Где-то во Франции - Дженнифер Робсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это медленно убивало его, он умирал от тысячи порезов. Достаточно было одной искры – мимолетной улыбки, прикосновения ее руки, – чтобы его одержимость ею поглотила его целиком.
День шел за днем, час за бесконечным часом, а он пытался и никак не мог сосредоточиться на своей неотложной работе. Главным образом она сводилась к сортировке горы документов, которые накапливались, пока он проводил дни за операционным столом, за обходами раненых и проверкой их послеоперационного состояния в госпитальной палатке, в попытках нагнать отставание по заполнению медицинских карт. Он поглощал ужин почти в тишине, едва ли осознавая, о чем говорят люди за его столом, потом возвращался к себе с мыслью написать несколько писем. Но дальше того, чтобы достать бумагу и карандаш, дело не заходило – они так и оставались нетронутыми на столе, а его мысли витали где-то далеко.
Наконец время пришло. Он пришел в гараж, пройдя окольным маршрутом вокруг предоперационной палатки и складских домиков. Рядовой Джиллспай получил трехдневный отпуск и, слава богу, уехал в Сент-Омер, откуда должен был вернуться утром следующего дня.
Он сел приблизительно на то же место, на котором сидел с Лилли в вечер кейли, и приготовился ждать. Иногда она опаздывала – ее задерживали просьбы раненых в госпитальной палатке: еще одно письмо домой, еще один рассказ о Шерлоке, прочитанный вслух, чтобы рассеять скуку. А он сидел неподвижно в прохладных сумерках гаража, с отвращением слыша, как колотится его сердце, как потеют ладони, и молясь в сотый раз, чтобы Бог дал ему сил противиться ей.
Без двенадцати девять. Без одиннадцати. Без десяти. Неужели она никогда не придет? А потом из темноты раздавались осторожные шаги по доскам мостков, открывалась дверь на петлях, которые, как он знал, она обильно смазывала для таких моментов.
– Робби?
– Я здесь. В дальнем углу.
Она села достаточно близко к нему, чтобы он слышал ее дыхание, чувствовал жар ее ноги, которая едва не касалась его.
– Как прошел ваш день? – спросил он. – Насладились покоем?
– Да, – подтвердила она. – Я почти вообще не работала. А вы как?
– Хороший день. Как и многие. Но я скучал по вам. Мне кажется, я не видел вас сто лет.
– Мы вчера одновременно были в обеденной палатке, – сказала она.
– Правда? Как же я вас не заметил?
– Вы говорили с медсестрой Фергюсон. Как я понимаю, вы вместе работали в Лондоне.
– Да. Она была сестрой приемного покоя, когда я там работал. Именно такой человек нам здесь и нужен. Ее ничем невозможно смутить. Старшая медсестра даже сказала мне, как она довольна Эдит.
– Она кажется очень трудоспособной, – сказала Лилли натянутым голосом.
– Так оно и есть. Отличная медсестра.
– К тому же она шотландка, да?
– Да, – ответил он, недоумевая, к чему она клонит. – Но она из Эдинбурга.
– Ясно. И она хорошенькая.
– Да, и у нее отличное чувство юмора, а это, кажется, большая редкость в наши дни.
– Надеюсь, это не звучит глупо, но я ей завидую. У нее была возможность посещать школу. Добиться чего-то в этой жизни.
– Я благожелательно к ней отношусь, Лилли. Один Господь знает, что бы сталось со мной, если бы я мальчишкой не получил того гранта. Но вы получили прекрасные знания от мисс Браун. Начать с того, что вы гораздо начитаннее, чем большинство моих коллег.
– Спасибо. Но такого рода образование ничего большего не может дать. Мне повезло – иначе я бы и в ЖВК не поступила бы.
– Это смешно. Это им повезло, что вы служите у них. Посмотрите, что вы делаете день за днем. У вас нелегкая работа, как физически, так и эмоционально. Я знаю немало мужчин, которые и дня не продержались бы на такой работе.
– Тем не менее…
И тут он понял, что ее беспокоит. Не недостаток уверенности в себе, потому что Лилли по-настоящему и не без основания гордилась своей работой. Ее беспокоит ревность, и разве он мог винить ее в этом? У них с Эдит были дружеские отношения, но только потому, что они сто лет знали друг друга. Он никогда не думал о ней иначе, как о друге и коллеге.
– Посмотрите на меня, Лилли. – Он нежно, по-дружески, притянул ее к себе, поцеловал в макушку. – Если бы только у вас была такая возможность, вы бы стали первоклассной медсестрой. Ничем бы не уступали Эдит Фергюсон или любой другой медсестре.
– Сомневаюсь. У меня до сих пор к горлу подступает тошнота, когда я вижу, в каком состоянии находятся некоторые солдаты, пока ждут меня в перевязочном пункте.
– Любой человек чувствовал бы то же самое. Никто не рождается с сильным желудком. К этому люди привыкают, но иногда на привыкание уходят годы. Когда нас впервые впустили в анатомический театр в мою бытность студентом, половину нашей группы рвало. Меня об этом предупредил приятель со старшего курса, а потому я в то утро пропустил завтрак. Другим повезло меньше. И уж если об этом зашла речь…
– Да?
– Эдит мне друг – не больше.
– Но вы наверняка хотите… я говорю, разве вы не хотите, чтобы я могла обсудить с вами вашу работу?
– Мы много раз это обсуждали. Я не говорю о подробностях, так сказать. Это не имеет значения. О подробностях я могу поговорить с любым врачом или медсестрой. А с вами я хочу говорить о том, что действительно важно.
Он помолчал, словно обдумывая свои слова, взвешивая их, прежде чем произнести вслух.
– О солдатах, которых я не могу спасти, о телах, которые не могу починить. О моих муках и о том, как мне научиться выносить их. Об этом я не говорил ни с кем другим.
– Спасибо, Робби. Для меня это честь. Я только хочу, чтобы от меня было больше пользы. Чтобы я могла помочь.
– А сейчас вы можете вернуться в свою палатку, пока мисс Джеффрис не отправилась на наши поиски.
– Наверно, вы правы. Но прежде чем я уйду, не могли бы вы сделать кое-что для меня?
– Да? – спросил он, ясно понимая, о чем она попросит.
– Поцелуйте меня, как вы меня поцеловали в вечер кейли. Всего один поцелуй.
Прежде чем он успел сказать «нет», она схватила его за воротник, притянула его голову к своей. Она прижала свои губы к его губам, легонько,
