Сердце не камень - Франсуа Каванна

Когда я поднимаю глаза, я замечаю, что она намалевала на всех сте­нах очень толстым несмываемым маркером надписи, которые очень позабавили бы меня, будь они на чужих стенах:

"Эмманюэль занимался любовью со Стефани. Было неплохо. Можно лучше".

"У члена Эмманюэля вкус клубники".

"Личное сообщение: Эмманюэль, я не принимаю пилюль, а ты не надел резинку. Куда я должна сдать ребенка? Стефани".

Огромный член со всем своим снаряжением. Рядом, в пузыре, как в комиксах, написано: "Вернись, Стефани! Мой хозяин — педик, но я-то люблю тебя!"

Некоторые другие находки того же рода, лестные, конечно, в определенном смысле, но я бы предпочел, чтобы Лизон их не видела. Потому что она вернется когда-нибудь…

А вот и она.

Ну да, вот и она. Созерцает разгром. Корчится от смеха.

Я так счастлив, что она вернулась, я так натерпелся страху, что сразу забываю о Стефани и ее безобразиях. Она обнимает меня, крепко ко мне прижимается, и я понимаю: ей тоже было очень страшно. Потом мы смотрим друг на друга, потом смеемся от счастья, потом самозабвенно целуемся, и это прекрасно.

Я удрученно, бессильным жестом указываю на учиненный Стефани содом. Я говорю:

— Знаешь…

Она прерывает меня, прикладывает указательный палец к моим губам:

— Осторожно, Эмманюэль! Ты собираешься сказать мне, что все неправда, и окажешься лжецом!

Для того чтобы прощупать почву, узнать, что и насколько ей известно, я принимаю свой отработанный смиренно-изумленный вид:

— Неужели…

Она весело смеется, передразнивает меня:

— Неужели… Значит, красавчик, Стефани изнасиловала тебя?

— Да, ну…

— Не трудись, она мне все рассказала. С предъявлением доказательств. Кажется, ими пропитано все одеяло и все совсем свеженькое.

Она разворачивает одеяло, рассматривает его, трогает пальцем, пробует.

— И правда. Это действительно твое. Только что снесенное. А какая лужа, боже! Бык! Слон!.. Смотри-ка, она тебя вдохновляет, малышка

Стефани, подумать только!

Она и не догадывается, что здесь речь идет о чистой злобе, о грязном удовольствии, которое получает эта маленькая мерзавка, причиняя зло. Лизон решила игнорировать зло. Лизон — это котенок, который решил остаться котенком. Она видит мое замешательство, для которо­го есть все основания. Потому что уж я-то знаком со злом… Мне не удается освободиться от этого проклятого чувства вины… Она прижимается ко мне, становится совсем маленькой.

— Прошу тебя, мой Эмманюэль, не раздувай из этого целую историю. Я прекрасно знала, что она кончит тем, что добьется своего, рано или поздно. Это забавляет меня. Она обязательно хотела, чтобы я одолжила ей свою прекрасную игрушку. Она добилась тебя? Отлично! Было хорошо, по крайней мере?

Элоди задерживается со своим звонком ко мне. В принципе мы встречаемся у нее, но она должна мне подтвердить, что путь свободен. Речь идет о ее репутации, не так ли?

Я из тех, кто не умеет ждать. Я мог бы работать, моя рукопись под­жидает меня, но меня не тянет сесть за нее, когда я знаю, что должен вскоре уйти, потому что если я засяду, то уже не смогу оторваться, мне случается так проводить всю ночь.

Книга в основном закончена. Я отшлифовываю, оттачиваю, добавляю пикантные черточки здесь и там… Я не могу решиться расстаться с ней, для меня она никогда не будет совершенно законченной, безупречной… Это проклятое стремление к совершенству! Я прекрасно сознаю, что пишу скорее как ремесленник, чем как вдохновенный творец, и это, может быть, не очень-то хорошо, но разве не правильнее следовать сво­ей дорогой? Флобер, кстати, тоже оттачивал каждую деталь. Десять лет на один роман! Это не помешало ему быть Флобером. И вот, я тщательно отделываю детали, нахожу удовольствие в добавлениях… Может статься также, что я бессознательно оттягиваю ужасный момент выне­сения приговора… Но нет, Эмманюэль, тебе нечего бояться, твоя книга будет ударом грома! Да… Я колеблюсь между страхом отказа и безумной надеждой. Очень трудно. Я плохо сплю. А потом, эта тайна душит меня. Я хотел бы прокричать на весь мир о своей радости и о своем страхе. Одна Лизон в курсе, но она знает только, что я готовлю какую-то книгу… Я думаю: у Лизон нет секретов от Стефани! Только бы… Надо разузнать. А, наконец телефон! Снимаю трубку:

— Элоди! Ну…

На другом конце прыскают:

— Это не Элоди, ха-ха-ха! Догадайся, кто?

— Жозефина! Здравствуй, цыпленок.

— Папа, папа! Знаешь что?

— Нет, Жозефина. Я думаю, что узнаю, когда ты мне скажешь.

— Мама сказала «да»! Как я рада!

— Я тоже, представь себе! Она сказала "да" в связи с чем?

— Ну, ты же знаешь… А правда, ты не знаешь, я тебе об этом не говорила. Мама согласна на щенка! Это здорово!

— Подожди, подожди… Какой щенок?

— Ну, щенок, которого я хочу взять.

— Ты хочешь щенка?

— Ох, ну, тебе все надо рассказать! Знаешь, брошенный маленький щеночек, очень несчастный, который много страдал, я хочу его спасти и очень хорошо ухаживать за ним, и так его любить, что он будет очень счастлив и забудет все свои несчастья.

— Ты подобрала брошенного щенка?

— Нет. Еще нет. Надо поискать.

— А, теперь я понял. Ты попросила у матери разрешения держать дома щенка, и ты хочешь подобрать его на улице. Так?

— Ну да! Когда ты хочешь, ты понимаешь. Но я напрасно ищу повсюду, я их не вижу, этих несчастных собак. Однажды я подумала, что на­шла одну, у нее был очень грустный вид, она сидела на краю тротуара, такая маленькая собачка, знаешь, почти без лапок, как сосиска.

— Такса?

— Вполне может быть. Она была очень низенькая. Я взяла ее на руки, поцеловала, назвала всякими ласковыми словами, перешла с ней через дорогу и понесла домой, я была страшно рада, представляешь! И вдруг один старичок, которого я даже не заметила, накинулся на меня, вырвал собаку, назвал меня воровкой и сказал, что нужно позвать полицейского, все смотрели и говорили: "Какое безобразие!" Представляешь себе? Какой стыд! Но главное, мне было так грустно, и я же видела, что собачке тоже было грустно, мы полюбили друг друга. Я уверена, что она несчастлива с этим старым хреном.

— Жозефина! Твоя мама позволяет тебе так выражаться? Ее нет возле телефона?

— Нет слов более подходящих, чем "старый хрен", для того чтобы сказать "старый хрен".

— И потом, тот, кто привязан к своей собаке, вовсе не обязательно старый хрен. Когда у тебя будет собака, посмотрим, как ты поведешь себя, если тебе покажется, что ее у тебя хотят украсть.

— —Ага, ты сказал! Ты сам так сказал! А еще ругаешь меня! Это несправедливо, черт подери!

— Но это для примера.

— К твоему сведению, когда человек в гневе, ему нужны гневные слова. Например, такие слова, как — ну, ты не будешь меня ругать, это только чтобы тебе показать, — "дерьмовый бордель", "мать твою, сукин сын", "неподтертая задница", "положил на тебя с прибором"… Я много еще такого знаю, но тебе не скажу, они намного хуже.

— Могу себе представить… Давай вернемся к началу нашего разговора.

— А, да. Мне разрешается иметь собаку, и вот я хочу найти очень, очень несчастную для того, чтобы спасти ее. Мама согласна при условии, что я сама буду заниматься ею, выгуливать и все прочее. Еще бы! Наоборот, я не дам никому заниматься моей собакой! И тогда я вспомнила о твоей приятельнице, помнишь, тогда на демонстрации, та, которая спасает собак и кошек?

— Женевьева?

— Вот именно, теперь я вспомнила, как ее зовут. Она ведь должна знать о собаках, нуждающихся в спасении?

— Конечно, еще бы. Их-то, к сожалению, всегда хватает.

— Ты попросишь у нее?

— Сейчас же ей позвоню.

— О, папа, ты гений!

Женевьева даже прослезилась от умиления.

Вот таким образом мы все и встретились, Женевьева, Саша, Жозефина юная кузина кабильского бакалейщика, кузен кузины кабильского бакалейщика и ваш покорный слуга, набившись в грузовичок кабильского бакалейщика, да, именно в тот самый, Женевьева сохранила прекрасные отношения со всей семейкой. Итак, нам предстоит поехать за щенком в приют, затерянный где-то в сельской глуши, там, где трава робко пробивается между следами, оставленными гусеницами тракторов.

Обе девочки, устроившись в уголке сзади, оживленно шушукаются, одолеваемые время от времени приступами безумного хохота, который они безуспешно пытаются подавить. Я бы поспорил на что угодно, что Жозефина занимается пополнением своего специального словаря для "сердитых случаев".

Час по шоссе, полтора по извилистым проселочным дорогам, восклицания девчонок при виде "взаправдашней" коровы с висящими штучками, полными молока, "похоже на мужские штучки, говорит Жозефина, только вместо одной их целая куча". Я посчитал необходимым на этом остановить игру сравнений, видя, что в ближайшей перспективе зреют вопросы о доении, об удовольствии, которое коровы от этого получают или не получают, — короче, я предпочел не знать, вокруг каких фантазмов порхает обостренный эротизм маленьких девочек в том возрасте, когда у них начинают расти груди… И вот мы прибыли.