Шевалье де Мезон-Руж - Александр Дюма

Но естественным движением, повинуясь привычке пассивного следования распорядку, Морис поднял руку, чтобы остановить порыв Женевьевы.

Королева замерла в нерешительности и, посмотрев на Мориса, узнала в нем того самого гвардейца, который обычно говорил с ней решительно, но в то же время почтительно.

— Это запрещено, сударь? — спросила она.

— Нет, сударыня. Женевьева, вы можете подарить свой букет.

— О, сударь, благодарю вас! — с признательностью воскликнула королева.

И Мария-Антуанетта грациозно протянула исхудалую руку и наугад сорвала одну гвоздику в этой массе цветов.

— Но возьмите все, сударыня, возьмите, — робко произнесла Женевьева.

— Нет, — ответила королева с очаровательной улыбкой. — Этот букет, возможно, вам подарил тот, кого вы любите, и я совсем не хочу лишать вас этих цветов.

Женевьева покраснела, и этот румянец заставил королеву улыбнуться.

— Пойдем дальше, гражданка Капет, — сказал Агрикола.

Королева перед тем, как исчезнуть из поля зрения смотревших на нее, еще раз повернулась и прошептала:

— Как эта гвоздика чудесно пахнет, и до чего же эта женщина хороша!

— Она меня не видела, — прошептал Моран, который почти стоял на коленях в полутьме коридора, где королева его действительно не видела.

— Но ведь вы ее увидели, Моран, не так ли? Ведь правда, Женевьева? — сказал Морис, вдвойне счастливый от того, что спектакль, который он организовал для друзей, удался, и от того, что он доставил этим мало неприятностей несчастной узнице.

— О, да! — сказала Женевьева. — Я ее хорошо рассмотрела и теперь, если я буду жить даже сто лет, она все время будет у меня перед глазами.

— И как вы ее нашли?

— Очень красива!

— А вы, Моран?

Моран, ничего не ответив, сжал кулаки.

— Скажите-ка, — смеясь, совсем тихо спросил Морис у Женевьевы, — не в королеву ли влюблен Моран?

Женевьева вздрогнула, но тотчас же взяла себя в руки:

— Ей богу, — рассмеялась она в ответ, — какой же вы фантазер!

— И все же вы мне не сказали, Моран, какое впечатление она произвела на вас? — настаивал Морис.

— Я нашел ее очень бледной, — ответил он.

Морис опять взял Женевьеву под руку и проводил во двор. На темной лестнице ему показалось, что Женевьева поцеловала ему руку.

— Что это значит? — спросил Морис.

— Это значит, Морис, что я никогда не забуду, что из-за моего каприза вы рисковали головой.

— О, Женевьева, — ответил на это Морис, — вы преувеличиваете. Вы ведь знаете, что благодарность — это не то чувство, которого я добиваюсь.

Женевьева нежно пожала ему руку.

За ними, спотыкаясь, шел Моран.

Они спустились во двор, Лорэн выпустил их из Тампля. Но перед тем как расстаться, Женевьева заставила Мориса дать обещание, что тот придет на следующий день обедать на старинную улочку Сен-Жак.

Глава XXII

Соглядатай Симон

Морис вернулся на свой пост, его сердце наполняла неземная радость. Но здесь он увидел заплаканную жену Тизона.

— Что с вами, мамаша? — спросил он.

— Я очень зла, — ответила тюремщица.

— Почему?

— Потому что по отношению к беднякам в этом мире царит страшная несправедливость.

— В чем, собственно, дело?

— Вы ведь богач, буржуа. Вы приходите сюда только на день, и вам разрешают приходить с красивыми женщинами, которые дарят Австриячке букеты. А я вечно торчу на этой голубятне, при этом мне еще запрещают видеть мою бедную Софи.

Морис взял руку женщины и положил в нее ассигнацию в десять ливров.

— Возьмите, мадам Тизон, — сказал он, — возьмите это и мужайтесь. И видит Бог, Австриячка не будет здесь вечно!

— Десять ливров, — сказала тюремщица, — это так благородно с вашей стороны. Но я предпочла бы иметь папильотку с прядью волос моей бедной дочери.

Она произносила эти слова в тот момент, когда к ним поднялся Симон, который услышал их и видел, как тюремщица сжала в кармане руку с ассигнацией, полученной от Мориса.

Теперь следует остановиться на том, в каком расположении духа пребывал Симон.

Он только что пришел со двора, где встретил Лорэна. Они терпеть не могли друг друга.

И эта антипатия была вызвана не столько сценой насилия, о которой мы уже рассказывали, сколько разницей в происхождении, вечным источником проявлений, которые кажутся таинственными, но так легко объясняются.

Симон был уродлив, Лорэн — красив. Симон был грязным, Лорэн благоухал. Симон был республиканским фанфароном, Лорэн — одним из преданных патриотов, которые ради революции готовы были пожертвовать собой. И случись драка, Симон чувствовал это инстинктивно, удар этого щеголя будет не слабее, чем у Мориса.

Заметив Лорэна, Симон остановился и побледнел.

— Что, твой отряд заступает в караул? — проворчал он.

— А твое какое дело? — ответил один из гренадеров, которому этот вопрос явно пришелся не по душе. — Мне кажется, наш отряд достойнее других.

Симон вытащил из кармана куртки карандаш и сделал вид, что что-то записывает на листке бумаги, таком же грязном, как и его руки.

— Эй, Симон, — сказал Лорэн. — Оказывается, ты и писать умеешь. Это с тех пор, как ты стал собирать налоги с Капетов? Смотрите, граждане, честное слово, он пишет. Симон — финансовый инспектор.

По рядам гвардейцев, образованных молодых людей, прокатился взрыв смеха, от которого несчастный сапожник просто отупел.

— Ну хорошо же, — сказал он, проскрежетав зубами и побелев от гнева, — говорят, что ты пропустил в башню посторонних без разрешения Коммуны. Так вот, я напишу это в донесении на тебя, через гвардейца из муниципалитета.

— Ну тот, по крайней мере, умеет писать, — заметил Лорэн. — Ведь сегодня это Морис, Морис — Железный кулак, ты знаешь об этом?

И надо же было случиться, что именно в этот момент вышли Моран и Женевьева.

Заметив их, Симон бросился в башню и увидел, как Морис в утешение дал жене Тизона ассигнацию в десять ливров.

Морис не обратил внимания на этого несчастного, которого каждый раз инстинктивно обходил стороной, как обычно обходят отвратительную ядовитую рептилию.

— Ах, так! — сказал Симон жене Тизона, которая вытирала глаза передником. — Ты что же, гражданка, хочешь, чтобы тебя гильотинировали?

— Меня? — спросила жена Тизона. — За что?

— Ты получаешь деньги от гвардейца из муниципалитета, чтобы провести аристократов к Австриячке.

— Я? — сказала жена Тизона. — Замолчи, ты сошел с ума.

— Это будет записано в донесении, — напыщенно сказал Симон.