Никколо Макиавелли - Кристиана Жиль

Затея Юлия II казалась совершенно безумной; «глупое ребячество», считал Роберте. Но после взятия Модены, одной из лучших крепостей герцогства Феррара, Никколо поверил в то, что у папы есть шансы преуспеть. Юлий II уже доказал однажды, что «лучше быть дерзким, чем осторожным». Храбрость и стремительность шли рука об руку с Фортуной, о которой Никколо позже напишет, что она, как «женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать!»[66]. Фортуна, «подруга молодых», казалось, не гнушалась старым понтификом, который не обращал внимания ни на свой возраст, ни на ревматизм, ни на сифилис, ни на суровую погоду: с октября непрерывно шли дожди, которые до февраля утопили все дороги.

Папа не встретил на пути никаких серьезных препятствий. Людовик XII был поглощен своими обширными приготовлениями к весне и нисколько не заботился о плачевном положении Феррары, тогда как достаточно было лишь небольшого подкрепления из нескольких сот копий, чтобы поддержать ее. Но «король не помышляет об этом: лекарям наплевать, а больной умирает».

Опережая инструкции Синьории, пришедшей в ужас от взятия Модены, Никколо крутится как белка в колесе, чтобы объяснить королю и его советникам всю серьезность сложившейся ситуации: «Теряя Феррару, можно одновременно потерять Тоскану и всех союзников короля на пути между Феррарой и Флоренцией». Напрасно! В Блуа отказываются воспринимать все происходящее трагически. Людовик XII рассчитывает, что «весеннее наступление все исправит». Но успеет ли оно? Никколо очень хотел бы, чтобы кто-нибудь разделил с ним его пессимизм.

Во всяком случае, без устали объясняет Никколо, Франция не должна рассчитывать на военную помощь Флоренции ни сегодня, ни впоследствии. Не потому что Республика хочет уклониться от выполнения своих обязательств, но потому, что следует принимать во внимание ее географическое положение: если папа решит окружить ее, как она будет защищаться, если пошлет свою милицию на север? Никколо не скупится на аргументы, чтобы показать, насколько абсурдно оставить Флоренцию незащищенной, чтобы потом, ценой величайших затрат, лететь к ней на помощь. Одна из его речей имела такой успех, что накануне его отъезда Людовик XII пообещал прислать подкрепление из ста копий, как только это станет возможным, то есть когда швейцарцы, добровольно или нет, перестанут угрожать Ломбардии.

Не слишком большое достижение для трехмесячной миссии! Скорее это провал. Секретарь приехал защищать мир, а уезжал, увязнув в войне.

Но нельзя возлагать на Макиавелли ответственность за события, которые не зависели от Флоренции, хотя бы потому, что у Республики, что бы она по этому поводу ни думала, не было «ни влияния, ни престижа», как с горечью писал прозорливый Буонаккорси. Ибо не один только Макиавелли понимал, что происходит.

История учит, что успех посредничества больше зависит от желания противников уладить разногласия, чем от авторитета и ловкости арбитра, который является всего лишь приводным ремнем, даже если в своей гордыне — или наивности — он приписывает себе весь успех. Юлий II хотел не мира, а войны, Людовик XII притворялся, что хочет мира, но делал все для того, чтобы распалить папу и сделать мир невозможным, вплоть до того чтобы вывести французскую церковь и ее паству из-под омофора понтифика.

Сделав ставку на страх, Никколо, как верный слуга, попытался добиться того, чтобы во Флоренции победила франкофильская политика Содерини, но это было обоюдоострое оружие. Он слишком много писал о безразличии Людовика XII к судьбам его итальянских союзников, и теперь страх мог толкнуть Синьорию в объятия папы, тем более что Юлий II уже начал всячески притеснять флорентийских купцов. Именно поэтому Никколо заботливо передает все слухи, способные поднять дух флорентийцев. Он утверждает, что король якобы сказал в совете: «…Необходимо сделать Республику более великой и более могучей». И убеждает синьоров, что они должны знать: «Нельзя достичь великих целей, не подвергаясь хоть какой-нибудь опасности». Питал ли Никколо какие-то иллюзии относительно эффективности своих увещеваний? Во всяком случае, Буонаккорси, у которого вызывала отвращение медлительность трусливых и безвольных правителей, вполне мог вывести его из подобного заблуждения: «Мы люди, тающие от жары и дрожащие от холода».

ГАСИЛЬНИК ДЛЯ ЦЕРКОВНОГО СОБОРА

Людовик XII не торопится — совершенно не торопится — в Тур, где 27 сентября 1510 года в его присутствии соберется Синод епископов, который позволит ему объявить войну папе, — это придаст видимость законности действиям короля и успокоит, как он надеется, совесть королевы Анны. Серьезность момента не мешает королю предаваться по пути в Тур радостям охоты. Макиавелли тоже не настолько поглощен политикой, чтобы только о ней и думать. Буонаккорси вынужден не без иронии напоминать ему о том, что «жена его еще жива, а детишки уже бегают», и дело тут не столько в служебном рвении секретаря, сколько в некой «прекрасной торговке рыбой».

Людовик XII все же прибыл в Тур, и у Макиавелли, вынужденного дожидаться там посла, который, как ему сообщили, должен сменить его при французском дворе, есть время, чтобы разузнать о первых предложениях Синода. Прелаты галликанской церкви среди прочих намерены были рассмотреть вопрос о том, «может ли папа, купивший тиару и торгующий бенефициями, бесчисленные мерзости которого могут быть доказаны, считаться папой» и следует ли считать в таком случае интердикты, исходящие из Рима, действительными. Это, по всей видимости, не слишком тревожило Никколо.

Между тем машина Истории неумолимо двигалась вперед, чтобы сокрушить не папу, но Флорентийскую республику, правительство Содерини и некоего Никколо Макиавелли.

Съезд в Туре сделал то, чего ждал от него король. За Людовиком XII было признано право отправиться в Италию на защиту своего союзника герцога Феррарского, любые же возможные отлучения и прочие санкции Юлия II были признаны не имеющими законной силы. Это означало разрыв галликанской церкви с Римом, раскол. Королева Анна заклинает духовенство Бретани не подписываться под экстремистскими постановлениями Синода. Но поздно: эскалация войны в Италии продолжается, Шомон д’Амбуаз, послушный королевскому приказу, перешел в наступление.

Юлий II, не помня себя от гнева, отлучает от Церкви всех французских военачальников — война с Францией превращается в священную войну.

Папа требует, чтобы все кардиналы явились к нему в Болонью. В ответ на это пятеро из них отправились в Милан искать защиты у Людовика XII: двое французских кардиналов, один из которых, Гильом Брисонне, кардинал Сен-Мало, был прежде суперинтендантом Людовика XI, а впоследствии правой рукой Карла VIII во всех вопросах, касавшихся отношений между Францией и папством; двое испанских кардиналов, Карвахаль и Борджа, и один итальянец, кардинал Сан-Северино, столь же вспыльчивый, как и его брат капитан Фракассо.