Конец эпохи - Юрий Ра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 22
Колыбель революции
— Алло, Жора, это правда?
— Привет, Женя! Давно не слышались! Как дела?
— Привет, привет! Ты скажи, в Комсомолке про тебя правду написали?
— Если ты про дурацкую статейку «Не на того напал!», то правду. Но стиль пошловат, мне кажется. Лучше бы я сам написал, сотня рублей гонорара бы не помешала.
— Как ты всё время на деньги ухитряешься всё перевести! Как ты вообще опять попал в такую ситуацию?
— Женечка, я тебе уже рассказывал, как это происходит обычно. Сижу на базе, а народ идет и идет. То телефон установят, то поцелуют жарко, то ножиком пырнут. Оно само так бывает. Вот ты позвонила, ругаешься. А ведь могла приехать и тоже чего-нибудь сотворить несусветное. Трудно с человечеством, странное оно мне попалось в этот раз.
— Ты на Седьмое ноября к родителям поедешь или в Туле останешься?
— К родителям схожу, в Туле останусь. Не говорил еще, мои мама-папа тоже в Тулу переехали. А Тула не резиновая, прикинь, кому-то пришлось в Верхнепупинск переезжать на их место. А что, планы какие-то?
— Ну еще не знаю. Я хотела к подружке с ночевкой завалиться, если ты на праздники не уезжаешь.
— На все четыре ночи с ночевкой?
— Нет, одну какую-то давай выберем, а то надоем тебе. Или помрешь от перегрева.
— Хорошо, записал себе в ежедневник — не помереть от перегрева в субботу пятого ноября.
— Чего, серьезно?
— Ну да, я самые важные дела помечаю у себя на столе. А не перегреться чуть не самое важное дело.
— Кобель!
— Блондинка!
Мне тут в парикмахерской объяснили, что волосы по цвету делят всего на три типа: блондин, брюнет, шатен. Брюнет — понятно черный, шатен — это рыжий по-умному, а блондинами называют всех остальных. И никаких русоволосых не бывает в мировом волосостроении. Получается, Россия страна поголовной блондинистости. А про блондинок давно все всё знают.
На юбилейной десятой тренировке бойцы меня почти не доставали вопросами о «героическом подвиге комсомольца», но старательно осматривали помещение базы. Кто-то даже кровь нашел на плинтусе. «Свежая отделка, темное пятно. Братцы, то не кровь ли? А впрочем, всё равно». Парни молодые, захотели и назначили первое попавшееся пятно кровавым следом неравной борьбы. Зато половина истязаемых грозным Жоржем уже в псевдоисторичных тренировочных костюмах. А вторая сама видит, что они выглядят как лузеры в своих трениках с растянутыми коленями и фуфайках. А когда начнут в поддоспешниках тренироваться, да сталь возьмут в руки, будет совсем кисло будет в спортивках. А вообще, молодцы, просыпаются потихоньку. Еще и тренер у них оказался выдающийся, хотя и ниже некоторых по росту. А еще моложе всех, но бойцы не спрашивали, я не говорил. Биологический возраст не всегда решает.
Про то, как у меня порой всё хорошо в личном плане, я рассказывать не буду. Во-первых, у гусаров так не принято (Ржевский, молчать!), а во-вторых, не настолько я хорош как рассказчик некоторых подробностей. А фраза «день Седьмое ноября красный день календаря», пришедшая в голову поутру шестого числа мне почему-то показалась верхом неприличия. Ну бывает, это нормально. Ненормально другое — если в Ленинграде бывают белые ночи, то почему там в декабре не наступает ночь полярная? Мне кажется, это добавило бы городу дополнительный шарм и очарование вампирской столицы. Раз в звании Культурной столицы я им отказал, Северной Венецией я тоже запретил называть Питер, когда слетал в простую Венецию. Так пусть будет полярная ночь и титул Вампирской столицы России. Или Вампирьей?
Что делать молодому небогатому и непьющему заочнику в Ленинграде на сессии? Правильно, смущать остальных студентов своим рвением в учебе. Ну ведь реально больше нечем заняться. Опять же привычное стремление сдавать экзамены максимально успешно. Да, порой тройка тоже успех. Но и к тройке надо стремиться. А то обычная формула сдачи экзамена во всех институтах страны выглядит так: «Знал на два, надеялся на три, когда получил четыре, возмутился — почему не пять?». Народ меня сторонится, пить не зовут уже, да и раньше не шибко упрашивали. Они все взрослые спортсмены, выбравшие тренерскую карьеру в перспективе. А я комсомольское недоразумение, чья-то проходная пешка.
Когда совсем надоедает сидеть с методичками, иду шляться по городу. Только не на Невский, чур меня! Под моросящим дождем, по скользким булыжникам мостовых, которых тут вместо асфальта еще много, по чуть менее ноголомной брусчатке иду и в сумерках разглядываю трупы зданий в стиле Модерн. Сто лет назад вас тут не было, а вот восемьдесят годочков тому вы шикарно выглядели. В сущности, эти дома такие же хронопутешественники. Они родились в столице империи, чуток покрасовались, а потом внезапно оказались на задворках истории в голодной непонятной стране. Кроме бомбежек и блокады в Великую Отечественную вокруг них ничего не происходило. Их не любили, за ними не ухаживали, бедные осколки прошлого. В СССР таким людям дали хлесткое и образное имечко — «бывшие». Люди с воображением чуть не всерьез считают, что эти дома умеют высасывать из своих жильцов жизнь, чем и поддерживают как-то себя. Бред. Но готичненький. Я и раньше также бродил по таким вот улицам. Раньше — это потом. Вдруг всплыло:
Осени морось, ночной Петербург, гимн декадансу, упадок Модерна.
Самое время покрепче уснуть. Только не спится, я болен наверно.
Молча взойдя на блестящий асфальт (глянец ли, слизь ли, залива дыханье?)
Я сквозь тебя, сквозь гранит прохожу, каменный монстр, Петрово созданье.
Капора атлас, шуршанье тафты, золото, букли, брильянты. Харизма!
А под слоями материи — труп, в кресле сидящий с аристократизмом.
С Пиковой дамы снимают покров, Герман в углу, созерцатель невольный.
Я вслед за ним записаться готов в геронтофилы. А впрочем, довольно!
Хватит острить про помпезный проспект, в сторону шаг — за углом Достоевский.
Я Петербургу способен простить даже лубочного Спаса и Невский.
Никогда нигде не напишу это на бумажке, это слишком личное. Город, которому я изменил с Венецией, меня нарочито игнорирует, ему всё равно, что измена еще не состоялась. Ведь изменишь? Изменю! Ну и всё, не смотри на меня.
Долбаный цыган Тобар достал меня и тут. Или Тобар не виноват, а виноват журналист? А причем тут журналист, если ему положили на стол выписку из уголовного дела и