Психология французского народа - Альфред Фуллье

В России периодический передел земли происходит или по душам мужского пола, или по дворам. Сразу же видно, говорит Анатоль Леруа-Больё, что эта система раздела способствует увеличению населения. Каждый сын, явившийся на свет или достигший известного возраста, приносит семье новый клочок земли. "Вместо того чтобы уменьшать отцовское поле дроблением его, -- замечает Леруа-Больё, -многочисленное потомство увеличивает его...". Вследствие этого из всех европейских стран в России совершается наиболее браков и последние наиболее плодовиты. Даже во Франции, там, где закон не может оказывать влияния на отцовские расчеты, замечается обилие детей. Так бывает часто (но не всегда) среди пролетариата, которому нечего делать и который не тревожится мыслью о разделе. Так бывает среди рыбаков, эксплуатирующих море, не подлежащее разделу. Напрасно пытались объяснить их плодовитость употребляемой ими пищей: здесь мы также имеем дело не с физиологическим, а с общественным явлением. "Рыбаки, -говорит Шейссон, -- имеют много детей, потому что они могут иметь их безнаказанно, без дробления наследства, и потому что каждый юнга, как и ребенок русской общины, приносит свой пай38". Гражданский кодекс, направленный против крупной собственности, произвел последствия, не предусмотренные якобы непогрешимой мудростью Наполеона. "Введите в действие гражданский кодекс в Неаполе, писал он королю Иосифу, и через несколько лет все, не приставшие к вам, будут уничтожены; останутся лишь те знатные семьи, которых вы сами сделаете вашими вассалами. Это именно и заставило меня прославлять гражданский кодекс и ввести его в действие" (Письмо от 5 июня 1806 г.). К несчастью, другое последствие, непредусмотренное этим зловещим политиком, заставляет самую многочисленную часть нашего населения иметь лишь по одному ребенку на семью, что далеко не содействует национальному величию. На конгрессе 1815 г. английский дипломат, которому не удалось сузить наших границ в желательных для него размерах, воскликнул: "В конце концов французы достаточно ослаблены их законами о наследстве". Сохранилось также воспоминание о более недавних и более жестких словах, произнесенных в германском парламенте человеком проницательнее Наполеона: "Их бесплодие равносильно для них потере ежедневно одного сражения; через некоторое время врагам Франции уже не придется более считаться с ней" (Мольтке). Влияние закона о наследстве не составляет однако ни неизменного правила, ни главной причины бесплодия. Во Франции, при действии одной и той же системы, рождаемость далеко не одинакова в различных департаментах; кроме того, существуют страны, как например, Бельгия, Дания и прирейнская Пруссия, где та же часть наследства, т. е. лишь четверть его, предоставлена законом на усмотрение завещателя и где рождаемость доходит до 31--39 рождений на 1000 жителей. Левассёр, в третьем томе своей книги Population francaise приводит таблицу 11 государств и провинций, в которых закон не дозволяет завещателю свободно распоряжаться по крайней мере половиной наследства и в которых тем не менее рождаемость сильнее французской. Но из того, что действие какой-либо причины нейтрализуется другими причинами, еще не следует, чтобы она не оказывала своего влияния. Во многих странах хотя и принят наполеоновский кодекс в его целом, но значительно увеличена свобода завещателя. В Италии он может располагать половиной своего имущества, как бы ни было велико число детей. В великом герцогстве Баденском и части левого побережья Рейна обычай передавать наследство в распоряжение одного лица с обязательством денежной выплаты другим наследникам дает возможность избегать раздела имущества. Главная причина, стремящаяся ограничить рождаемость, была, как мы думаем, вполне выяснена Гюйо; она заключается в еще относительно недавнем упрочении капиталистического режима. "Капитал, в его эгоистической форме, -- говорит Гюйо, -- враг увеличения населения, потому что он враг раздела, а всякое умножение людей более или менее сопровождается дроблением богатств". Своекорыстная или бескорыстная предусмотрительность, вот к чему сводится в конце концов причина, сдерживающая рождаемость. Каковы бы ни были экономические, моральные или социальные условия, вызывающие эту предусмотрительность, но действует всегда именно она; а эта причина, что бы ни говорила школа Маркса, психологического характера; даже более: двигателем, в конце концов, является интеллектуальный мотив. Сравните рождаемость городов с рождаемостью деревень в средних классах. При полевых работах ребенок может быть "естественным и желательным сотрудником"; это -- лишняя "пара рук, не стоящая почти ничего и могущая принести большую пользу". В городах, напротив того, воспитание стоит дорого39. Малодостаточные семьи удручаются не столько прямыми, сколько косвенными налогами: таможенными пошлинами, заставными пошлинами, пошлинами на сахар и другие предметы народного потребления; а эти пошлины возрастают для семьи пропорционально числу детей. Для семьи из мелкой буржуазии, существующей на несколько тысяч франков, зарабатываемых отцом, второй ребенок часто уже вносит стеснение в хозяйство, а третий -- бедность. Кроме того большие города значительно облегчают холостую жизнь. Тацит замечает, что законы Юлия и Паппия не увеличили ни числа браков, ни числа детей, потому что были "слишком большие выгоды" не иметь их (Анналы, кн. III, гл. XXV). В новых странах с еще не утилизированной плодородной почвой земледельческое население отличается особой плодовитостью. Увеличение числа рук совпадает там с желанием обогащения и с потребностью к защите. В наших старых странах дети уже не приносят дохода своим родителям, даже при земледельческих занятиях. Кроме того, развитие образования, демократических идей, вкус к роскоши, более ожесточенная конкуренция в различных профессиях заставляют опасаться появления большого числа детей в семье. Во Франции все вакантные места в либеральных профессиях, в сфере преподавательской деятельности, торговли и др. более чем заняты. Наконец понижение процента, "кризис дохода", делающий более трудным праздную жизнь на проценты с капитала, также приводит к ограничению числа детей. Настанет несомненно время, когда, как надеются экономисты, дети почувствуют необходимость труда, который, при мужественном отношении к нему, может оказаться спасением для буржуазии; с своей стороны, отцы, привыкнув к мысли, что их сыновья должны сами устраивать свою жизнь, как в Соединенных Штатах, и перестав считать себя обязанными обеспечивать им привилегированное положение богатства и праздности, будут освобождены от забот, заставляющих их ограничивать численность своих семей. Но это время еще далеко от нас. В настоящую минуту дороговизна жизни и понижение стоимости денег вызывают крайнюю предусмотрительность; возрастающее благосостояние само увеличивает потребности, вместо того чтобы насыщать их; потребности возрастают скорее, чем могут быть удовлетворены. Исчезновение колонизаторского духа (которым Франция обладала в прошлом столетии и которй никогда не покидал Англию с ее густым населением) влечет за собой исчезновение еще одного фактора плодовитости. Наконец, закон о воинской повинности отдаляет браки и, кроме того, отрывает молодых людей от сельских занятий, толкая их в города, где, как мы только что видели, бесплодие возрастает. II. -- Под влиянием всех этих причин в двенадцати французских департаментах приходится 3 смертных случая на 2 рождения, причем демография рисует следующую схематическую картину положения: когда оба родителя умирают, они оставляют двоих детей, из которых один умирает ранее, чем производит потомство. При таком положении дела достаточно одного поколения, чтобы разорить страну. В некоторых кантонах дело обстоит еще хуже: там одно рождение приходится на два смертных случая. Таково положение, стремящееся сделаться общим. В некоторых частях Котантена (деп. Ламанша) Арсений Дюмон проследил историю каждой семьи из поколения в поколение; в настоящее время из этих семей не остается почти ни одной: "немногие пережитки мальтузианства переселились в Париж, чтобы сделаться там чиновниками, привратниками, гарсонами в трактирах". Целые деревни "представляют собой лишь груду полуразрушившихся домов"; самые бедственные войны, пожар, чума не произвели бы более ужасных опустошений. Но между насильственным опустошением и мальтузианством, говорят нам, существует та разница, что последнее бедствие, медленно уничтожая страну, не доставляет никаких страданий ее обитателям: до такой степени верно, что интересы индивидов могут быть вполне противоположны интересам общества. "Это, -- говорит Бертильон, -- смерть от хлороформа. Она безболезнена, но это все-таки смерть". Смерть, без сомнения, слишком сильное слово. Следует быть очень осторожным в своих пророчествах, особенно пессимистических, которые сами стремятся вызвать то, что объявляется ими неизбежным. Кто мог бы вычислить, на основании данных 1801 г., справедливо спрашивает Левассёр, численность населения Европы в 1897 г.? Оно более чем удвоилось в течение века, потому что промышленной гений Европы создал особенно благоприятные для этого экономические условия. Если бы применить ретроспективно ту же быстроту удвоения населения к его возрастанию в прошлые века, то пришлось бы придти к тому абсурдному выводу, что в 1300 году в Европе имелось не более 6.000.000 жителей. Приходится следовательно не доверять гипотетическим вычислениям этого рода. К концу XVI столетия в Англии не насчитывалось 5 миллионов жителей; к концу XVII века ее население возросло лишь на один миллион (16--17%). Английский народ составлял до тех пор преимущественно земледельческое население, состоял из мелких фермеров и ремесленников, умеренно плодовитых и очень осторожных в заключении браков. Начиная с 1760 г., как это доказывает английский экономист Маршаль, были применены научные открытия к созданию крупной промышленности; мануфактуры привлекают к себе мужчин, женщин и детей, предлагая последним плату, которая могла обеспечить их содержание, а по достижении ими десяти или двенадцати лет уже давала излишек. Быстрое расширение рынков вызвало тогда необычайную плодовитость. Если бы к концу XVII столетия какой-либо статистик захотел определить заранее население Англии к концу 1900 года или только к концу XVIII века, то он, как это показывает Поль Леруа Больё, определил бы его лишь в 9 или 10 миллионов. Так же и для Франции через известное время могут возникнуть обстоятельства, которых мы не предвидим. Все, следовательно, условно в данном случае. Но сделав эти оговорки, вызываемые нашим неведением будущего, мы можем рассуждать лишь по аналогии с настоящим, которое одно известно нам. Настоящее же неблагоприятно для нас. Во-первых, являются неудобства международного характера. В конце XVII века в Европе существовало только три великих державы, так как Испания уже потеряла тогда свое значение. Во Франции было тогда 20 миллионов жителей; в Великобритании и Ирландии -- от 8 до 10 миллионов; в Германской империи -- 19 миллионов; в Австрии от 12 до 13 миллионов; в Пруссии -- 2 миллиона. Следовательно во всей Западной Европе насчитывалось около 50 миллионов, и население Франции составляло 40% всего населения великих европейских держав. В 1789 г. во Франции было 26 миллионов жителей; в Великобритании и Ирландии -- 12 миллионов; в России -- 25 миллионов; в Германской империи -- 28 миллионов; в Австрии -- 18 миллионов; в Пруссии -- 5 миллионов. В общем итоге в 96 миллионов население Франции уже составляло только 27% (а уже не 40%, как при Людовике XIV). Население Германии возросло, и Россия заняла место среди великих держав. В настоящее время во Франции 38 миллионов жителей; в Великобритании и Ирландии -39 миллионов; в Австро-Венгрии -- 50; в Германской империи -- 53; в Италии -30; в Европейской России -- 130. Всего -- 340 миллионов. Население Франции составляет лишь 11% этого числа вместо прежних 40%. Следует еще прибавить, что англичане, живущие в колониях, много содействуют британскому могуществу и что Соединенные Штаты мало-помалу вмешиваются в европейскую политику. Мы испытываем на себе в настоящее время последствия наших моральных и политических ошибок; связав себя с несправедливой политикой обоих Бонапартов, Франция сама подготовила ослабление своего могущества. Республика дала нам рейнскую и альпийскую границы; цезаризм заставил нас потерять их. Первая Империя оставила Францию с меньшей территорией, чем при старом порядке; вторая сначала своими победами создала Франции нового противника и соперника, шестую великую державу, Италию, а затем своими поражениями искалечила Францию. Таковы результаты 18 брюмера и 2 декабря. Но если относительное ослабление Франции объясняется отчасти политическими причинами, то оно зависит также, и главным образом, от недостаточности нашего народонаселения. К 1850 году Германия и Франция (предполагая у них их настоящие границы) имели почти равное число жителей; в настоящее время разница в пользу Германии составляет 15 миллионов. Германия каждые три года выигрывает "эквивалент Эльзаса-Лотарингии". На протяжении сорока пяти лет Франция, если поставить ее с Германией, потеряла, так сказать, девять раз население Эльзаса-Лотарингии! Франция, еще почти равняющаяся по размерам Германии и более богатая, могла бы и должна была бы пропитывать столько же жителей; между тем в каждые три года в Германии рождается 2.000.000 человек, а во Франции -- 900.000. В то время как рождается один француз, является на свет более двух немцев. "Французы каждый день теряют одно сражение", -- сказал маршал Мольтке; и действительно, Германия приобретает ежедневно полутора тысячами более жителей, чем Франция. Без сомнения существует предел для приращения населения Германии; но этот предел еще далеко не достигнут. Государства с быстро возрастающим народонаселением без сомнения еще долго будут сохранять процент приращения выше французского. Соединенное Королевство еще приобретает ежегодно 400.000 душ, благодаря превышению в нем рождаемости над смертностью; при теперешнем понижении в нем смертности оно дойдет до неподвижного состояния не ранее как через шестьдесят лет и будет иметь тогда более 50 миллионов жителей; Италия несомненно будет иметь тогда от 42 до 43 миллиона; Россия, если ее население будет по прежнему увеличиваться в размере 1,4% в год, достигнет через сто лет 800 миллионов душ; это предположение впрочем неправдоподобно, но статистики допускают, что оно достигнет 390 миллионов жителей. Можно думать, что в течение ближайшего полустолетия все германское население возрастет по крайней мере на 25 миллионов душ. Следовательно, через пятьдесят лет будет насчитываться 76 миллионов немцев и 38 миллионов французов, т. е. на каждого француза будет приходиться два немца. Если в течение этого ближайшего пятидесятилетнего периода быстрота приращения народонаселения останется неизменной и если карта Европы не потерпит новых территориальных перераспределений, то к середине будущего века население Франции будет составлять лишь 7% всего европейского населения, и Франция, в этом отношении, перейдет из первого ряда в двадцатый. Немцы охотно утверждают, что когда они сделаются вдвое многочисленнее нас, они завладеют нашей страной. Они забывают, что по этой милой логике они сами должны были бы оказаться добычей русской империи, население которой более превышает население Германии, чем последнее -- население Франции. "Политика рас неумолима, -- пишет галлофоб доктор Роммель. -- Приближается момент, когда пять бедных сыновей германской семьи, привлеченные богатством и плодородием Франции, легко покончат с единственным сыном французской семьи. Когда возрастающая нация примыкает к более разреженной, являющейся вследствие этого центром низкого атмосферного давления, образуется воздушный ток, называемый вульгарно нашествием, -- явление, во время которого закон и мораль откладываются временно в сторону". Но не образуется ли также "воздушных течений" и со стороны России? Прекрасная французская территория создана не для того, говорит тот же доктор Реммель, "чтобы на ней обитала французская раса, а для того, чтобы иметь в 1890 г. столько-то жителей на квадратный километр, в 1900 г. -- столько-то, в 1910 г. -- столько-то, сообразно с ресурсами страны; если сама страна не в состоянии заполнить своих квадратных километров в размерах, предписанных естественными законами, они будут заполнены иностранцами, и самый великий полководец в мире не в силах помешать этому. Придется волей неволей сомкнуться теснее и предоставить поглотить себя. Сомнительно, чтобы было достаточно инфильтрации иностранцев и их потомства для уравновешения европейского давления; надо думать, что процесс, происходящий в недрах этой великой нации, будет ускорен вторжением лавин, подобных лавинам 1870 г.". Не преувеличивая значения этих угроз, исходящих быть может даже не от настоящего немца, а родившегося в Швейцарии, несомненно, однако, что мы никогда не должны упускать из вида Германии. Италия, наш другой сосед, также становится все более и более опасной для нас, так как она защищена от тех двух великих зол, которые подрывают наши силы: систематического бесплодия и алкоголизма. Население Италии быстро возрастает и стремится перерасти наше; кроме того, этому населению еще не грозит алкоголизм. Благодаря климату и своим хорошим привычкам Италия -- самая трезвая из больших наций. Прибавьте сюда преимущества живого и гибкого ума, терпеливой и настойчивой воли, быстро развивающейся промышленности, торговли, стремящейся вытеснить нашу, удивительно искусной политики, не отступающей ни перед чем, добивающейся всего, пользующейся всем, находящей способы заключать одновременно союзы с Англией и Германией, и вы поймете, что мы должны заглядывать не только за Вогезы, но также и за Альпы. Всякий успех наших соседей должен служить для нас предостережением. Пусть наш счастливый союз с Россией не ослепляет нас насчет грозящей нам опасности и не усиливает нашей апатии. Будут ли обращать на нас внимание, когда мы сделаемся сравнительно небольшим народом по отношению к значительно возросшим России и Германии и переполненной жителями Италии? Будут ли дорожить нашей дружбой, которой ищут в настоящее время? Прочную цену союзу с нами может придать только наша сила. Никакое нравственное обязательство не может заставить Россию отречься от себя ради Франции. Великий славянский народ с очень положительным и реалистическим складом ума не будет держаться политики чувства и великодушия по отношению к нам, так же как ученая Германия не держалась ее недавно по отношению к Греции. Мы должны следовательно рассчитывать прежде всего на самих себя: недостойно Франции оказаться в один прекрасный день вассалом другой нации, какова бы она ни была. Всякая страна, население которой, вследствие роковых обстоятельств или по ее собственным ложным расчетам, будет уменьшаться, в то время как население соседних стран будет увеличиваться, приблизится естественным или искусственным путем к тем же условиям, в которые превратности истории поставили Грецию, так слабо населенную в настоящее время. Французы не должны были бы забывать этого. Кроме внешней опасности, систематическое бесплодие вызывает внутри страны естественный подбор в обратную сторону, в пользу низших типов, которыми пополняется население. Семьи, достигнувшие, благодаря уму и усиленному труду, известного благосостояния, и обнаружившие по этому самому, в среднем, известное превосходство ума и воли, сами, своим добровольным бесплодием, устраняют себя с арены жизни. Напротив того, непредусмотрительность, слабые умственные способности, леность, пьянство, умственная и материальная нищета почти одни оказываются плодовитыми и берут на себя главную роль в деле пополнения населения. Если бы коннозаводчик или гуртовщик поступали таким же образом, то что сталось бы с их лошадьми или быками40? Без сомнения, наше относительное бесплодие является очень деятельной причиной нашего обогащения. Если бы в 1876 г. процент немецкой рождаемости понизился с 40 на 1000 до процента французской, то число рождений упало бы в Германии с 1.600.000 до 1.040.000; 540.000 взрослых лиц, издержки воспитания которых, считая по 400 франков на человека, составляют для Германии 1.400 миллионов. Следовательно, Франция, уменьшая свое народонаселение, экономит ежегодно около полутора миллиардов. Экономия разорительная, если справедливы слова Фридриха Великого, что "число жителей составляет богатство государства". В 1815 г. барон Гагерн писал: "Внутренние ресурсы Франции в виде людей, денег, естественных продуктов и предметов обмена, необходимых для ее соседей, таковы, что вся соединенная против нее Европа едва ли представляет для нее серьезного противника. Чтобы ослабить ее, надо было бы истощить ее ресурсы". Так ли благоприятно во всех отношениях наше настоящее положение41? Даже наше богатство в конце концов подрывается неподвижным состоянием нашего народонаселения. В 1867--76 г. наш вывоз достигал, в среднем, 3.306 миллионов; в 1895 г. он определялся 3.374 миллионами, т. е. возрос лишь на 68 миллионов. Между тем, за это время германский вывоз с 2.974 миллионов франков (средняя цифра за 1872--76 годы) поднялся до 4.540 миллионов франков (приблизительная цифра за 1896 г., ниже действительной), т. е. возрос на полтора миллиарда. Согласно некоторым экономистам, это объясняется тем, что число наших работников не увеличивается; вследствие этого они не могут произвести более, чем прежде. В Германии, напротив того, число рабочих возросло с 41 до 53 миллионов, т. е. у нее прибавилось 12 миллионов пар рабочих рук; отсюда -- неизбежное увеличение производства. Быть может скажут, что оно объясняется отчасти политическим положением Германии? В ответ на это указывают на другой пример. Экономическое развитие Австрии, так же как и в Германии, идет параллельно с ростом ее народонаселения; между тем невозможно утверждать, что она обязана первым славе своего оружия. В 1869--1873 гг. Австрия вывозила, в среднем, на 1.055 миллионов франков товару (по номинальной цене); в 1894 г. эта цифра почти удвоилась (1.988 миллионов). Это легко объясняется тем, что она приобрела 9 миллионов новых работников (ее население, равнявшееся в 1870 г. 37 миллионам, в настоящее время почти достигло 50 миллионов). Народонаселение -- один из великих источников всякого богатства, потому что, по справедливому замечанию Бертильона, и всякое богатство имеет своим источником труд, а труд доставляется головой и руками. Население не только производит богатства, но оно и истребляет их, вызывая этим потребность в новом производстве. При равном уровне цивилизации самый умственный труд можно рассматривать как функцию числа. При других равных условиях многочисленная нация, если только она не подавлена невежеством и бедностью, даст более выдающихся, деятельных и предприимчивых умов, более писателей, художников, ученых, государственных людей и полководцев. Желая, чтобы дети возвышались и приносили честь их имени, наши отцы семейств забывают, что лучшим средством для этого является не ограничение, а увеличение их числа, при котором возрастают благоприятные шансы и делается возможным подбор. Так как и самый ничтожный факт может иногда быть красноречивым, то я позволю себе привести следующий пример: пишущий эти строки родился девятым в семье, имевшей десятеро детей, семье, бретонской и кельтской по отцу, нормандской и германской по матери, одинаково привязанной с той и другой стороны к старым традициям, долгу и правилам, неспособной ни на какие сделки с совестью или небом. В мальтузианской, утилитарной, скептической или легкомысленной семье, преданной деньгам и удовольствиям, этот девятый ребенок не мог бы и явиться на свет; между тем из десятерых детей он -- единственный оставшийся в живых, единственный, которому удалось наконец ценой суровой борьбы и упорного труда "пробить себе дорогу". В настоящее время, среди моих философских размышлений, мне трудно забыть этот конкретный, личный факт; трудно также без некоторой грусти и беспокойства смотреть на быстрое исчезновение во Франции плодовитых и вместе с тем держащихся строгих правил семейств, в то время как у соседних наций, особенно со стороны севера, востока и юго-востока заботливо поддерживается этот старый и сильный тип семьи. Существуют источники физической и моральной жизни, с которыми следует обращаться осторожно и иссякание которых гибельно. Жизнь -- продукт скрытых и молчаливых сил, терпеливо накапливаемых временем, не создающихся внезапно по желанию нетерпеливых умов. Чрезвычайно опасно было бы для современных народов среди их законного и необходимого прогресса внезапно освобождать и одновременно приводить в действие в их недрах все разрушительные силы. Революции могут, подобно осеннему урагану, рассеять мертвые листья, готовившиеся упасть, и в то же время вырвать с корнем много молодых и старых деревьев; одна эволюция способна вызвать своевременно медленное поднятие сока, необходимое для весеннего расцвета. К военным и экономическим неудобствам медленного роста населения следует присоединить все убывающее значение нашего языка на мировой сцене. Было время, когда на французском языке говорило 27% европейского населения. В настоящую минуту на нем говорят во всем мире лишь 46 миллионов человек (французы, швейцарцы, бельгийцы, креолы, канадцы); 100 миллионов говорят на немецком языке; 115 миллионов на английском, а у 140 миллионов английский язык является официальным. Торговые сношения устанавливаются преимущественно между народами, говорящими на одном и том же языке; следует жалеть поэтому, что число людей, говорящих по-французски, уменьшается. Кроме того, от этого не может не страдать и общее влияние Франции. Остается рассмотреть вопрос о колонизации, также тесно связанный с проблемой народонаселения. На наших глазах происходит в настоящее время прогрессивно возрастающее расселение по земному шару человеческого рода, особенно же белой расы. Слишком густо населенные страны высылают свои рои занимать новые земли. В конце концов должно будет установиться равновесие, и с того дня, когда повсюду плотность населения будет одинакова, сила нации будет определяться размером ее территории. По мнению экономистов, этим именно и объясняется торопливая колониальная политика, заставляющая различные страны под влиянием "смутного инстинкта" спешить принимать участие в "погоне за незанятыми еще пространствами земли". Но чтобы воспользоваться этими новыми землями, нужно много людей. Между тем, если наши соотечественники и начинают теперь эмигрировать, то известно, что они менее всего эмигрируют в наши колонии; их привлекает главным образом Южная Америка. В наших же колониях мы слишком часто основываем "города, в которых не живем", проводим "дороги, по которым не ездим". Мы открываем огромные, ежегодно возрастающие кредиты с целью развития во всех наших колониях местных богатств, которые не эксплуатируются нами; в некоторых из наших владений, хотя пригодных для разного рода промышленности, "число администраторов превышает число жителей". Такое положение дела объясняется многообразными и хорошо исследованными причинами: с одной стороны, домоседством, присущим французам; с другой, -- численной слабостью населения, нашими учебными программами, условиями военной службы, пристрастием к чиновнической карьере, наконец -- климатическими условиями наших колоний, имеющими, быть может, наиболее решающее значение. Тем не менее колониальная эмиграция необходима для Франции. Если она устранится от этого движения, увлекающего соперничающие с ней державы, она подготовит для себя неизбежное понижение; она рискует даже потерять место великой державы на континенте. В Алжире, находящемся совсем близко от нас, живет пока только 260.000 наших соотечественников, между тем он мог бы прокормить по крайней мере 10 миллионов. Чтоб водворить на алжирской почве эти 260.000 французов, нам пришлось пожертвовать не менее чем полутораста тысячами людей и затратить пять миллиардов. Наряду с этим статистики указывают нам на множество немцев, беспрерывно с начала этого столетия увеличивающих население обеих Америк. С 1840 по 1880 год Соединенные Штаты приняли на свою территорию более 3 миллионов немецких эмигрантов; пусть не забывают также о значительной массе эмигрантов (от 200 до 230 тысяч ежегодно), которую постоянно высылает Великобритания в свои колонии или в Соединенные Штаты. Англия тратит не более 40 миллионов франков на свою громадную империю, населенную более чем 350 миллионами душ; мы затрачиваем двойную сумму на наших 35 или 40 миллионов колониальных подданных. Здесь, как и в других областях, мы страдаем от недостаточности нашего народонаселения, которое, слишком малочисленное и слишком увлеченное стремлением к благосостоянию и покою, набрасывается на чиновничьи места и громко требует синекур, предпочитая их истинно плодотворным занятиям. III. -- По мнению марксистов все предлагаемые средства морального, религиозного, юридического и финансового характера недействительны, потому что "все происходит в экономической области". Мы не отрицаем ни капитальной важности этой точки зрения, ни полезности социальных реформ, особенно касающихся больших мастерских и фабрик, где торжествующее машинное производство гнетет рабочее население и вызывает среди него бесплодие, ни необходимости как можно скорее прекратить промышленный труд детей и молодых девушек. Но мы не думаем, чтобы для постепенного поднятия процента приращения населения необходимо было перевернуть весь социальный строй. Не следует пренебрегать ни одной мерой в этом случае. По словам Жюля Симона, надо пользоваться одновременно всеми средствами (конечно законными), чтобы не рисковать упустить из вида ни одного хорошего. На каждую французскую семью приходится в среднем три рождения; на немецкую -немного более четырех. Спрашивается: представляется ли возможным побудить французские семьи производить на свет одним ребенком более? Задача философа, психолога и моралиста сводится к определению того, что можно признать правомерным в различных общественных мерах, предлагаемых со всех сторон для поднятия процента рождаемости. Первое положение, поддерживаемое сторонниками этих мер заключается в следующем: "Всякий человек, -- говорит Бертильон, -- обязан содействовать увековечению своего отечества, так же как он обязан защищать его". Нам кажется, что это положение неоспоримо и что нравственная обязанность в этом случае очевидна. Но вытекает ли отсюда, как это утверждают, право для государства? Здесь начинаются затруднения. Нуждаясь в защитниках, государство делает военную службу обязательной для всех родившихся и достигших известного возраста; но государство не может заставлять граждан производить на свет защитников: оно должно уважать личную свободу. Можно лишь утверждать, что государство имеет право требовать известного вознаграждения со стороны тех, кто умышленно или неумышленно наносит ему ущерб, не способствуя увековечению отечества. Отсюда, как общий тезис, -законность более высокого обложения бездетных или недостаточно плодовитых семей.