Повесть о моей жизни - Федор Кудрявцев

Наговорившись вдоволь и узнав, что мы бежали из лагеря и направляемся в Россию, хозяева заахали и стали уговаривать не спешить туда, подождать, пока там все успокоится и тогда уж и возвращаться, а работы, мол, вам хватит и здесь. Мы ответили, что твердо решили как можно скорее попасть домой и своего решения не изменим. Хозяева успокоились, оставили нас ночевать.

Утром нас накормили завтраком и дали всем по большому пакету с едой. Мы попрощались.

По пути на станцию нам встретился старик в форме железнодорожного рабочего. Мы спросили его, нет ли на станции жандарма.

— А почему вы этого боитесь? Вы русские пленные? — спросил он. Мы кивнули. Старик оживился и горячо заговорил: — Спешите, спешите в Россию, там у вас революция! Молодцы большевики! Привет от меня Ленину и Троцкому! Я тоже большевик! — И он принялся трясти нам руки.

На станции ждали поезда на Краков несколько человек. На крыльце, опершись на перила, стоял солдат.

— Вы куда, камарады? — спросил он нас.

Мы что-то ему уклончиво ответили.

— По разговору слышу, что русские. Наверно, домой пробираетесь? Какие вы счастливые, у вас революция, — заговорил он. — А у нас вот нет, но будет, как в России! — скрипнул он зубами и хватил кулаком по перилам. Солдат-чех ехал на фронт после госпиталя и был возбужден. Мы постарались кончить с ним беседу, тем более что подходил поезд. Мы сели в него и к вечеру были в Кракове. Надо было искать ночлег в городе. Переждать ночь на вокзале было опасно — болталась полевая жандармерия.

В одном скромном трактирчике мы спросили хозяйку, нельзя ли у них ночевать. Подумав, хозяйка провела нас в комнатку за кухней, где была кровать и широкий замызганный диван, получила деньги и оставила нас одних. Радуясь удаче, мы легли и крепко уснули.

Утром нас разбудил мужчина в штатском.

— Вы русские военнопленные? Как сюда попали? Я полиция, — заявил он, стараясь говорить по-русски.

— Пойдемте со мной, — сказал он усталым голосом.

— Куда? — вырвалось у нас.

— Ничего. Пойдемте, — повторил он вместо ответа.

Мы оделись и, не умывшись, вышли за ним на улицу. Полицейский был какой-то дохлый. Он шел молча, задумавшись, как бы не слыша наших вопросов. «Брызнуть бы от него в разные стороны и убежать», — подумалось мне. Но как мы потом найдем друг друга? И я оставил эту мысль. Дохлый полицейский погружен в свои думы. Вдруг он останавливает нас перед парадной с вывеской «Полицай-президиум. Краков». Входим в какой-то кабинет. Несмотря на испанский паспорт, сердце щемит. Неохота снова попасть за решетку, в неволю. Дохлый скучно докладывает по-польски, где нас задержал, и выходит.

Мы видим за столом немолодого полицейского офицера. Он рассматривает нас и предлагает сесть. Я сажусь возле его стола, мои товарищи чуть поодаль.

— Ну-с, кто вы? Куда пробираетесь? — спрашивает он скучным голосом, от которого хочется зевнуть. Мы показываем испанские паспорта и повторяем свои легенды.

— Это не надо, это ерунда, — говорит офицер и отодвигает наши паспорта. — Откуда бежали? Когда?

Мы повторяем свои легенды. Мне приходит в голову озорная мысль: если полицейский во время допроса не предлагает задержанному закурить, пусть предложит полицейскому задержанный. Я, молодой человек с приятным лицом, одетый в дорогой жакетный костюм, брюки в полоску, достаю из кармана копеечный портсигар и предлагаю пану дешевенькую сигарету. Пан смущен, он выхватывает свой портсигар и предлагает мне сигарету. Мы закуриваем от его зажигалки и молчим. Мои друзья не курят.

Наконец пан говорит:

— Я вам не верю. Вы бежали откуда-то из лагеря. Вы хотите домой. Что ж, все хотят домой. Поезжайте во Львов, все равно вас там схватят, а мне вас некуда девать.

Он позвонил и велел нас выпустить. Мы с достоинством вышли из кабинета, спустились по лестнице и опять оказались на свободе. Как хорошо, что я, уходя из лагеря, не оделся в женское, а такое намерение было. Меня бы могли принять за шпиона, и так бы легко при задержании нам не отделаться.

До отхода поезда на Львов оставалось еще много времени, и мы решили походить по Кракову, посмотреть, что это за город. Какое он на меня произвел впечатление? Я не помню. В памяти осталась только красная кирпичная стена цитадели на какой-то ровной низкой площади, а потому и стена показалась мне низкой, невнушительной.

И еще запомнился мне случай в столовой, в которую мы зашли перекусить. Столовая была плохонькая. В зале было пусто. Молодая официантка подала нам какой-то подозрительного цвета дешевой колбасы, которую мы все же съели с аппетитом, потому что она была мягкая и горячая. Уплетая колбасу, я с гордостью подумал: вот мы какие, в настоящем Кракове едим краковскую колбасу. Такая же тщеславная мыслишка мелькнула у меня и тогда, когда, проезжая через Пльзен, мы на вокзале пили дешевое пльзенское пиво, которое подавали нам через окно в дешевых стопочках с видом Пльзеня, оставляя стопку пьющему на память. Помню, когда мы, рассчитавшись, пошли к дверям, официантка вслед нам громко рассмеялась. Я обернулся и, желая щегольнуть знанием польского, спросил:

— На цо паненка се смие?

Паненка только махнула рукой, а товарищи дернули меня за жакет, и мы поскорей ушли от насмешницы.

В поезд мы попали легко, и он тронулся, когда был уже вечер. Ночью была пересадка, и мы долго ждали другого поезда на станции с названием Одер, радуясь, что у нас все идет так гладко.

Западную польскую часть Галиции мы проехали ночью. Когда рассвело, мы ехали уже по Восточной Галиции с русинским населением (так тогда называли галицийских украинцев.).

Из окна поезда, который был набит наполовину солдатами и шел очень медленно, мы видели Карпатские горы, бедные деревушки с жалкими хатками, совсем не как в самой Австрии или Моравии; на станциях — местных крестьян, тоже одетых бедно, по-деревенски. Видели следы войны — окопы, колючую проволоку, разбитые повозки, взорванные мосты и могилы, то и дело могилы.

Я не помню, сколько времени мы ехали до Львова. Помню, что приехали мы перед самым вечером. Несмотря на обилие военных в австрийской форме, среди которых встречались и немецкие солдаты, смотревшие на австрияков свысока, на нас во Львове повеяло чем-то родным. Всякие вывески, объявления, указатели и прочее были и на украинском языке, хотя и не совсем сразу понятном, но, главное, написанные русскими буквами. Мы почти дома! Мы были почти дома, хотя до дома было еще очень далеко.

На вокзале во Львове было полно военных. Оставаться здесь на ночь было страшновато, и мы пошли искать ночлег. Ходить по городу долго не пришлось. Мы быстро устроились, примерно так же, как в Кракове. Слуга, мальчик лет шестнадцати, показал нам комнату и, чуть помявшись, спросил, не надо ли нам девушек. Мы расхохотались. Только нам в нашем положении и развлекаться с девушками! Не обидевшись нашим отказом, парень стал рассказывать, как во Львове, когда в нем были русские войска, было хорошо. Русские солдаты, говорил он, не только не обижали население, а даже помогали ему.