Большой отряд (Подпольный обком действует - 2) - Алексей Федоров

У поворота улица круто берет вверх. Вот, когда поднялись на гребень, - туда немцы нас уже и не подпустили, - с самого крутого места Коля повернулся к народу и громко, как нарочно голос берег, крикнул: "Умираем, по не сдаемся! Да здравствует наша Родина!" Немцы накинулись, сшибли его. И еще до речки не дошли, терпение у них кончилось, начали стрелять прямо в селе, на дороге. И не целились...

На следующий день родным позволили взять для похорон тела. Так у каждого ран по двадцать-тридцать... Всех родные взяли хоронить, только один маленький Леня Ткаченко в реке остался. Не было у него ни отца, ни матери, ни сестер. Я на вторую ночь подговорила добрых людей взять его из реки, там место мелкое. Приходим, а его уж и нет. Потом узнала, другие сочувствующие нашлись раньше меня. Отдали последний долг...

Иду как-то, встречаю Кострому Шурку. Значит, отпустили ее. Значит, правда была моя, что она и подружка ее, Манька Внукова, наших людей выдали. Парень какой-то с ней, может, полицай. Отозвала я ее в сторонку. Она не опасается, видит, старушка, подходит ко мне. "Что, - спрашиваю ее тихонько, - девушка, верно люди говорят, что ты верующая и церковь посещаешь?" Отвечает: "Верно, бабушка!" - и бесстыжими глазами на меня смотрит. - "А верно, люди говорят, что ты, девушка, род свой берешь от Иуды?" Она и не знает, что отвечать. Только глазами моргает. А я повернулась да пошла...

Дня три, наверное, только и прошло после казни наших комсомольцев, как вдруг снова в народе стало известно, что листовки советские по всем углам расклеены. И опять, как раньше, свежие сводки московского радио и, кроме того, последние слова Колюшки: "Умираем, но не сдаемся!" Вот когда поверил народ в бессмертие нашего дела. Вы хоть люди и свои, но и вам не скажу, кто эти листовки печатал. Врать не стану - сама не знаю.

*

Нам сообщили, что в Алексеевке, Корюковского района, у старушки, на краю села, умирает еврей. Спасся он каким-то чудом от немцев. Умирает от сыпного тифа. А когда бредит, часто упоминает в бреду Федорова, Батюка, Попко, Попудренко...

Может быть, это Зуссерман?

Уже давно, сразу по прибытии в областной отряд, я справился о Якове. Никто ничего не знал. За это время я уже примирился с мыслью, что Яков в пути от Ичнянского к областному отряду попал в руки немцев и погиб. Как ни тяжела мне была эта мысль, но ведь война, мало ли смертей.

Освободившись немного от своих отрядных дел, я как-то вечером пригласил с собой командира первой роты Громенко, взял группу бойцов и поехал в Алексеевку, за тридцать километров от нашего лагеря.

Посланные вперед разведчики сообщили, что в селе немцев нет, а полицаи там скромные, то есть попросту трусливые. Мы прямо пошли к указанной мне хате. Тускло горел огонек в окне. Я приказал сопровождающим бойцам расположиться вокруг, а мы с Громенко постучались в хату.

Нам открыла девочка лет двенадцати. Она вышла на крыльцо в одном платье и прикрыла спиной дверь.

- Больна Сидоровна, - сказала девочка. - Трясет ее, никого просит не пускать, а вы кто такие? Полиция?

- Родственники мы, - сказал Громенко.

Девочка метнула на него подозрительный взгляд:

- Неправда ваша. У Сидоровны родных зовсим немае, одна я с мамой... Вы лучше не входите, у нас тиф. Мама моя меня приставила к бабе Сидоровне, я ее кормлю. Кашу ей варю.

Но мы все-таки вошли. Девочка внимательно следила за нами своими быстрыми, диковатыми глазками. В хате свету было больше от луны, чем от каганца. Стены закопченные, печь тоже давно не белена. Холодно, неуютно. В темном углу заворочалась старушка и хриплым голосом спросила:

- Ты, что ли, Настя?

- Люди до вас пришли, Сидоровна. Кажуть, родные.

- Гони. Быть не может.

Не договорив, она со вздохом повернулась, зашуршала соломой подстилки и, кажется, опять уснула или впала в забытье.

- Бачите? - промолвила девочка.

- А кто у вас тут еще есть? - И, не дожидаясь ее ответа, я сказал нарочно громко: - Я Федоров, Алексей Федорович, а это мой товарищ, тоже партизан.

И сразу же с печи спустились тонкие голые ноги.

- Ой, что вы! - услыхал я слабый голос. - Алексей Федорович!!!

Да, это был Яков Зуссерман, мой давнишний товарищ по скитаниям*. Трудно слезал он с печи и, держась за нее слабыми, длинными руками, дополз кое-как до скамьи. Он сел к свету. Я увидел изможденного, длиннобородого старика.

_______________

* С Яковом Зуссерманом я встретился в Чернушском районе,

Полтавской области. Вместе с ним я путешествовал по дорогам

Полтавщины, Черниговщины дней восемь. В селе Игнатовка, Среблянского

района, я с нам расстался. Он стремился в город Нежин повидать семью.

А ведь Якову было всего двадцать шесть лет. Долго он хватал воздух, видно, путешествие от печи до скамьи очень его утомило. Глядя на меня, он улыбался. Улыбка была дрожащая, нескладная. Только огромные глаза смотрели с радостью.

- Алексей Федорович, - повторил Яков. - Значит, живы. Я уже слыхал, но не верил. Здесь говорили, что Федоров недалеко, но я был очень болен, когда приходили люди и рассказывали о вас, и я думал потом, что это мой бред, и не верил.

Мы с Громенко, верно, смотрели на Якова, как смотрят на людей обреченных, - против воли жалостливо.

- Вы не думайте, - сказал Яков, - что я умираю. Я уже умирал два раза и погибал раз пять, но теперь, по-моему, поправляюсь. Тиф. А люди какие добрые, - продолжал он, торопясь единым духом сказать возможно больше. Старушка и вот девочка. Я не знаю...

- Как же у тебя все-таки получилось? - спросил я.

Яков взглянул на Громенко.

- Это наш партизан, говори, не стесняясь.

Громенко протянул Якову руку. Но тот не дал ему свою.

- Грязный я, - сказал он. - Не трогайте. У них сил нет меня мыть, но они и так совершенно, как святые. Вы садитесь, если есть время. Я не прошу, чтобы вы меня взяли с собой. Я должен этим людям потому, что виноват перед ними и очень благодарен.

Сделав несколько глубоких вздохов, вытерев рукавом пот с лица, он продолжал:

- Письмо Батюка* я скушал. Иначе было невозможно. Я очень извиняюсь, что так получилось, виноватых бьют, но только, наверное, не таких слабых. Да, вы знаете, Алексей Федорович, вы просто невозможно мудро говорили, чтобы я вас не покидал... А где Симоненко?

_______________

* Слепой комсомолец Яша Батюк остался в городе Нежине для работы

в подполье. Он руководил группой комсомольцев и в тяжелых условиях

подполья со своими комсомольцами проводил большую работу.

- Тоже ушел.

- Он маму повидал?

- Мы у нее гостили несколько дней.

- Он был очень хороший человек. Любил, вроде меня, маму и семью. Как вы думаете, он погиб? А может быть, нет. Он, может быть, уже воюет, бьет немцев, как вы думаете, Алексей Федорович?