Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью - Монго Бети

Когда же Мор-Замба получит наконец права и найдет себе место у какого-нибудь негреца, он будет ежемесячно выплачивать Жану-Луи по тысяче франков. При ожидаемом заработке, утверждал Жан-Луи, ему будет легче легкого разделаться с этим долгом. Жан-Луи давал ему только один совет: даже если Робер купит еще один грузовик и предложит его Мор-Замбе, у которого к тому времени будут водительские права, пусть он вспомнит о своей давнишней неприязни к чернокожим хозяевам. Деньги, настоящие деньги, уверял Жан-Луи, можно загрести только в Фор-Негре у тубабов, а не в Кола-Коле, и уж тем более не у такого хозяина, как Робер, которому никогда не выбиться из средних достатков.

— Если все пойдет хорошо, а я на это надеюсь, — весело заявил Жан-Луи, — и особенно если ты доверишься мне, то месяцев через восемь права будут у тебя в руках. Что ты на эго скажешь, старина?

— Да что тут говорить, — вздохнул Мор-Замба с напускным равнодушием, хотя на самом деле готов был взвиться до небес от радости.

— Кроме того, — не унимался Жан-Луи, — тебе необходимо научиться читать, если ты хочешь поставить не крестик, а настоящую подпись на векселе и, главное, на бесчисленных документах, к которым тебе придется приложить руку во время экзамена. Будет чертовски обидно, если за эти восемь месяцев ты не одолеешь грамоту.

— А кто мне покажет буквы? — недоверчиво спросил Мор-Замба.

— Да я и покажу, — обнадежил его Жан-Луи, — покажут мои братья, сестренки. Все тебе помогут. А потом, раз уж на то пошло, тебе неплохо было бы немножко научиться французскому. Представь себе, что ты найдешь работу у тубаба: придется же тебе как-то с ним объясняться? Где ты видел хозяина, который не поговорил бы со своим шофером?

— А как же пиджин? Я ведь теперь знаю пиджин.

— Ах, вот оно что! Стало быть, ты рассчитываешь устроиться у какого-нибудь грека или ливанца? К чему такая скромность? Поверь мне, старина: между черным хозяином и хозяином-греком нет никакой — или почти никакой — разницы. Что правда, то правда, черный сразу же глупейшим образом просаживает все, что ему удалось вытянуть у деревенских олухов. А грек норовит сунуть выручку под матрас. Потом, когда у него наберется килограмма два ассигнаций, он идет на почту, просит служащего, чтобы тот оформил ему перевод, и отправляет все это брату, который держит лавочку в родной деревне, где-нибудь на склоне голого холма. Но в конечном счете все они — жалкие людишки, простачки, лишенные настоящего честолюбия. Нет, послушай меня: если уж выбирать хозяина — то только настоящего тубаба. А французский язык не так уж труден. Совсем не труден, поверь мне. В этом мы тебе тоже поможем — всей семьей. Можно начать прямо сейчас, ты сам убедишься. Как называются лампы на машине, которые освещают дорогу ночью?

— Фары, фары, фары, — пролепетал Мор-Замба.

— Вот видишь! Просто потрясающе. Но фары светят вовсю, высверливают дыры в темноте. А как называются лампочки поменьше, что горят вполнакала? Не знаешь? Подфарники.

— Подфарики, подфарики…

— Да нет же: подфарники!

— Ты думаешь, я все это осилю? — спросил Мор-Замба с восхищенной улыбкой, втайне желая, чтобы Жан-Луи поскорее оставил его и дал ему возможность беспрепятственно излить душивший его восторг.

— Осилишь, да еще как! Это очень просто: я попрошу братьев и сестер, чтобы они разговаривали с тобой только по-французски.

— Ты с ума сошел! Да разве это возможно?! — повторял Мор-Замба, давясь от счастливого смеха. — Ты совсем с ума сошел!

Рубен колесил по колонии, но, поскольку «Спартак» продолжал появляться нерегулярно, Кола-Кола не имела понятия ни о маршруте его поездки, ни о его успехах. Еще задолго до отъезда Рубена эта небольшая газета перестала помещать сообщения о текущих событиях, ограничившись распространением боевых лозунгов, подробным изложением партийной программы и определением формы государственного и общественного устройства, которые партия намеревалась установить в стране, как только та обретет независимость.

Временно утратив связь со своим великим сыном, пригород словно бы лишился животворного источника, его упоение грандиозными событиями сошло на нет, и давно уже ни одна судорога не пробегала по лицу этого добродушного исполина. Группы самозащиты, которым больше не от кого было защищаться, мало-помалу захирели, а то и вовсе распались. Многие теперь открыто устранялись от участия во всех этих делах, говоря, что заниматься ими пристало людям образованным, таким, как Рубен и его сподвижники: уж они-то во всем этом разбираются, им и карты в руки. Впрочем, проходившие как раз в то время выборы не обошлись без некоторой шумихи. Как и большинство жителей предместья. Мор-Замба слышал, что выбранный представитель вроде бы должен защищать интересы африканцев в Париже или даже в Нью-Йорке, в Организации Объединенных Наций. Рубен не пожелал прервать свою поездку по колонии, так что подготовкой предвыборной кампании занимались только его заместители, которые заранее отвергли результаты выборов, заявляя, что не видят, как можно будет избежать издавна сложившейся системы подтасовок и надувательства.

Пригород, разумеется, являлся лишь частью избирательного округа, включавшего в себя Фор-Негр и широкую полосу окрестных деревень, но тем не менее колейцы надеялись, что, опираясь на их единодушие и дисциплину, Рубен, который по настоянию народа согласился выставить свою кандидатуру, хотя и не явился на место выборов, сможет на этот раз одержать победу над ставленниками колониальной администрации. Наконец-то у него появится небывалая возможность поговорить с глазу на глаз с Фор-Негром, его губернатором, его охранниками, его мамлюками! Мало того, магический голос Рубена прозвучит за границей, в тех странах, где имеет значение закон, где на деле применяются принципы справедливости. Цивилизованный мир с удивлением и возмущением узнает о беззакониях, каждодневно творящихся в колонии, о жестокости сарингала, о расовой дискриминации, процветающей во всех областях, о бесчинствах властей, превращающих тамошнюю жизнь в сплошной ад. Париж или ООН наверняка организуют комиссию по расследованию всех этих нарушений, которая непременно посетит Кола-Колу и займется опросом ее населения. Местным властям больше не удастся отрицать очевидные факты. Губернатор будет, скорее всего, отозван и обвинен в попустительстве бесчисленным правонарушениям. В конце концов состоятся свободные выборы под наблюдением международных организаций, рубенисты одержат на них решающую победу, возьмут власть в стране в свои руки и установят в ней справедливый социалистический строй.

Руководство профсоюзов всячески старалось воспрепятствовать распространению этих прекраснодушных и несбыточных надежд, но все было напрасно; тогда, смирившись, оно стало распространять подробные инструкции. Жители Кола-Колы следовали им столь неукоснительно и ревностно, что каждому, кто не сомневался в исходе предстоящей комедии, было прямо-таки больно смотреть на все их старания. Они явились за бюллетенями на избирательные пункты Фор-Негра, перед которыми можно было видеть даже стариков, добросовестно стоящих в очереди, несмотря на жару или дождь, а в день выборов осторожно опустили листки с изображением краба — символом сторонников Рубена — в урны и, озаренные надеждой, вернулись в свое нищее предместье. Подсчет голосов длился целую неделю; результаты выборов были объявлены в субботу вечером по радио; имени Рубена в списке избранных не значилось. Стенания Кола-Колы возвестили о том, что ей нанесена такая рана, какой она не получала во время предыдущих избирательных фарсов. На следующий день, в воскресенье, сапаки, к которым присоединились и люди постарше, устроили демонстрацию протеста и с восьми до одиннадцати часов утра маршировали по улицам, выкрикивая проклятья властям Фор-Негра и клеймя позором их лицемерные трюки.

Единственным утешением было то, что Ланжело, заклятый враг Рубена, которому пять лет назад путем ловких политических махинаций удалось протащить свою кандидатуру от африканского населения Ойоло, на этот раз с треском провалился: его обошел какой-то никому не известный африканец, чье имя все забыли, едва успев его прочесть. Этот провал казался предвестием окончательного падения человека, бывшего воплощением ханжеской морали угнетателей, которые на словах клянутся в любви к черным, а втайне желают, чтобы те навсегда остались рабами.

Оценивая результаты выборов, руководители обоих враждующих лагерей допустили одну и ту же ошибку: как бы то ни было, утверждали они, это не повлечет за собой никаких последствий, ибо так уж заведено — все предыдущие выборы неизменно проходили в обстановке секретности, благоприятствующей подтасовкам, а с другой стороны, жители Кола-Колы — пригорода, которым верховодят «красные», — каждый раз бурно выражали свое разочарование. На этот раз, однако, события приняли несколько иной оборот: продолжая поездку, Рубен сделал заявление, встреченное с тревогой как в Кола-Коле, так и в Фор-Негре. Все последующие выборы, говорилось в нем, должны проходить под совместным наблюдением колониальных властей и представителей НПП; в противном случае подлинные глашатаи интересов африканских трудящихся заранее объявляют их результаты недействительными.