Чувство древнее, как мир - Полина Шаховская

Весной 1792 года произошли два важных события. Жирондисты, взявшие верх в Собрании, пришли к мысли, что вывести страну из политической неопределенности и экономического кризиса может только война. В Вене на место умершего императора Леопольда II пришел его недалекий, но агрессивно настроенный сын Франц. Обмен дипломатическими колкостями привел к желаемому. 20 апреля несчастная пешка обстоятельств Людовик XVI объявил племяннику своей жены Францу войну.

Войны сами неизбежно порождают выдающихся полководцев. Но не сразу. Герцог Брауншвейгский был полководцем откровенно бездарным. Но ему противостояли такие же. Кроме того, кризис сказался на снабжении и командовании французских войск. Они стали терпеть от австрийцев и пруссаков поражение за поражением. Многие офицеры переходили на сторону врага. Один из них не захотел этого делать, бросил полк и приехал в Париж в ожидании лучших для себя времен. Двадцатитрехлетнего лейтенанта звали Наполеон Бонапарт. В самых смелых мечтах он еще не представлял, что через год станет генералом.

Скорее всего, Мария-Антуанетта радовалась победам врагов своей страны. Своей страны у нее уже не было. Но страна сумела сплотиться. 11 июля Дантоном был брошен призыв "Отечество в опасности". Газеты якобинцев выходят с заголовками "Свобода или смерть!". Но смерти требуют в первую очередь для королевы. Мимо Тюильри шествуют огромные демонстрации с лихой песенкой "Ca Ira"*. Другую песню уже сочинил Руже де Лилль, и Париж ее скоро услышит. Одна из демонстраций сминает охрану дворца. В комнату королевы врывается толпа санкюлотов. Кто-то требует, чтобы маленький дофин натянул на себя красную фригийскую шапку - символ революции. Мария-Антуанетта уже думала, что настал ее последний час. Но тогда Лафайету удалось навести порядок. Ненадолго. Вскоре и сам Лафайет в спешном порядке бросил свою армию и перешел к австрийцам.

Король добился, чтобы охрану Тюильри доверили отряду швейцарских гвардейцев - дисциплинированных, надежных наемников. Тем временем австро-прусские войска хоть и медленно, но продвигались. Получающий истеричные сбивчивые письма своей перепуганной событиями в Париже возлюбленной Ферзен сам впадает в отчаяние и приходит к выводу, что французов надо еще больше напугать, чтобы они успокоились и оставили свою (или теперь только его) королеву в покое. Оказавшись среди генералов штаба герцога Брауншвейгского, Ферзен внушает главнокомандующему мысль обнародовать угрожающий манифест: мол, если с головы короля и королевы упадет хоть волос, Париж будет стерт с лица земли.

Манифест публикуется 25 июля и производит совершенно обратное действие. Новый революционный орган власти Парижская коммуна готовится эти волосы уронить. В Париж прибывает ударная полубригада добровольцев из Марселя с боевым маршем, которому суждена долгая жизнь, - "Марсельезой". В состоянии, больше похожем на анархию, самым достойным для остатков старой власти кажется защищаться. Тем более что дворец Тюильри к этому приспособлен. Есть рвы и крепкие стены, есть пушки, есть 900 верных швейцарцев и еще несколько батальонов национальной гвардии, согласных сопротивляться радикалам из Парижской коммуны. Прогуливающийся накануне событий возле Тюильри лейтенант Бонапарт отметил про себя, что, будь пушки расставлены пограмотнее, защитники смогут продержаться достаточно долго. Может быть, до подхода спасителей извне. Но это так, в теории.

А на практике носителем главного авторитета в осажденном дворце остается несчастный рохля Людовик. 10 августа он обходит ряды своих защитников, но не находит ни одного слова, чтобы подбодрить их, подбодрить себя. Он не предлагает им ни напасть на противника, ни занять оборону. Вскоре в Тюильри является генеральный прокурор Франции Редерер и предлагает королю просить помощи от Парижской коммуны у все еще действующего Законодательного собрания. Король, как всегда, долго думает и соглашается. Его решению вынуждена подчиниться и королева с детьми. Людовик под охраной покидает Тюильри, забыв хотя бы попрощаться с верными швейцарцами. Королевскую семью целой и невредимой доставляют в Собрание.

А уже потом происходит самая бессмысленная из боен Великой революции, даже бессмысленнее штурма полупустой тюрьмы Бастилии, - штурм Тюильри. Швейцарцы отчаянно защищали королевский дворец без короля, только дух монархии, причем не своей. И почти все погибли. Уже 13 августа 1792 года во Франции нет короля Людовика XVI и королевы Марии-Антуанетты. Вместо них арестованные граждане Луи и Мария Капет. Семью заключили в Парижский замок Тампль.

* * *

Это было не продолжение тюремного заключения, не ухудшение положения, а начало медленной, мучительной казни, растянувшейся более чем на год. Словно за все века феодального бесправия, ограбления, унижения победивший народ теперь мстил. Но в качестве объекта мести выбрал одно человеческое существо. Мария-Антуанетта была, конечно, грешна, была виновата перед страной, где легко и по праву рождения вознеслась на вершину власти. Но не она была во всем виновата. Мера наказания была слишком превышена. Раз за разом все новые удары по ее чести, по ее женскому достоинству, по ее материнскому чувству, по ее здоровью. Наверное, Мария-Антуанетта могла бы позавидовать женщине со схожим характером и схожей судьбой, русской императрице Александре Федоровне. Ту хотя бы не мучили пыткой бессонницы и унижениями суда, у той хотя бы не отнимали раньше срока детей. Вошел наряд палачей и быстро покончил со всеми несколькими выстрелами. А здесь...

Для начала супругов Капет, их детей и сестру Людовика Елизавету лишили слуг. А ведь никто из них ни дня в жизни даже самостоятельно не одевался. Но их хотя бы обстирывали и сносно кормили. В Тампль доставили небольшую часть королевской библиотеки. Заключенным разрешили гулять в небольшом замковом саду. При этом у каждой двери постоянно находился часовой. Вне своих камер они ни на секунду не оставались без присмотра. В качестве одной из первых мер постоянного унижения из газет им доставляли только самую радикальную "Пер Дюшен", которую издавал один из крайне левых якобинцев Жак Эбер. Наверное, не было ни одного номера, в котором Людовика не назвали бы жирной свиньей, а Антуанетту распутной девкой. Но если не обращать внимания на грязь, даже из этой газетки можно было вычитать новости. В основном неутешительные для узников. 20 сентября 1792 года французская армия у Вальми одержала свою первую победу в войне. А затем на волне энтузиазма перенесла боевые действия уже за границы страны. В октябре герцог Брауншвейгский был наголову разбит в Бельгии у Жемаппа.

Еще одним источником новостей были окна на улицу. После штурма Тюильри революция только набирала обороты, в Париже происходило одно событие за другим. В начале сентября, еще до перелома в войне в критический для власти момент произошла очередная вспышка самого кровавого террора. Стихии революции показалась недостаточной даже исправно работавшая гильотина. Три дня переполненные тюрьмы и квартиры всех считавшихся неблагонадежными были ареной панической мясорубки. Несколько тысяч человек были убиты просто так. По традиции головы носили по улицам надетыми на пики. Марии-Антуанетте пьяная от крови толпа с удовольствием демонстрировала отрезанную голову ее давней подруги, не успевшей убежать из страны, принцессы Ламбаль.

В сентябре же во Франции был образован новый законодательный орган, Конвент, первым делом провозгласивший в стране республику. А что делать республике для своего самоутверждения? Какое деяние оправдает ее введение на территории, где никогда никаких республик не было? Конечно же, ритуал физического устранения главного символа монархии, бывшего короля. Недаром Людовику присвоили фамилию не Бурбон, а именно Капет. Ведь основатель династии Гуго Капет пришел к власти в 987 году. Прошло восемьсот лет и еще пять. И вот последний Капет.

Большинство из членов Конвента, жирондисты, уже особенно не обращали внимания на давно безопасного бывшего короля. Но меньшинству, якобинцам, было мало крови. Особенно усердствовали руководители Парижской коммуны Шометт и Эбер. В принципе, в любом из писем, в любой заметке короля, датированной временем революции, можно было найти крамолу. В крайнем случае можно было легко найти свидетелей крамольных речей, взглядов, суждений.

На суде Луи Капет нерешительно оправдывался, слабо защищался, все больше молчал, понимая бессмысленность этого фарса. Тем не менее 334 голоса в Конвенте были против казни. Но 387 - за. 20 января 1793 года Людовику разрешили проститься с женой и детьми. Ночью он хорошо выспался, утром плотно, как всегда, позавтракал. А потом "национальная бритва", как цинично назвал гильотину Эбер, отрезала королю голову. Мария-Антуанетта стала официально именоваться вдова Капет.

* * *

Мария-Антуанетта, конечно, ангелом не была. Просто носительницей высокого титула, который все равно оставался при ней, как бы враги ни желали обратного. Не потеряла она и надежды на лучшее. Хотя теперь уже не столько она прилагала усилия, чтобы спастись, сколько ее хотели спасти.