Наталья (московский роман) - Александр Минчин

— Наталья, сколько времени?

— Выгоняешь уже меня?

— Нет, но поздно.

— Я остаюсь у тебя до утра.

— Как это? — не понимаю я.

— Очень просто, — отвечает она, — лежа. У тебя никогда женщины не оставались до утра, Санечка?

— Э… да… то есть… не… э.

— Саня, какой ты забавный!

— Ты правда можешь остаться, Наталья?

— К сожалению, я должна вернуться. Я тоже хоть раз хотела: встать с утра, приготовить тебе завтрак, дать его — в постель… и не вставать до вечера.

— Наталья, — я целую ее губы, подбородок, — спасибо за эти слова.

— Только слова, — грустно говорит она.

Снег на улице только по бокам, сугробами. Совсем поздно, ни души.

— Видишь, Наталья, так и не удалось мне искупать тебя в ванне с шампанским. Даже ванны нет.

— Но я это мужественно переношу. А, Санечка?

— Что это? Ванну или шампанское?

Она несет медведя под мышкой. Такой большой и такой рыжий. Мне не дает, чтобы я помог.

— Саня, я сейчас что-то скажу тебе, только отнесись к этому нормально. Ладно?

— Угу.

— Я завтра не смогу увидеть тебя. И мама вечером звонить должна.

Я смотрю внимательно на нее.

— Ну, Саня. Он хочет пригласить меня куда-то. Мне это совсем не надо. Но не могу же я сказать, что иду к подруге заниматься 8-го марта. Это семейный ритуал в течение пяти лет.

— Ты в девятнадцать вышла замуж?

— Да, — вздрагивает она от неожиданности.

— Не рано? — шучу я.

— Очень рано, ох, как рано, — серьезно отвечает она, — одна награда — Аннушка. Все, что есть у меня, — и ты… Не послушала тогда маму. Родители всегда желают нам добра. Только мы поздно это понимаем.

— Я тоже позвоню маме, поздравлю ее с праздником завтра.

— У тебя есть деньги? — спрашивает озабоченно она. — А то ты их все тратишь на ме…

— Наталья! У меня полно их, не надо об этом.

— Хорошо, Санечка, только не обижайся.

— Я не обижаюсь на тебя, — успокаиваюсь я.

Мы пересекаем площадь, подходим к стоянке такси. Стоят два. У одного зеленая лампочка.

— С праздником, барышня, — говорит таксист и садится везти ее.

— Это же только завтра, — отвечаю я, хотя и не барышня.

— Почему завтра, это уже пять минут как сегодня, — улыбается он.

Я наклоняюсь к ней.

— Наталья, поздравляю тебя… этот праздник, как никому, принадлежит тебе. Ты самая, — я не нахожу других слов, — что ни на есть женщина, ты… прекрасная.

Мы целуемся. Она обнимает меня рукой, целует в губы, в глаза.

— Спасибо, мой родной, Санечка…

Восьмое марта. Я просыпаюсь, наверно, далеко после полудня. Сколько времени? Я лежу и жду сигналов радио. Наконец раздается: два часа, потом голос диктора: «Дорогие женщины…» Пора вставать, думаю я. Или не пора вставать.

До чего же это мерзкое чувство — голода. Особенно когда есть нечего. Брат, по идее, дома, надо хоть рубль занять, иначе живот прилипнет к тому месту, которое зовется спиной. Так Наталья и увидит меня: сплющенной пластиночкой.

Я стучу к нему в дверь.

— Борь, открой.

Дверь открывается, я захожу. Он сидит за столом и пишет письмо.

— С праздником тебя, — говорю я.

Он улыбается:

— Что, я уже стал женщиной?!

— Так принято, поздравлять с праздником. Борь, я голодный, займи мне рубль. Отдам, как получу перевод.

— Куда ты дел деньги? У тебя вчера было десять рублей.

Он всегда все знает, и сколько.

— Так, растратились. Куда-то…

— Нет, ты мне все-таки скажи, куда ты их дел за один день, за вчера.

— Купил Наталье медведя.

Он вдруг заводится:

— Значит, ты думаешь, что ты будешь своим бля…, бабам покупать подарки на последние деньги, вонючим джентльменом прикидываться, когда жрать нечего, а я тебе из своих, заработанных трудом, денег рубли должен занимать?!

Его даже перекорежило. Я не ожидал такого: я ведь голодный. Я смотрю пристально на него, долго смотрю, и не верю: неужели это мой брат?

Меня тошнит, но не от голода, я не пойму отчего.

— Извини, Боря, — говорю я, поворачиваюсь и ухожу… Он не останавливает меня, даже не пытается. Как будто какая-то кувалда падает, оглушая. Я совсем не соображаю.

В комнате у меня горит свет и пусто. И такой одинокий я. Есть только Наталья, но я и ей не нужен, у нее своя семья. На второе место среди страшного — после ожидания — я ставлю одиночество, когда ты один и никому не нужен.

Я одеваюсь и, заткнув руки глубоко в карманы, а лицо в шарф, иду к Таганке. В метро я делаю пересадку на кольцевой и еду. Я выхожу в Лужниках и иду в одиночестве. Совсем пусто, снег лежит нетронутый и даже скамьи под снегом. Я дохожу до арены, которая тогда была залита и лед блистал. Совсем напротив музея нахожу лавку в снежных деревьях и сажусь, не сметая снега. Благовозвестная тишина, как перед свершением.

— Мальчик, хочешь булку? — он стоит передо мной и протягивает ее. Я сглатываю слюну.

— Нет, спасибо, я не хочу. — Мне неудобно. К тому же невдалеке стоит его мама и смотрит.

— Она сладкая, мама заставляет, а я не могу. Съешь, а, мальчик.

Неужели у меня и глаза голодные, с ужасом думаю я.

— Как тебя зовут? — спрашиваю.

— Гоша, — отвечает он розовыми губками. Как у ангелочка.

— Ты думаешь, я голодный, да?

— Нет, — отвечает он, глядя на меня, — просто булка мне не нужна.

Счастливый, думаю я про себя.

— Тебя мама ждет, Гоша, — говорю я.

Он поворачивается к ней.

— Да?

— Я так думаю, — его мама юна и красива.

Интересно, какая дочь у нее? Должно быть, лучшая, потому что это Наталья.

— Я пошел, мне пора.

— Я рад, что встретил тебя. Ты хороший малыш, Гоша.

— Можно я поцелую тебя, мальчик?

Я подставляю ему щеку, он целует меня.

Какой воспитанный мальчик, думаю я. Он бежит по снегу, подбегает к маме, она берет его за руку. Они двигаются от меня. Мне нравится, что она не сказала ему ни слова, вы понимаете, ни одного слова, ну то, что он целовал меня, незнакомого. Мне это нравится, просто взяла за руку и пошла. Они вдвоем, среди снега. Наверно, она одинока, если гуляет здесь восьмого марта одна. Я думаю, может, подойти познакомиться. Потом вспоминаю: у меня же есть Наталья, мне стыдно. Это первая женщина, на которую я обратил внимание с того времени, как встретил Наталью. Они ушли уже далеко, и неожиданно она повернулась, мне показалось, что это из-за меня, что она взглянула на меня. Или