Голод - Нурдквист Лина

– Мне нужно заняться едой, – сказала я и ушла в дом.

Бриккен выглянула в свое окно, в переднике и в платке, засмеялась, помахала нам рукой.

– Бу, глупенький, у тебя же штаны задом наперед! – сказала она. – Подожди, я сейчас выйду к вам.

Как будто я не права, что занимаюсь другими делами. У всех четверых были одинаковые скулы. Руар, Бу, Бриккен и Даг. Семья. Мои сюда не подходили. Наверное, поэтому у меня пропало всякое желание собирать яблоки. Пусть кто-нибудь из них покачает Бу. Стоя в своей кухне на втором этаже, я выглянула наружу, в сторону яблонь и дыры в заборе. Видела, как Бу взлетает высоко-высоко – Даг раскачивал его слишком сильно.

– Мама, смотри!

Я слышала, как он кричит, что у него щекочет в животе.

– Смотри, я долетаю до неба! Я стану каскадером!

Лучше отвернуться и отойти от окна, чтобы не начать ругаться на Дага. Никто не зашел ко мне, чтобы узнать, как у меня дела. Через некоторое время Бу пробежал мимо меня, чтобы забрать свой толстый свитер, но и ему тоже было не до меня. Натягивая свитер через голову, он споткнулся. Ему бы полежать в постели, пока из него не выйдет лекарство.

– Я пойду погуляю со Свеном Оке, – сказал он, и я поняла, что он имеет в виду что-то другое.

Я убрала прядь волос, упавшую на лицо, но не ответила – стояла к нему спиной, делая вид, что не слышу. Пусть пойдет позабавится с крикуном Оке. А остальные прекрасно обойдутся без меня.

Легкомысленное решение, имевшее большие последствия.

У жизни есть свои правила. Люди умирают. На грудь ложится камень. Дети бросают вызов судьбе. Причина и следствие. В тот день, только я прилегла, как в окно спального алькова ударилась птица. Подозреваю, что она так и осталась лежать в прошлогодней траве под окном, пока ее не съела лиса. Только маленькое липкое пятно на стекле свидетельствовало о том, что произошло. Я смотрела на это пятно и слушала звуки, доносившиеся с нижнего этажа. Доска в полу скрипела, когда на нее наступал Руар. Звяканье в шкафу. Кран, из которого наливали воду в стакан. Звон воды, падающей в железную мойку, потом снова в стакан. Два стакана. Один ему. Второй Бриккен. Скоро ко мне придут Бу и Даг и станут от меня чего-нибудь требовать.

Быстрые шаги по двору. Крикун Оке – как всегда, громко кричит, размахивая руками. Этот мальчик – фейерверк плохих идей. Спускаясь по лестнице, я поджала губы. Пусть Бу посидит пока у Бриккен. Но, когда я открыла дверь, Бу во дворе не оказалось. Только один большой орущий рот посреди двора. Лицо у Оке стало красным как помидор. Соседская кошка у забора выгнула спину, птицы взлетели с поля, и Даг подошел ближе, чтобы увидеть, что же случилось. Оке продолжал кричать. Даг встал с граблями чуть в стороне, уставившись на Оке, а я смотрела на них обоих. Мальчишка дышал так, что вздымалась грудь, переводил взгляд с меня на Дага и снова на меня, потом на Руара, который вышел из-за дома, чтобы посмотреть, что случилось.

Что-то с Бу. Оке едва мог говорить.

– Он упал! Бу упал с сарая и застрял! Он висит на гвозде и умирает!

На гвозде. Почти из всего можно приготовить еду, и почти от всего можно умереть. Я видела, как Руар схватил свою куртку. Даг стоял неподвижно. Почему он ничего не говорит? Почему ничего не делает?! Как он мог допустить, чтобы мальчик получил травму?! Все во мне похолодело. Мышцы в животе и спине сжались. Мой маленький Бу. Острый гвоздь, он изойдет кровью, у него будет заражение крови и гангрена. Если иголка дойдет до сердца, человек умирает. Руки у Дага повисли вдоль тела, как плети. Будто прочтя мои мысли, он поднял руки в жесте отчаяния.

– Он сказал, что спросил тебя, и ты ему разрешила.

Так и было. Бу спросил меня, можно ли ему уйти. Он спрашивал. А я повернулась к нему спиной.

– Пойду погуляю со Свеном-Оке, – сказал он, взяв свитер.

И я понимала, когда он это произносил, что он замышляет какое-то озорство. Тем не менее, я проигнорировала его, сделала вид, что ничего не слышала. Что обо мне теперь подумают? Что будет с Бу?

Руар и Даг побежали вперед. Руар первый добежал до хлева, но голос Бу я услышала еще издалека. Голос звучал выше, чем обычно – как когда лиса хватает в ночи свою добычу, и жертва кричит, но уже поздно. Не могла заставить себя подойти ближе. Перед глазами заплясали точки. Теперь все будут обвинять меня. Рюкзак и велосипед Бу лежали на земле как ни в чем ни бывало. Это был такой сарай, в котором под самой крышей с двух сторон есть маленькое окно из волнообразного стекла. Вернее, было: оба окна были разбиты, осколки валялись на земле среди крапивы. Первое, что происходит, когда здание перестают использовать – в нем разбиваются стекла и валяются в траве. По этому признаку дети видят, что дом заброшен, и начинают присваивать его себе. Фасад выкрашен темно-красной краской. Устойчивой краской. Больше я ничего не увидела – ни тогда, ни сейчас. Но я пошла домой вслед за всеми и поехала с ними в больницу. Поездка стала борьбой с бездорожьем. За рулем сидел Руар, я судорожно сжимала в руках сумочку, Даг на заднем сидении не справлялся с Бу. То и дело Бу вскрикивал так, что меня как будто на куски резали. Хныкал, прижимая руки к груди. Прямая дорога среди осеннего тумана показалась бесконечной. Остальные участники движения ехали не спеша, словно ничего не случилось. Мы все ехали и ехали. Никак не могли добраться до места. В зеркало заднего вида я наблюдала, как Даг упирается мне в спину сердитым взглядом. Потом звуки больницы. Мне выделили стул с жестким сидением. Руар стоял рядом, прислонившись к стене.

В больнице нет погоды, нет времени, нет никаких гарантий. Там никогда не бывает дня и ночи. Только ожидание. А что, если Бу не разрешат остаться? Если они решат, что не смогут ему помочь, поднимут перекидной мост и оставят нас на той стороне? Он должен был спросить меня еще раз про этого Оке, убедиться, что я действительно слышала. Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп. Быстрые шаги по чистым полам. То и дело – сирены, то приближающиеся, то удаляющиеся. Пищат какие-то сигналы, звонят телефоны.

Если игла достигнет сердца, то человек умирает.

Увидят ли они, когда будут его обследовать, что я давала ему крошки таблеток, чтобы он спал? В коридоре время тянулось невыносимо медленно. За дверьми чуть дальше по коридору заседал суд присяжных. Кто-то уронил на пол одинокую виноградину, она закатилась под мой стул. Виноградина лежала, как ни в чем ни бывало, и смотрела на меня своим единственным, ярко-зеленым глазом. Я почувствовала, как внутри меня все завыло. Перед глазами проносились картины. Новорожденный Бу. Его дыхание, мягкое тельце, нежный пушок. Уверена, что я смотрела в глаза своему новорожденному ребенку, счастливая и гордая тем, что я его мать. Я зажмурилась. Однако нервного срыва не произошло, я не сбежала. Овчарка невидимо лежала рядом, положив большую голову на лапы. Руар положил свою ладонь мне на руку. Ладонь была горячая. Даг, кажется, был внутри с Бу.

И вот нам разрешили войти. Перед собой мы увидели спокойную медсестру, а в дверях нас чуть не сбил с ног врач в белом халате со стетоскопом на шее. За ним по пятам бежал Даг. Бу лежал под светлым потолком, за занавесочкой, отделявшей его от кровати следующего пациента – мужчины с выбитыми зубами, который не мог самостоятельно мочиться. С другой стороны лежал знакомый Руара – старик из Сандарне с подозрением на камни в желчном пузыре. Лицо у старика было морщинистое и угрюмое. Бу был гораздо меньше всех остальных, его хватало на половину кровати. Когда мы вошли, он лежал, стиснув кулачки. Свитер был пропитан кровью, усыпан отслоившейся красной краской. Ботинки аккуратно стояли рядом с кроватью. Руар распахнул куртку, и Бу спрятал все свои чувства, свое заплаканное детское личико, на груди у дедушки. В палате пахло дезинфицирующим средством, мясом и химикатами. На меня никто не взглянул – маму без веснушек, наславшую на своего сына ржавый гвоздь. Опустившись в ногах кровати Бу, я посмотрела на взлохмаченную голову Бу под круткой у Руара. Вот где мне хотелось бы приклонить голову. Я сидела, крепко сдвинув ноги, осторожно дыша через рот. Протянула руку, тронула Бу за ногу. На носке у него повисли стебельки травы.