Россия в Средней Азии. Завоевания и преобразования - Евгений Глущенко

Он выполнил просьбу Государя, сделал то, что не удавалось его предшественникам.

И опять командующий объезжал войска, посещал лазареты, в которых содержалось 80 человек, поздравлял и благодарил людей, заслуживших великую благодарность и уважение.

30 мая была отправлена депеша на имя Императора о взятии Хивы. Нарочный повез ее в Ташкент, откуда по телеграфу, который к тому времени дотянули из Верного, ее должны были передать как телеграмму № 1. В тот же день в войсках отслужили панихиду за упокой Петра I – то был день его рождения – и воинов, погибших в походе.

Однако без сдачи беглого хана победа была неполной. К.П. Кауфману нужен был хан здесь, в Хиве, то есть хан униженный, с которым следовало заключать мирный договор. И Кауфман уговорил Мухаммеда Рахима вернуться, пообещав ему полную безопасность. Встреча победителя и побежденного состоялась 2 июня близ Хивы в тенистом Гандемианском саду, служившем хану загородной резиденцией. Эту встречу описал очевидец, единственный профессиональный журналист, находившийся в тот момент в Хиве, американец Макгахан.

В сопровождении свиты, одетой в богато расшитые халаты, хан появился в Гандемианском саду:

«Хан – человек лет тридцати, с довольно приятным выражением лица, когда оно не отуманивается страхом, как в настоящем случае; у него большие глаза, слегка загнутый орлиный нос, редкая бородка, усы и крупный чувственный рот. По виду он мужчина очень крепкий и могучий, ростом в целых шесть футов и три дюйма (около 2 метров. – Е. Г.), плечи его широки пропорционально этой вышине, и, на мой взгляд, весу в нем должно быть никак не меньше даже семи пудов (более 100 килограммов. – Е. Г.). Одет он был в длинный ярко-синий шелковый халат; на голове была высокая хивинская баранья шапка. Смиренно сидел он перед генералом Кауфманом, едва осмеливаясь поднять на него глаза. Едва ли чувства хана были приятного свойства, когда он очутился в конце концов у ног туркестанского генерал-губернатора, славного ярым-падишаха…

– Так вот, хан, – сказал генерал Кауфман, – вы видите, что мы наконец пришли вас навестить, как я вам обещал еще три года назад.

– Да, на то была воля Аллаха.

– Нет, хан, вы сами были причиной тому. Если бы вы послушались моего совета три года назад и исполнили тогда мои справедливые требования, то никогда не видели бы меня здесь. Другими словами, если бы вы делали, что я вам говорил, то никогда не было бы на то воли Аллаха.

– Удовольствие видеть ярым-падишаха так велико, что я не мог бы желать какой-либо перемены.

Кауфман рассмеялся:

– Могу уверить вас, хан, что в этом случае удовольствие взаимно. Но перейдем к делу. Что вы будете делать? Что думаете предпринять?

– Я предоставляю это решить вам, вашей великой мудрости. Мне же остается пожелать одного – быть слугой великого Белого царя.

– Очень хорошо. Если хотите, вы можете быть не слугой, а другом. Это зависит от вас. Великий Белый царь не желает свергать вас с престола. Он только хочет доказать, что он достаточно могуществен, чтобы можно было оказывать ему пренебрежение, и в этом, надеюсь, вы теперь достаточно убедились. Великий Белый царь слишком велик, чтобы мстить вам. Показав вам свое могущество, он готов теперь простить вас и оставить по-прежнему на престоле при известных условиях, о которых мы с вами, хан, поговорим в другой раз.

– Я знаю, что делал очень дурно, не уступая справедливым требованиям русских, но тогда я не понимал дела, и мне давали дурные советы; впредь я буду лучше знать, что делать. Я благодарю великого Белого царя и славного ярым-падишаха за их великую мудрость и снисхождение ко мне и всегда буду их другом»[225].

Хан ничуть не лгал, когда говорил, что «не понимал дела и мне давали дурные советы». Только заняв Хиву, российские офицеры смогли разобраться в делах ханства и убедиться, что Мухаммед Рахим ничего не смыслил в государственных делах. Он ими просто не занимался, перепоручив проведение и внутренней и внешней политики одному из своих приближенных, Мат-Мураду. Сам же властитель проводил большую часть суток в своем гареме, среди четырех официальных жен и сотни наложниц. Еще он охотился. Правитель независимого азиатского государства в конце XIX в. был чудовищно невежествен. Он ничего не знал об окружавшем его мире, не ведал, где какие страны расположены, не знал, как велико ближайшее соседнее государство – Российская империя, никогда не слышал о существовании Америки. Хан носил при себе золотые часы – подарок английского эмиссара, но они показывали неверное время. Для него в диковинку были астрономические инструменты, которые ему демонстрировал астроном экспедиции.

На несколько часов энергичный американец превратился в «янки при дворе короля Артура» – он рассказывал хану о телеграфе, пароходах, современном вооружении. Хан верил и не верил. Ни о чем подобном ему никогда не говорили его ученейшие мудрецы-улемы, которые всю жизнь читали только Коран. Об этих мудрецах писал Вамбери: «Не менее мучили меня улемы города Хивы. Они желали, чтобы я, как представитель турецко-исламской учености, решил многие мезеле (религиозные вопросы). Как досаждали мне эти тупоумные. в своих колоссальных тюрбанах, когда заводили разговор о том, как следует мыть руки, ноги, лицо, затылок, как согласно со святой религией нужно сидеть, ходить, лежать, спать и т. д.»[226].

Можно было посочувствовать молодому хану, которому приходилось общаться с этими унылыми религиозными догматиками.

Кауфман хотел понять, почему Мухаммед Рахим так легкомысленно относился к его предупреждениям о неизбежности русской карательной экспедиции. Ему удалось выяснить, что ханские советники уверяли своего владыку, будто слухи о таком походе возникали чуть ли не каждый год в течение многих лет, но ни разу не подтвердились, а потому не следовало обращать внимания и на письма начальника Туркестанского края. Оттого так поздно, кстати, хивинцы начали готовиться к отпору.

Константину Петровичу открылось еще одно важное обстоятельство: туркмены-иомуды подчинялись хану Хивы лишь номинально; более того, они фактически диктовали хану свою волю. Иомуды вели полукочевой образ жизни, промышляя грабежом. Они грабили оседлое население, в том числе и узбеков, составлявших земледельческое население оазиса. Без ведома хана иомуды захватывали персов-шиитов (их тоже считали неверными) и русских в пограничных районах, а затем продавали на хивинском невольничьем рынке. Время от времени хан собирал войско и шел на иомудов войной. Сарбазы строили укрепления, устанавливали на нем пушки и ждали. Иомуды собирались вокруг такой крепости, носились с визгом и гиканьем, а орудия били по ним ядрами, не нанося всадникам никакого ущерба. Для иомудов то была большая потеха, род традиционных соревнований. Потом люди хана договаривались с туркменами, и все возвращались восвояси. Жизнь текла своим чередом, без каких-либо изменений.

Уяснив суть взаимоотношений хана и 175-тысячного племени иомудов, Кауфман пришел к выводу, что после ухода русских войск туркмены снова будут навязывать хану свою волю, а это значило, что поход не достиг своей цели. Командующий попробовал договориться со старшинами туркменских родов и потребовал от них прекращения набегов, но те не захотели его понять. Несмотря на требование русского командования и распоряжение хана, туркмены Хивинского оазиса не отпустили ни одного раба, отказались прислать продовольствие для русских войск.

Как обычно, с поверженного среднеазиатского ханства предполагалось взять контрибуцию, чтобы покрыть экспедиционные расходы, но не было никакой уверенности, что хану удастся получить с иомудов соответствующую долю контрибуции, а потому было решено сделать это до ухода всех отрядов. После совещания с ханом и его сановниками, которые дали сведения о состоятельности того или иного туркменского рода (эти сведения оказались преувеличенными), определено было взыскать с хивинских туркмен 600 тысяч рублей.

Н.А. Халфин, автор фундаментального труда «Присоединение Средней Азии к России», писал, что на туркмен наложили контрибуцию, «связанную с войной, к которой они не имели никакого отношения»[227]. Однако иомуды и другие туркменские племена были подданными хана Хивы, и именно они оказывали действенное сопротивление продвижению трех русских отрядов, а вовсе не мирные узбеки-земледельцы, которые тоже вынуждены были нести тяготы контрибуции.

Поскольку русские отряды собирались покинуть оазис в начале августа, срок сбора половины штрафных денег был определен всего в 15 дней. Заранее было понятно, что этот срок нереален.

Иомуды возмутились: все требования российского командования вели к разрушению их традиционной экономической деятельности, основанной, в частности, на подневольном труде рабов. Российские генералы рассчитывали, видимо, именно на такую реакцию, чтобы получить предлог для наказания непокорного племени. Практически сразу же, как только туркменским старшинам был объявлен срок сбора денег – 6 июля 1873 г., появилось злосчастное предписание № 1167 генерал-адъютанта фон Кауфмана 1-го генерал-майору Головачеву. Впоследствии из-за этого предписания на Константина Петровича посыпались обвинения и проклятия мировой прессы, что наверняка сократило его жизнь.