матушке, она только хохотала над этим, ей казалось даже, что это поможет уничтожить во мне барство, а меня все сильнее раздражало это против нее, так как я инстинктивно сознавала, что она должна защищать меня. Грубость братьев, их озорство, шутки — все было полною противоположностью обращению со мною сестер. И вот это-то мало-помалу укрепляло меня в мысли, что мои братья, как и все мальчики вообще, самый постылый народ, и я всеми силами старалась избегать их общества.