Ищейка - Вирджиния Бокер

Калеб никогда мне о своем не говорил, но я догадываюсь: он едва не утонул. Целый месяц прошел, пока я уговорила его помыться, и он ежится всякий раз, когда идет дождь.

– Это значит, что испытание – чары, нацеленные на страх конкретного человека. По-настоящему хитрая магия, как ты знаешь. Видимо, Блэквелл очень силен… – Она морщится и меняет тему: – У тебя что было? Я имею в виду твой страх.

– Я уже рассказала.

– Да, знаю, но… ты действительно боишься, что тебя закопают заживо?

– Уже закопали, – огрызаюсь я. – Но нет. В то время я…

Мне не хочется им говорить, чего я боюсь. Такое чувство, будто сознаешься в чем-то бо́льшем.

– Так что это было?

Я отворачиваюсь от них, смотрю на воду. Но чувствую на себе их взгляды.

– Я боюсь остаться одной. – Голос у меня тихий, слабый. Не знаю, слышат ли они меня за криками матросов на палубе, за плеском волн о корпус корабля, но продолжаю: – Умереть одной. Калеб говорит, мы все умираем в одиночку, но я не думаю, что это на самом деле так. Но встречать смерть одному – другое дело. Знать, что никто не спешит тебе на помощь, никто никогда не придет. Знать, что ты сама по себе и что так будет всегда…

Я замолкаю, поворачиваюсь. Все четверо смотрят на меня, и выражения их лиц – безмолвный хор ужаса и сочувствия.

– И ты все еще этого боишься? – спрашивает Файфер таким же тихим голосом.

– Не знаю. – Я закрываю глаза под их неотступными взглядами. – Я уже не знаю, чего я боюсь. Но и не понимаю, какая разница.

– Разница очень большая, – говорит она. – Потому что вдруг гробница не будет той же, что в прошлый раз? Или твой страх изменится? Совершенно непонятно, что ты там встретишь. Что, если пение теперь не поможет?

Я чувствую, как мои глаза делаются большими. Я же об этом не подумала! Даже не учла, что гробница может быть другая. Что все может произойти еще хуже.

– Я не знаю, в каком состоянии ты будешь, когда все это кончится, – продолжает Файфер. – Ты, ко всему, еще и слабее, чем была, когда тебя ежедневно муштровали, ты ранена. Если Шуйлер будет рядом, он поможет уничтожить скрижаль. Кроме тебя, только он достаточно силен, чтобы это сделать.

Я оборачиваюсь к нему:

– И ты согласился на это? Почему?

Шуйлер вздыхает – и тут же теряет маску праздного снисходительного интереса и безразличия. Впервые я вижу отразившиеся на его лице годы и груз многих знаний у него в глазах – темная тень за небесной синевой.

– Потому что Файфер меня попросила, – говорит он. – Потому что я не хочу, чтобы она шла туда одна. Потому что не желаю смерти Николаса. Потому что считаю Блэквелла куда опаснее, чем мы можем себе представить. Потому что если я этого не сделаю, меня будут травить, как сейчас травят тебя. – Он пожимает плечами. – Меня ждет долгая-долгая жизнь, и мне не хочется провести ее в бегах.

Я опускаюсь на палубу, подтягиваю колени под подбородок.

Никто ничего не говорит – все сказано. Но через минуту Джордж пододвигается ближе и обнимает меня за плечи.

– Все у тебя будет хорошо, – уверенно говорит он. – Я всем сказал: кто имел дело с Гастингсом и выжил, тот все выдержит – и наверняка выживет.

Я смеюсь дрожащим смехом:

– Хорошенькое испытание! Призрак, корзина с мукой и стая дохлой дичи.

Файфер и Шуйлер улыбаются. Но когда я гляжу на Джона, не вижу в его глазах и следа улыбки.

Солнце клонится к закату. Вода вокруг успокаивается, зато моряки расшумелись. Кто-то приносит инструменты – скрипку и лютню и начинает играть, не попадая в ноты. Другие азартно играют в карты на досках палубы. По соседству мечут кости. Джордж встает на ноги.

– Попробую с ними в карты сыграть, – говорит он. – Отыграть нашу плату за проезд. Кто-нибудь хочет поддержать?

Джон вытаскивает пару монет и бросает ему:

– Все, что у меня осталось. Постарайся не спустить их на первой сдаче.

Возмущению Джорджа нет предела:

– Я? Спустить? Ну уж нет. За час все наши денежки верну, вы только подождите.

Он подмигивает мне и галопом несется вниз по трапу.

– Я, наверное, пройдусь туда-сюда, – говорит Шуйлер. – Луной полюбуюсь, всякое такое. Если нет возражений. – Он глядит на Джона. – Не хотелось бы сердить начальника.

Джон пожимает плечами:

– Ладно, если Файфер пойдет с тобой. Не отводя от тебя меча.

Файфер подхватывает Азот с палубы и тычет острием в спину Шуйлера.

– Злюка, – ухмыляется он. – Пойдем?

Он предлагает Файфер руку, и они вместе уходят вниз по трапу, по палубе, приблизив головы друг к дружке и перешептываясь.

Я поворачиваюсь к Джону:

– Ты их пускаешь вдвоем?

Он пожимает плечами:

– Все равно они постоянно вдвоем. До сих пор не мог ни разу им помешать и вряд ли когда-нибудь смогу. А так – я хотя бы знаю, что она при оружии.

Я улыбаюсь. А потом до меня доходит, что он остался со мной наедине. Наверняка ему меньше всего на свете этого хотелось.

– Думаю, мне пора отправляться спать, – говорю я. Джон приподнимает бровь:

– Ты хочешь мне сказать, чтобы я уходил?

– Я… нет… я имела в виду, что ты не обязан оставаться.

– Все нормально, – говорит Джон. – Но я есть хочу. А ты?

– Наверное… может быть… не знаю.

Он улыбается уголками губ:

– Вопрос из тех, на которые можно ответить лишь «да» или «нет».

– Да.

– Отлично, сейчас вернусь.

Я смотрю ему вслед. Не знаю, почему ему кажется важным, хочу я есть или нет. Наверное, по той простой причине, что если он намерен сохранить жизнь Николасу, то нужно ее сохранить и мне. В частности, кормить. Не вижу других причин, кроме самой очевидной.

Он возвращается через несколько минут, неся матерчатый узел. Разворачивает и выкладывает передо мной его содержимое: смоквы с сыром, яблоки, ветчина, каравай хлеба, фляжка с водой.

– Пирога нет, – говорит он. – Извини. Но я спрашивал.

Я моргаю.

– Ну, все и так отлично.

– Тогда приступай.

Когда мы заканчиваем есть, он все убирает и устраивается рядом со мной на палубе, опираясь спиной на релинг. Отпивает воды из фляжки и протягивает ее мне. Какое-то время мы сидим тихо, слушаем музыку с палубы и плеск воды у корпуса корабля.

– Откуда Калеб узнал, что ты здесь? – спрашивает наконец Джон.

– Он сказал, что у Блэквелла есть ясновидец.

Джон кивает:

– Мы это знали. Или догадывались. А знает ли он, что мы едем на маскарад? Поэтому он оказался на пристани? Чтобы тебя не пустить?

– Нет. И не думаю, что знает Блэквелл. Он бы не стал посылать Калеба, а просто выждал бы. Калеб появился, потому что хотел, чтобы я снова стала ищейкой Блэквелла. Сказал, что если я пойду против Блэквелла, он не сможет меня спасти. Сказал… – У меня прерывается голос.

– Что сказал?

– Что если я не вернусь с ним, то останусь одна.

– А ты что ответила?

– Я… – Проглатываю ком в горле. – Я попрощалась.

Я замолкаю, глядя вниз. Джон молчит. Но я чувствую, как он смотрит на меня в лунном свете.

– Ты его любишь? – спрашивает он вдруг.

Вопрос застает меня врасплох, я от неожиданности роняю фляжку на палубу, расплескивая воду. Джон ее быстро подхватывает и затыкает пробкой.

– Он единственный родной мне человек, – говорю я. – Конечно же, люблю.

– Я не это имел в виду.

Я задумываюсь. Калеб был моим лучшим другом всю мою жизнь. Одно время я думала, что люблю его не только как друга, и надеялась, что он тоже может меня полюбить. Но я понимала, что для него недостаточна: недостаточно красива, недостаточно честолюбива. Недостаточна – и точка. Как ни противлюсь я этой мысли, но мы с ним стали разными людьми. Единственное, что держало нас вместе, – моя зависимость от него и его чувство долга по отношению ко мне. И когда я сегодня с ним распрощалась, то знала – в самой глубине души знала, – что он испытал облегчение.

Я смотрю на Джона. Он уставился на палубу прямо перед собой, но я знаю, что он напряженно ожидает ответа. Это видно по тому, как он замер, как ссутулил плечи, как сжимает в руке фляжку. Он слушает.

– Нет. – Он поднимает глаза, и мы с ним с минуту глядим друг на друга. – Почему ты спрашиваешь?

Он вдыхает и выдыхает, смотрит на воду. Между бровями ложится морщинка. Когда он снова смотрит на меня, глаза у него темные, спокойные и глубокие, как море вокруг нас.

– Хотел знать, вот и все. Наверное, мне просто нужно было знать.

– Вот как, – говорю я.

И мы снова молчим. И даже в молчании ощущается, будто он пытается мне что-то сказать, а я ему, но никто из нас не знает, что именно. Или же знаем, но боимся произнести это вслух.

– Тебе надо поспать, – говорит он наконец, и голос у него уверенный, спокойный. – Я тебе принес одеяло.

Он вытаскивает его из своей сумки и отдает мне. Оно толстое, серое, пахнет солью и кедром, как сам корабль.

– Ага, – говорю я таким же спокойным голосом. – Спасибо.

И ложусь на палубу, подкладываю сумку под голову, натягиваю одеяло до подбородка. Но спать не могу. Мысли вращаются вокруг Калеба, Джона, Блэквелла, гробницы, и я все время пытаюсь представить себе, что будет дальше. Но в этом нет смысла. Стоит подумать о чем-то одном, как тут же ему на смену приходит что-нибудь другое. Не хочу больше ни о чем думать.